Диалог в доме, где эхо закон

 

1. 
Мессир Баэль вошёл, зацепив плащом трещины, 
Его тень лизала пол, как голодный зверь. 
«Здесь иллюзии крошатся, словно глина, — 
Сказал он, — их смерть — это ветра теперь. 
Ржевский, ты ищешь цель? Посмотри в окно: 
Там дождь пишет письма, но адрес стёрт давно». 
Поручик зажёг папиросу, дым — кольцом: 
«А если цель — просто не стать заложником дна? 
Где рок, как слепой, разливает вино, 
А мы пьём из черепов, смеясь, как глупцы?» 
Баэль рассмеялся, и стены завыли в ответ, 
В щелях поползли пауки, плетя силуэт. 

2. 
«Рок — не слепой, он просто не смотрит на нас, — 
Мессир разорвал паутину, как грязный занавес. — 
Он — ребёнок, что рвёт карты в грозу напоказ, 
А мы — кораблики в луже, где небо исчезло сейчас. 
Твоя цель? Ха! Ты — лист, что летит над костром, 
Ты думаешь: "Ветер!", но ветра давно уж нет». 
Ржевский споткнулся о треснувший хронометр: 
«А ваши демоны… Они ведь тоже — мираж? 
Иллюзии ада, где каждый — и жнец, и палач?» 
Баэль прикоснулся к зеркалу — стекло запеклось: 
«Демоны? Мы — сны тех, кто забыл, как смеяться всерьёз. 
Вы рвёте страницы, но книга уже не ваша — 
Здесь каждая буква проедена ложью и чащей». 

3. 
Поручик сел на лестницу, ступени — как рёбра, 
В груди его билось «зачем», но ответа не ждал. 
«Безысходность… Она, как эта пыль на подоконнике, — 
Сказал он, — её не смахнуть, лишь вдыхать». 
Баэль поднял окурок, тлевший десятки зим: 
«Безысходность — дым без огня. Ты сам её добыл. 
Ваши иллюзии — сахар, растворённый в вине, 
Вы пьёте, не зная, что пусто уже на дне. 
Ржевский, послушай: весь мир — это блюдо из тьмы, 
А ложка в твоей руке отлита из твоей же тщетности». 
Поручик сорвал с плеча эполет, бросил в угли: 
«Тогда почему я слышу в руинах детей смех?..» 

4. 
Мессир наклонился, его глаза — два провала: 
«Дети смеются, потому что их давно уже нет. 
Это эхо игр, что когда-то било в набат, 
Теперь же — лишь ветер, скрипящий в пустых скелетах. 
Ваши надежды — битые стекла у ног, 
Вы ходите босиком, но боли уже не найдёте. 
Ржевский, ты верил в любовь? Она — дым изо рта, 
Клубящийся в небе, где звёзды — язвы от вздохов. 
Ты верил в победу? Посмотри на часы: 
Их стрелки — ножи, что режут твои "потом" и "сейчас". 
Безысходность — не тупик, а дверь без замка, 
Ты входишь и выходишь, но дом всегда один». 

5. 
Ржевский встал, его тень упала на гнилые полы: 
«А если я вырву часы и вбью их в стену? 
Если я стану временем, что съело само себя?» 
Баэль вздохнул, и в воздухе вспыхнули сны: 
«Ты станешь песчинкой в песочных бокалах судьбы, 
Где каждый час — ложь, а вечность — ржавые губы. 
Ты думаешь, цель — это маяк? Он потух. 
Он горел вчера, но вчера — это сон паука. 
Иллюзии — крошки, что падают с вашего стола, 
Вы мажете их на хлеб, но это — пепел и соль. 
Ржевский, послушай: мир — это пыль на рояле, 
Играющем реквием тем, кто искал, но не смел». 

6. 
Поручик сорвал занавес — за ним стена, 
Где годы, как грибы, росли в темноте. 
«Значит, нет даже ада? Лишь этот дом да я?» 
Баэль кивнул: «Ад — это то, что ты видишь в себе. 
Твои демоны — куклы с нитками из жил, 
Ты сам их дергал, пока руки не отсохли. 
Рок — не злодей, он — пес, что гонится за тобой, 
Но ты же сам бросил кость в его пасть. 
Безысходность… Она — твоё отражение в луже, 
Где дождь стирает черты, оставляя "почти". 
Ты хочешь цели? Спроси у своих сапог, 
Куда они шли, когда ты забыл, как дышать». 

7. 
Ржевский схватил старую карту из праха столетий, 
«Вот здесь должен быть крест! Здесь — край и конец!» 
Баэль усмехнулся: «Кресты ставят на могилах детей, 
Которые верили, что земля — это дверь. 
Твой "край" — это шов на теле пустоты, 
Твой "конец" — это крик, который ты проглотил. 
Иллюзии? Да, они были. Как сахар в чае 
Твоей матери, что умерла, не допив. 
Рок — не злодей, он — смотритель тюрьмы, 
Где ты сам нарисуешь решётку на стене. 
Безысходность… Она — тень твоей тени, 
Ты бежишь от неё, но она — в тебе». 

8. 
Поручик прижал ладонь к потолку из теней: 
«А если я сломаю всё? Если сожгу этот дом?» 
Баэль развёл руками: «Огонь — это ты. 
Ты сгоришь, но пепел останется цел. 
Иллюзии — фениксы, что воскреснут из тьмы, 
Они обовьют твой скелет, как плющ. 
Ржевский, ты — пленник собственных "почему", 
Твой рот полон вопросов, но язык — в ящике стыда. 
Безысходность — не стена, а зеркало ввысь, 
Где ты висишь вниз головой, целуя свой страх. 
Цель? Она — пятно на этом стекле, 
Ты трёшь его рукавом, но оно — твоё лицо». 

9. 
«Значит, нет даже смерти? Лишь вечность в долг?» — 
Ржевский разбил фонарь, и пламя лизало пол. 
«Смерть — это жест, как поднятая рука, — 
Баэль поймал искру, — но ты же не видишь глаз. 
Ты молился богам? Они спят в твоих часах, 
Их сны — это крики, что ты называешь "жизнь". 
Иллюзии… Они — последний кусок хлеба, 
Который ты делишь с крысой в углу. 
Рок — не злодей, он — пустое ведро, 
Ты носишь его к колодцу, где нет воды. 
Безысходность? Она — твой след на песке, 
Который волна вот-вот смоет, но ты не дождёшься». 

10. 
Поручик засмеялся, и смех рассыпался в прах: 
«Тогда я останусь здесь. Пусть дом будет мне саван. 
Я буду пить дождь из щелей в потолке, 
А иллюзии… Пусть они едят мой разум, как моль». 
Баэль поправил цилиндр, его голос — как шорох мышей: 
«Ты останешься. Но дом — это ты. 
Ты будешь гнить, как эти стены, в тишине, 
Твой крик прорастёт грибами в пустоте. 
Рок? Он уйдёт, как вода сквозь решето, 
Оставив тебя наедине с тем, что ты назвал "ничто". 
Безысходность — не враг, а последний родник, 
Где ты напьёшься, чтобы плакать, но слёз уже нет». 

11. 
Ржевский смотрел, как рассвет разъедает стены, 
Баэль растворялся, как соль в кипятке. 
«Стой! Ты ведь тоже иллюзия? Призрак из тьмы?» 
Мессир улыбнулся: «Я — твой вопль в тишине. 
Ты носишь меня в горле, как жабу в кармане, 
Я — трещина в твоём "завтра", я — дно в твоём "вчера". 
Иллюзии… Они — последние друзья, 
Когда ты поймёшь, что и сам — лишь обложка труда. 
Рок — не злодей. Он — пустая строка. 
Безысходность — чернила, что высохли навсегда». 
Поручик остался. Дом дышал, как больное дитя, 
А где-то капало: кап-кап… Точно сердце дождя. 

12. 
Теперь здесь два призрака: один — в плаще тьмы, 
Другой — с эполетом, берсерк паутины. 
Они говорят о судьбе, но слова — лишь дым, 
Их диалог — это ветер, что воет в руинах. 
«Цель? Может, она — продолжать не дышать?» — 
Спросил Ржевский, но эхо ответило: «Мать…» 
Баэль, как тень, обнял разбитые сны: 
«Иллюзии умерли. Давай похороним их». 
Но в углу, где плесень съела последний "зачем", 
Кто-то рисует мелом: "Я есть". Стирает. И снова: "Нет". 
Дом рухнет завтра. Сегодня — ещё потерпеть. 
Безысходность смеётся: «Выбора нет».

Danise Lapkin 2025