Не всё прощается на свете

                     Все прощается...
                     Пролившим невинную кровь не простится никогда.


Не все можно простить,
и не всегда.
Но как судить,
когда,
распятые четырежды
концами света,
они, – хоть вырежь ты
всё это,
знать не удосужась, –
они случившегося ужас
от страха неслучившегося отличить
не в состоянии.

Прошлого деяния!
Минувшего узор неповторим.
Но посреди несчастий, бедствий
никак не растолкуешь им
всех тех причин и следствий,
что привели к цепи последствий
из стремленья повторить.
Их не понять им –
тем, кто не жил тогда.
Увиденного не забыть,
не заровнять и
забвеньем не покрыть,
и не залить слезами,
когда
они глазами,
где тенью страх застыл, глядят
в ограде,
а мальчики кровавые стоят
и гладят
зверька испуганного...

Прошлого
поруганного
жаль.
Клио ведь пошлого
не предлагает компромисса,
а смотрит вдаль
и вспять.
Но времени абсцисса,
к весам истории не ищет коромысла,
чтоб успокоиться, а как во сне,
всё длится в тишине,
вплоть до потери сущности и смысла.
И снится... надобно понять,
как не было его, и вот опять –
он, солнца черного восход
из черных врат,
как сон, со дна колодца –
скрипит тяжелый ворот,
и восходит коловрат...
А бывший город –
мёртв, как прошлое у инородца.

Что стоит истине усвоиться легко?
Ось времени покоится (статична),
но состоит из двух кусков,
что длятся, безграничны,
в две-обе стороны от нас
– то бишь, по сути, от сейчас –
и, с прошлым вместе,
она в едином манифесте,
отодвигает будущее так же далеко,
проявив беспечность, и
отождествляет бесконечности.
Так всё становится витком
всеобщей мировой спирали,
той самой, что у Гегеля, подправив,
заимствовали мы, мозги забив битком,
почитывая библию тайком.

И только время объяснит
всю неизбежность славы.
Дистанция жестокости смягчит,
свирепости убавя, праведных объявит
и жертвы освятит.
Но боль кричит!
И суд нам будет.
Будущее всех рассудит!
Забудет?
Не оставит?
Исправит
ли?

Тем, кто прочли:
так, сделав жизнь игрой,
иной, не столь разборчивый герой,
копнув неглубоко и сразу,
не передохнув ни разу,
ко-сплеить сможет всё,
бумага всё снесёт.
Времени подобна,
война всё спишет,
можно написать
– тем более, сказать –
всё.
Кошелёчек вышит
тем, кто усилится узнать.
Не пробуя спасать,
всё ж остаётся заключить,
что им воздастся в утешенье
за дерзкое решенье
не забыть,
и у судьбы прощения
не следует просить,
бояться мщения,
бояться опоздать.
Тем, кто головой рискует,
весело судьба дарует
и смелость знать,
и силу жить.

Нам не дано забыть.
И в длинных зимних снах приходит осознанье
несказанного, неслучившегося...
Долгое прощанье –
как череда печальных тризн.
Воспоминанья, неостановимые как жизнь,
плывут пред взором мысленным, а дни проходят мимо,
как лента, проверяемая Им самим
на прочность. Прошлое – неизменимо,
в отместку дарит будущее, чей приход неотвратим
и означает право быть.

Не всем дано простить,
и не всегда.
Лишь тем дано просить
Его, простив,
кто и когда
под властью Зверя,
дыханье затаив,
но веря, и не веря,
продолжают жить.

Не всё прощается на свете.
Глядя изнутри,
кто сосчитает слёзы эти,
укрытые в архивах пыльных снов?
Не убаюкают ни две, ни три,
ни сотни тысяч слов.
Разрушен дом и кров,
и кровь невинных пролита.
Не право на отмщение
потребуется тут.
Не будет права на прощение
итак.
Измерить горе и отчаяние как?
Где мера та?
Здесь всё кровоточит.
Здесь нужен будет суд,
который объяснит
всем – что и как,
где счет будет оплачен.
Это значит,
право – есть,
и раз приняв, его зачесть
возможно –
да!
Это несложно:
тех не простить, этих отпустить
и не забыть
их, третьих, никогда.