Вспомни о них, Дмитрий Борисович

«Вспомни о них, Дмитрий Борисович»
Москва. Кремль. 1961 год.

Высокий потолок зала Совета Министров отражал тусклый свет люстр. Звучали тосты, смех, сухой звон рюмок. На приёме в честь участников Пленума Союза композиторов Хрущёв выглядел оживлённым. Он шёл от группы к группе, похлопывал по плечу, кивал — и неожиданно остановился возле Дмитрия Кабалевского.

— А вот и вы! — воскликнул он. — Дмитрий Борисович! Всё пишете, всё сочиняете, как мотор! Молодец.

Кабалевский вежливо улыбнулся, слегка поклонился:

— Работаем, Никита Сергеевич. Музыка требует ритма.

Хрущёв усмехнулся, кивнул на стол:

— Вот ты послушай. Тут недавно слушал «Реквием» Моцарта. Да-да, на пластинке, у дочки. Мрак, конечно, но и сила. Прям в душу лезет.
Он на секунду замолчал, потом посмотрел прямо на Кабалевского:
— А у нас есть такой реквием, а? Советский? Чтобы — для народа. Не поповский, не загробный, а наш, о погибших, о наших солдатах?

Кабалевский чуть приподнял бровь:

— Есть героические кантаты, но настоящего реквиема, пожалуй, нет…

Хрущёв поставил рюмку и наклонился ближе:

— Вот ты и напиши. Только чтобы — не как у Моцарта, молиться, а чтобы память. Плачь, но верь. Помни, но иди вперёд.
Он стукнул пальцем по столу:
— Чтобы и мать солдата поняла, и дирижёр с дипломом прослезился.
И с улыбкой добавил:
— Только без декаданса. У нас с тобой не декаданс, а социализм.

Кабалевский кивнул, уже мысленно слыша первую тему — медленную, почти шёпотом, как шаги по снегу. Потом хор… детский голос?.. Или женский? Нет, весь народ…

— Я подумаю, Никита Сергеевич, — тихо сказал он.

— Не думай, — резко, но по-доброму ответил Хрущёв. — Пиши. Народ тебя услышит.

Год спустя. 1962.
В Большом зале консерватории звучал «Реквием» Дмитрия Кабалевского — на стихи Роберта Рождественского.

Это не был религиозный реквием. Это было горькое благодарственное слово, гимн тем, кто не вернулся с войны, но остался в сердцах. Без мрака, без загробных образов — только человеческая скорбь и светлая вера.

В зале сидел человек в сером костюме, без наград и без галстука. Он не хлопал громче других. Но когда музыка стихла, он поднялся — и аплодировал долго, с прямой спиной.

Это был Никита Сергеевич Хрущёв.

Он не заказывал — он подсказал. А Кабалевский понял.