Венок памяти. Поэма кризиса

Исповедь, или Предисловие
Уже давно во мне зрел замысел венка сонетов, который был бы посвящен памятнику Анны Ахматовой у Крестов, однако ожидание нужных слов все тянулось и тянулось… И только в канун Рождества этого года моя память оживилась, вплетая нити тяжких раздумий в полотно воспоминаний об очередной поездке в Петербург, намотанной на остов этого памятника. Последней в получившуюся поэму вплелась Евангельская нить, но последние да будут первыми, потому что в день ее прихода, Крещение, все наконец-то встало на свои места и картина, как фото в темной ванной комнате, проявилась.   

I.
Сереющих небес лежит плита
Над городом, чье имя изменялось,
Как крышка гроба, тяжесть одеяла,
И совесть – наказанье без суда –

Мне от дневного не дает труда
Почить: тоска все размышленья сжала.
О чем ещё мне рассказать осталось?
Какая трудность, клевета, беда

Не тронула натянутые струны?
Давно в ночи банальной и безлунной –
Осколка поступь при ходьбе тиха –

Она, забывшая пред вечной болью,
Что отпускает сердце с слезной солью,
Последнюю открыла мощь стиха.

II.
Над городом, как камень над могилой,
Стоит его великая судьба.
Грядущего и прошлого борьба
Мое чело опять отяготила.

Вот смуглый отрок; с гордостью ходил он,
Ведь не играл ни перед кем раба;
Она, хоть внешне и была слаба,
Победу за собою сохранила.

А я? Что я? Не ровен час – умру,
Оставив под пером чужие мысли,
Цитаты. Это все бесплодный труд,
Что нужен лишь для разжиганья смысла,
В котором exsistentia есть трут,
Чтоб esse и не о веревке мыслить.

III.
Здесь, как на фото, прячется светило;
Мне надоело быть, еще – писать
И слышать площадную брань Зоила…
О, Юность, Волга, вот моя тетрадь,

В ней много песен о таких предметах,
И больше только про подругу-смерть.
Ведь, если двойственна природа света,
То к небу применимо слово твердь,

Оценивают ложно умиранье
И есть резон прощения грехов.
Придется выправлять сонетов зданье,
Добавив внешности чужих венков…

На взлет. Там ждут долины муз врата –
Острее гор воздушная гряда.

IV.
Острее гор воздушная гряда,
    Я пред тобой в пальто убогом,
Но ты и не такою перед Богом
Стояла, так что пройдена черта…
Но о нелепости моей уста
Уже готовы молвить, ведь так строго,
Торжественно глядишь… Моя тревога
Как будто стала меньше, жаль, перстам
Коснуться памятника невозможно.
    Мое томление и ложь,
Как старая египетская брошь,..
Я продвигаюсь дальше осторожно.
Снять наваждение так сложно,
Мне все кричит: ты сам себя убьешь – но…

V.
Фигура изваяния тверда.
Я не могу усвоить форму.
Я только внешне вписываюсь в норму,
Ты для неё всегда была чужда.
Темнее облака, то значит шторму
Быть! Пена, волны двинутся, когда
Дом Господа – холодная вода –
Решит обета провести реформу.
И все. Забудется твоя черта,
Ведь, не желая плавать в море жалоб,
Народ собой наполнит сотню палуб;
У Ноя был один, сейчас их… Да.
Иным, конечно, будет мало –
Я уступлю, их жажда мне чужда.

VI.
…но словно лишена последней силы.
Глубокий голос, отвлеченный взгляд
О чем-то переломном говорят.
И почему б тебе не быть Леилой?

Людей неправомерные суды,
Зачем терпеть клевещущие рты?
Ты отвергаешь вновь свои мечты.

Холодные и мраморные губы
Фигуры, вышедшей из дикой глуби;
Воспоминанье нас с тобой погубит.

VII.
Я знаю, что тебя  .  .  .  .  .  .  .  .
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  остановило.
Ведь ты винила  .  .  .  .  .  .  .  .
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  себя, его любя.

Вдох-выдох-вдох  .  .  Стопа  .  .  .
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  ты пошутила:
«Вуаль, перила – .  .  .  .  .  .  .  .  .
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  роль выбрала толпа».

Но ты застыла вне  .  .  .  .  .  .  .  .
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  канонов дам,
Застыла. Монумент.  .  .  .  .  .  .  .

Пример всем нам.  .  .  .  .  .  .  .  .
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  повернутой к темне-
ющим крестам.  .  .  .  .  .  .  .  .

VIII.
Повернутой к темнеющим крестам
Спиной Апостол Мать Христа находит.
За жертву ангелы возносят оды;
Не внятно се тщеславным гордецам.

,,Равви сказал: Се, Мать твоя!
,,Отнюдь не сам решил тебя оставить.
,,Он был рожден, чтоб общий грех исправить!“
Еще дрожали плечи у нея…

И он её в объятья заключил,
И так в тени креста стояли двое:
Та, с кем плоть слово обрело живое,
И тот, кто это слово возлюбил.

Не поглотит вовеки тьма свет белый
И не разрушатся стиха пределы.

IX.
Разрушены не все стихов пределы,
    То понимается умом,
Но думается мне, что только смелый
    В наш век напишет обо всем,
Что истинно собой являет думы
Людей замученных, всегда угрюмых,
    Ведь в них царят не Гильгамеш,
    Не то, что пьешь ты или ешь,
Но то, что так внезапно возникает,
    Чего всем так недостает,
    Что жизни сообщает ход
И розой движется в небесном рае,
Чьи сферы, точно лепестки, вбирает
Та роза румбов, что цветет на крае.

X.
Остры и крылья ангелов, и стрелы,
Каким бывает острие пера,
Засим мне по-хорошему пора
Написанное разложить в отделы:

Вассалам должно знать свои наделы,
Не вспоминает юность про вчера.
Но сердце манит дальняя гора
И я карабкаюсь вверх, неумелый,

A fortiori Дантом, и Петраркой,
И прочих образов великих аркой
Он приравнял сонеты и собор;

Я вспоминаю у подножья гор,
Как может стать вдруг от касанья жарко,
И как бывает долгий взгляд остер.

XI.
Как может быть прощальный взгляд остер,
Как все в рассветные часы безмолвно;
Душа и разум вновь вступают в спор,
И пониманье меж людьми, как волны.

Пускай иной ответит: «Это – вздор!» –
Людские взгляды стольким смыслом полны,
Не вызовут смущенья и позор,
Лишь – трепет высшей радости невольный.

Поэт, как Бога волею, храним
Могучей силой сдержанного взгляда,
Так обретается его отрада,

Пусть хрупкая и легкая, как дым.
И если мы хоть что-то понимали 
Тогда, так то, что впредь бесправны дали.

XII.
Свое значение теряют дали,
Ведь существует в мире человек,
В чьей памяти едва заметный снег
Расходится с цветением едва ли.

И чтобы нам теперь ни предсказали,
Каким бы страшным и тяжелым ни был век,
Другой не сыщешь у Итаки брег,
Не выльешь то, что собрано в Граале.

Все здесь… Молчание… Соседний дворик,
Где воздух сладок мне и все же горек,
И режет сдавленную грудь, как сталь…

И мой двойник стоит в тени, смиренный,
И бешеная кровь, наполнив вены,
В них закипает… Что это? – печаль?

XIII.
Сквозь расстоянье я твоей печали
Могу порою разглядеть черты
И в эти пожелтевшие листы
Вписать все сны, что нас с тобой ласкали,

И море, что кидается на скалы,
Развеиваясь, словно пыль звезды,
И комнат бесконечные ряды,
Где призрак ищет белой залы.

И мнится мне любая вещь ненужной:
Хоть воплощает мир идей и душ, но
Не лечит сердце, ублажив ладонь.

Вся жизнь пусть обернется вспять, и там я
Найду покой, без слов тебе внимая,
Отдав стихи на жертвенный огонь.

XIV.
Внимаю, подымаясь на костер,
Как толпы снова смерти рукоплещут.
Тот смех и раньше мнился мне зловещим,
Но только ныне внятен мне укор

И внятно, кто в квартирах вел дозор…
Эх, надо было гнать бичом похлеще.
Да, не боюсь, что я сравняюсь с вещью,
Не лилиям означить сей позор!

Ведь сила благостного песнопенья
Не поведет к отверженным селень-
Но вот чело уж ранит борозда…

Последний вдох. «Ты будешь милосерден!»
Поэт был мертв, затем, что был бессмертен.
И небом будь ему надгробная плита.

XV.
Сереющих небес лежит плита
Над городом, как камень над могилой.
Здесь, как на фото, прячется светило;
Острее гор воздушная гряда.

Фигура изваяния тверда,
Но словно лишена последней силы.
Я знаю, что тебя остановило
Повернутой к темнеющим крестам.

Разрушены не все стихов пределы,
Остры и крылья ангелов, и стрелы,
Как может быть прощальный взгляд остер.

Свое значение теряют дали,
Сквозь расстоянье я твоей печали
Внимаю, подымаясь на костер.


    2025