Одна нота в вечности

Хребет мира лежал перед ним, как застывший удар молота по земле. Одна сторона — выжжена, черна, будто огонь прожёг плоть самой планеты. Другая — покрыта льдом, сверкающим, как стекло, застывшим дыханием древней стихии.

Он шел — босой, с ногтями, полными пепла. Имени у него не было. Или оно было отнято. Он знал только одно: идти. Не назад — там не было ничего. Не вперёд — потому что не знал, что там. Но он шел.

Небо трещало. Гром не был грозой — он был голосом. Где-то в глубинах неба кто-то — или нечто — говорил сам у собой. Или с ним. Он не знал. Ветер выл — иногда как женщина, иногда как зверь. Пепел, смешанный с инеем, хрустел под ногами.

Скоро пришли образы.

Первой была Женщина.

Она появилась из солнечного марева. Её глаза светились, как утреннее солнце, не жгли — согревали. На плечах — волосы, сотканные из песка и золота.

— Ты боишься выбрать, — сказала она, глядя в упор.

— Я... не знаю, где мой путь.

— И поэтому ты ищешь ответы снаружи. А они — внутри. В твоей алой половине. В том, что горит.

— Но разве огонь не разрушает?

Она улыбнулась.

— Только если забыть, что он ещё и греет.

Она коснулась его груди. Тепло вошло в кости. Сердце забилось сильнее. Она исчезла.

Вторым был Старец.

Он шёл со стороны ледяного склона. Его посох был чернее ночи, и каждый его шаг звучал, как удар молнии в пустоту. В глазах — буря. В бороде — снег.

— Горячее сердце без головы — костёр в доме из соломы, — проговорил он.

— А холодная мысль без страсти?

— Могила ещё до смерти, — буркнул старец.

— Тогда кто я? — спросил Странник.

— Тот, кто должен соединить. Ты — не огонь. Не лёд. Ты — мост между ними. Трескучий, но живой.

Старец исчез, оставив за собой шлейф инея.

Третьим пришёл Младенец.

Он не ходил — его принесла волна, которая прокатилась прямо по хребту, как будто вода вдруг вспомнила, как быть матерью. Младенец лежал в центре пены и плакал.

Но плач его — был не слабостью. Это был океан. Это был голос всей боли мира. Все рассветы, в которых не прозвучало прощения. Все ночи, где не вернулись те, кого ждали.

Странник хотел поднять его — но не смог. Слишком велика была волна. И в этот момент он понял: даже младенец здесь — сила. Даже плач — творение.

В тот момент он закричал.

Не к небу. Не к богам. К себе.

— Я не орудие! Не пепел на ветру! Я — сам свой путь!

И... ничего.

Голос исчез. Растворился в дыхании мира. Ответа не было.

И тогда пришёл последний.

Не фигура. Не образ. А тишина.

Она не упала. Она раздалась. Как молния, разрезавшая небо — не чтобы убить, а чтобы освободить.

И в этой тишине он услышал:
Они не враждуют. Они танцуют.
Огонь и вода. Лёд и ветер.
Свет и безмолвие.
Они — одно.

Он стоял на краю. Снизу бурлило ничто. Впереди — горизонт, дрожащий, как струна.

Он мог выбрать. Мог не выбирать.

Он понял: он не герой. Не бог. Не судьба.

Он — нота в великой симфонии.
Ветка, согнутая бурей, но не сломанная.

Если его воля — всего лишь дыхание между двумя вечностями —
пусть она будет не страхом.
А песней.

И он шагнул — не в бездну, а в танец.
В бесконечность.
В себя.