Пар

Над городом стоит пар.

Из него выныривают синие жирафы порта.
 
В перспективе - гора, покрытая майско-райским лесом.

Гларусы хохочут и хохочут, и приходится смиряться с их издевательским отношениям к аборигенам и мигрантам, снующим внизу.

Розы кричат своей бессовестной красотой.

На пляж идешь по волнам изношенной выщербленной плитки.

Дорога для машин более гуманна – для них асфальт, местами даже ровный. За посягательство на свою территорию машины не сигналят тебе, не бранятся, но проезжают так близко, что ты можешь почувствовать их жар. Дают понять, что ты нарываешься – что никто не собирается тебя объезжать.

Ты возвращаешься на тропу из плитки и сталкиваешься то со столбом, внезапно материализовавшимся посередине, то с деревом, то с человеком – назвать тротуаром мощеную кривую полоску в полметра шириной язык не поворачивается. Особенно у выходцев из России, для которых привычен простор.

Логика болгарской машины малопонятна: она остановится и будет пропускать тебя, даже если ты движешься со скоростью черепахи и планировал подойти к краю дороги минут только через пять. Ты молишь лобовое стекло, ну проезжай же, не вынуждай меня прибавить ход и сбиться с моего ритма. Но машина стоит, ты улыбаешься ей, ускоряясь, и поднимаешь руку в знак благодарности, внутренне чертыхаясь.

Меряешь плитку шагами дальше, постоянно останавливаясь втянуть в себя запах какого-нибудь цветка, сбежавшего из палисадника.

Или ускоряешь шаг, если на тропе возникают собачьи и кошачьи экскременты, амбре которых на влажном солнце особенно пронзительно.

Останавливаешься поглазеть на ламинированный листок формата А4, пришпиленный к стволу дерева, который торжественно гласит, что нынче годовщина смерти дорогого родственника. Смотришь на цветную фотографию и читаешь смешные болгарские имена, и вяло думаешь о странных обычаях, доползших из язычества. Йоланта Пламенова Цонева. Харламби Антонов Христов. Божидар Бисеров Недялков.

Сгорбленные плохо одетые пенсионеры попадаются тебе навстречу и по выражению их лиц непонятно, что они испытывают к тебе. Лица непроницаемы. Спотыкаешься об это безвыражение, и сразу о какой-нибудь пень, забытый в тропе.

Но чаще спотыкаешься о болгарскую речь – скачущую как по колдобинам, немелодичную – вскачь через вспотыкач. Болгаре гордятся своим авторством славянской азбуки и письменности, какая ирония. Только из-за одного языка Болгария не станет мне второй родиной. Когда внезапно ухо разрезает болгарская речь, мгновенно исчезает очарование роз, моря, теплого воздуха, криков гларусов (смеси кря-кря-кря и ха-ха-ха), волшебного густого тумана, синих жирафов порта, зелено-влажной роскоши парков, нерасторопности диковатой жизни, облепленной листками памяток по коре древних деревьев… Болгарская речь отрезвляет лучше холодного душа.

Но на пляже море говорит идеальным языком. Этот язык отшлифован за миллионы лет до совершенства – нет ни одного звука моря, которое не вызывало бы благоговения. Язык, превосходящий по красоте все красивейшие языки мира – английский, французский, испанский… Язык, не требующий диалога, самодостаточный, внятный без знания грамматических конструкций и вокабюляра. Это язык, из-за которого человек предпринимает все эти путешествия – от дома к пляжу, от Итаки к Трое, от Португалии и Испании до берегов Америки. Море – вечно в движении, вечно шумит, вечно борется, вечно мучимо внутренними течениями. У моря ты слышишь только море.

Горы прекрасны, но безгласны. Может потому они и прекрасны, что в их присутствии ты слышишь только свой внутренний голос. Горы подавляют тебя своим величием, своей неподвижностью, статуарностью. Своей тишиной.

Но лучшая музыка - это лес. В лесу ты слышишь и себя и весь мир - и это прекрасный дуэт. Лес одновременно статичен и динамичен, он вечен как море и горы, но он хрупок.
……………………………………………………………………………………………