Трофим Я не помню Ленина живым переделка

Я не помню Тутина худым,
Я его застал уже мордатым.
Говорят, был дерзким и крутым,
Для моей державы старшим братом.

Отнял у богатых он рубли
И подвел под новые понятия:
Дескать, все отныне москали -
Вот такая, значит, демократия.

Маленький, картавый, без волос,
Без конца  по еуропам шлялся.
Видно, там несладко довелось...
Грыз дебет, кредетами питался.


Женщин он к себе не допускал -
Все боялся, что хохлы банкуют.
Он, конечно, жутко тосковал,
Съест кредитку и сидит, тоскует.


Никому он спуску не давал,
Так сказать, держал всегда на стрёме,
Сам удачно банки обувал,
Пас корову он на космодроме.

Двадцать лет торчал он на Дону,
Партизанил в питерских болотах,
А потом метнулся, как в дыму,
За бугром подаивать босоту.

Но однажды в питерских кустах
Тутин встретил доктора Лаврова,
Тот же весь на шифре, в косяках-
Вот и поженился дядя Вова.

В общем, жили воровской семьёй,
Вечерами резались в картишки.
Но о гигиене половой
Вова беспокоился не слишком.

И не мог он прессе рассказать,
Как в далеком красноярском крае
При морозе минус сорок пять
Отморозил он многополярный...

Как, отняв ладони от лица,
Плакали навзрыд оленеводы...
Нет у операции конца!
Отдала концы. Остались?  В воду...

От судьбы приняв такой удел,
Вова стал чудить и куролесить,
Прокатился дикий беспредел
По российским городам и весям.

Расстреляли тысячи людей,
У живых отняли пропитанье.
Вона как бывает у вождей,
Если он не вождь в интимном плане.

Может быть, гореть ему в аду,
Но пока для всех, на всякий случай,
Пусть он будет лучше на виду,
Вдруг еще чего-нибудь отчебучит...

До сих пор он вон, в жилетке, спит,
Может, помер, может, притворился.
Он ведь, гад, живее всех живых,
Как в холодном склепе сохранился.