Ngeris

Кузнец был пьян, но молотом в запале
Ковал железа неуемный дух.
Клинок возник из жаркого металла,
Но был, как лед, он холоден и глух.

Он вышел — тонкий, как укор эпохе,
И мастер, взвесив, буркнул: "Не сошлось.
В изгибе — что-то от змеи, центрован плохо.
И в гарде — ложь, порочен он насквозь."

Оставлен был у кузни на морозе,
Под мерзкий хохот, под собачий лай.
Прошло три дня. Солдат в грязи навоза
Его нашёл — "а мне сойдет, пущай."

Стал резать хлеб и мерзлую картоху
но в пальцах новых не узнал отца.
"И в чем ты скверный? Не понять подвоха.
Лишь острие щербатое с конца".

С тех пор — дорога. Рынки, нищета,
Потом — война, потом — рука в мундире.
Клинок входил в живое неспроста,
Учился он быть острым и без пыли,

И в знании: где шея, где хребет,
Где спящий глаз, где — сердце, словно ножны.
Он стал искусен. Он вкусил побед,
И высший свет забрезжил, стал возможен.

Со временем нашлась и рукоять
Слоновой кости, с вязью византийской.
Владел им князь, что мог других сломать
Одним касанием — изяществом убийства.

Но каждый раз, когда входил в перчатку
Из кожи мягкой, пахнущей вином,
Всплывал огонь кузнечный, краткой хваткой
Горевший прежде глубже где-то в нём.

Ему не снился бой - Кузнец.
Его черты, угрюмость, запах, слово:
"Не вышел ты, железо, не венец —
Тебя я выброшу и сотворю другого!"

И нож хотел — не славы, не побед,
Не новых жертв, не золота на гарде.
Он жаждал, чтоб кузнец в оконный свет
Взглянул — и вспомнил, и узнал в бастарде
Себя.

Чтоб тот сказал — пусть шёпотом, сквозь мрак:
«Ты стал иным. Вознесся над судьбы туманом.
Не мой ты больше срам — сковал пусть кое-как
Я сам тебя, мой сын, великий мой шедевр, мой Опус Магнум»

Когда бы взгляд на миг его поймал —
В том тусклом пламени, в золе забвенья, —
Он бы затих. И больше не искал
Ни чьей руки. Ни боли. Ни свершенья.