Маранасати

Однажды — верю — встретимся мы все
за той чертой,
я подожду сутулых
моих врагов, обидчиков;
ляссе
вложу — чтоб не забыть — на книге судеб.
Дождусь, ведь забирают наперёд
не тех, кто зол,
не тех кто малодушен;
не возгордясь, не предъявляя счёт,
не притесня новоприбывших в кущах…

Спрошу, случайно встреченного там:
— А  все ли здесь, любые ль поколения?
Узреть бы озверелого вождя,
чтоб лично предъявить моё презрение.
— Конечно, — скажет, — все пути не в Рим,
сюда ведут, но отпусти затею,
смотри, — перстом укажет, сдвинет нимб, —
на очередь как будто к мавзолею.
О так немало рвущихся чтоб в лоб
излить обиды бывшему тирану.
Вот только тот, кто был возложен в гроб,
принадлежит лишь тлену да кургану

Вперёд пройду и встретится отец,
мне, безотцовщине,
натянутые жилы
былых обид — из памяти, из детств —
прорвутся, распрямя прощения крылья.

Увижу многозвёздною тропой
о ком молила скорбной полуночью,
и голос рядом низкий и родной
поведает, что здесь теперь дом отчий.

Уймётся искалеченный мой дух,
затихнут
все порывы вся мятежность,
и циркуль горести невидимостью рук
замкнёт кольцо отчаяния неспешно.
Останется
упрямице-душе,
примкнувшей ненамеренно к бессмертью,
умыться водами ручья в меже
став отблеском в небесном градиенте