Шлифуя до знания рытвин

эмалированная  пустота   встряхнёт  вокруг  себя - себя,
ползком 
по  треснутому  звуку  старых  клавиш 
наноёт  оба  голоса  на  оба  лая,
десятком  хроник  выживет  с  ума
в  растоптанных  об  листья  перьях,
и  только  камни,  как  стеклянное  забрало
останутся  лежать,  беззвучным  разговором  ссохшись  в  тело…

уродец  флейтой  звал  суррогатно,
звал, 
называл  пополам,  как  мать,
она  плела  гнездо,
личинки  складывала  скорлупой  наружу,
и  двое  постояльцев  на  одно  лицо
глаза  навыкате  в  ладонях  взгляда  ожидали…
 
на  верхней  ноте  днища 
выскрёбывать  снотворное  достанется  мотиву
до  примитивности  спасая  чьи - то  уши,
а  мне, 
подопытному, 
сидеть,  свесив  дожди,
как  если  бы   пришла  пора 
на  отдыхе 
пустяк  собственноручно 
взять  на  прицел  стеклянным  глазом,
и  без  причины  освежевать  тени  зеркал,
как  тазобедренную  кость  асфальтового  отражения…

а  на  утро  придёт  калека
сутуля  кровоточащий  горб,
с  мазутом  у  рта, 
с  тупым  равнодушием  идти  шагами  подагры,
но  разве  трётся  пауза  пинка  в  его  сердце?
он  снимет  одежду  изысканной  кожи
лаской  фурункула  платонического  безразличия,
набьёт  оскомину  полным  дыханием,
найдёт  в  венозном  боге  зрителя,
к  финалу  строка  ради  ямы  под  калибр  подведёт  мишень,
но  разве  все  мишени  похожи  на  мишень?