Близится утро

Майская полночь. Тихим аккордом
мир прозвенит – и преобразится.
Ночь наступает, мягко, но твёрдо
дня арьергард сдвигая с позиций.

Вечер стихает. В западной части
всё ещё тлеют искры заката,
но остальное небо во власти
армии тьмы. И тучи-солдаты

вновь на постах. С последним трамваем,
кутаясь в крыши, чтоб не продуло,
входит луна – и, сонно зевая,
снова идёт в обход караула.

Где-то вдали мерцают зарницы –
с каждой минутой тише и глуше.
Всё затихает. Всем что-то снится.
Птицы молчат. Их некому слушать.

Россыпи звёзд – как волосы П;ле
в аспидной толще обсидиана.
Ночь – тепловоз. Пути – параллели.
Шпалы и стыки – меридианы.

В неуловимо-тонком тумане
над светляками сонных селений
тихо плывёт, маня и дурманя,
неодолимый запах сирени.

Ветер уснул. Листва недвижима.
Матовой гладью вышиты реки.
Непредставима смена режима.
Тьма воцарилась, будто навеки.

Звёздные крылья сетью единой
обняли мир – от края до края,
от середины до середины.

Ночь безмятежна.

Всё замирает…

* * *
Замерло всё.

* * *
Но ночь уязвима.

И, как удар неслышного пульса,
что-то качнулось неуловимо,
лишь на фотон –
и мир содрогнулся.

Мир изменился. Сонные листья
перешепнулись радостно с ветром.
Небо ещё не сбрызнуто кистью
неудержимо юного света,

но антрацитно-угольный грифель
еле заметно тронут цианом…
Пальцы рассвета сжались на грифе.
Было al niente. Это – piano,

и, нарастая poco a poco,
mezzo-piano движется к forte,
чтобы смести предутренним роком
Иерихон полночного форта,

и рассекает тьмы гарнизоны
алая нить небесного фронта –
от Оризонти до Аризоны,
от горизонта до горизонта,

и – от её касаний смелея –
вдруг триумфально грянули птицы,
и темнота метнулась в аллеи,
и фонари попрятали лица,

И облака – небес часовые –
спешно срывают звёзд эполеты…

Ночь отступает.
Вновь – как впервые.

Близится утро.

Близится лето.