Из книги Подлодка Курск. Владимир Багрянцев

Глава 4. Последние встречи
День был ослепительно солнечным - на дворе стоял март 2000-го года. На лыжи в Видяево встали даже те, кто в глаза не видел лыжни. Я возвращалась с сопок, а они шли из поселка: женщина - неумело, неловко, он – поджидая ее. Сойдя с лыжни, я тоже ждала, сняв свою теплую шапку и повесив ее на лыжную палку. Пара, наконец, поравнялась со мной, и я поспешно надела шапку на слипшиеся от лыжного демарша волосы - мужчина был начальником штаба дивизии, где я работала: Владимир Тихонович Багрянцев.
Едва кивнув мне головой, "сам" укатил вперед, а мы с его женой Катей остались.
- Я в этом году первый раз вырвалась, - призналась я.
- А я?! - восклицает она. – А я вообще первый раз в жизни на лыжи встала! - мы отчаянно хохочем: оттого, что солнце, оттого, что день теплый, оттого, что жизнь вроде бы прекрасна.
И вдруг застываем, одновременно оглядываясь на Владимира Тихоновича. Он легко бежит вверх по склону. Почему-то защемило сердце. Мы молча смотрим ему вслед – как будто тень пролегла между нами и им. Это пронзительно яркое воспоминание терзает сердце необъяснимой тайной - как мечта о чем-то несбыточном, как грядущее расставанье...
Солнце слепит глаза. Мы здесь, в реальности. А он уходит, вверх по серебристому свету. Как будто в никуда. Странно одинокий посреди искрящегося безмолвия.
Память не вечна, как и жизнь! Я не могу не рассказать о них. Все, что знаю и все, что помню! Пусть это будет мой посильный вклад в память о погибших подводниках.

Владимир Багрянцев
 - Извините! – сказала я, увидев на диване моего шефа какого-то человека.
 - Входите-входите! – мой начальник, заместитель командира дивизии по воспитательной работе Иван Нидзиев любит, когда его окружают люди. Он давно знает, что "короля делает свита..."
 Я вхожу и жду, когда эти двое решат свои вопросы. Наверное, мичман какой-нибудь, - решаю, глядя на растянутые «треники» посетителя.
Наконец, разговор окончен, и посетитель говорит по слогам:
- Спа-си-бо!
Тем и запомнился. Кто он такой, я, естественно, не спрашивала - субординация-с-с, господа невоенные! Но как же меняет человека одежда!
 5 июня 1999 года в нашу дивизию прибыла делегация шефов из Тамбова - на БАПЛ "Тамбов". Обед на борту подлодки - один из самых важных пунктов двухдневной программы. В кают-компании за маленькими столиками плотно разместились  хозяева и гости вперемешку. Я не только обязана присутствовать на мероприятиях такого рода, но и записывать все подряд. "Вы ведете летопись дивизии!" - говорил мне Иван Иванович. Но я уже тогда догадывалась, что я не просто "веду", я тут для солидности - и мы, дескать, не лыком шиты, и у нас, дескать, свои журналюги есть. 
 - Не мешайте мне работать, - говорю соседу слева, какому-то лейтенанту, который отвлекает меня разговорами. - А то мой начальник строго посматривает.
Демонстрируя трудолюбие, достаю из-под себя тетрадку и записываю очередной тост - какой-то перл типа "Пусть всегда будет солнце, небо и подводники!"
- А чего бояться, когда у нас за столиком сидит сам начальник штаба? -  отвечает лейтенант.
- Где? – я чуть не упала с прикрученной скамьи: начальник штаба - это второе после командира лицо в дивизии.
- Напротив вас! - ужасно доволен лейтенант.
Напротив сидит тот самый человек - как бы "мичман" в растянутых «трениках», но уже в погонах капитана 1 ранга.
Это и был Владимир Тихонович Багрянцев. В первую нашу встречу он приходил решать какие-то "билетные" вопросы, так как был в отпуске.
 До трагедии оставалось чуть больше года. За это время мы не только хорошо познакомились с семьей Багрянцевых - мы подружились. Они все замечательные, но Владимира Тихоновича я и тогда, и сейчас считаю самым светлым, ярким, искренним и добрым человеком...
 В нашей дивизии Багрянцев совсем мало прослужил. Почти вся его служба проходила в Западной Лице. Молодым лейтенантом в 1982 году он пришел на корабль "К-206" (бывший "Минский комсомолец"). Рос вместе с кораблем: со стапелей и до распилки. Подлодка вошла в историю флота, как инициатор какого-то крупного соцсоревнования.
Его служебная карьера складывалась довольно удачно - в 44 года он стал начальником штаба 7 дивизии. Поговаривали, что Багрянцев будет командиром дивизии, когда Михаил Кузнецов уйдет на пенсию. В дивизии только у них двоих была за плечами военно-морская академия. Три раза Владимир Багрянцев был в автономном плавании, последний раз - в должности старпома.
Интервью с Владимиром Тихоновичем состоялось 31 мая 2000-го года, это уже для будущего сборника, поэтому вопросы носили несколько официальный характер. Но Багрянцев и здесь отличился индивидуализмом, демонстрируя редкую неординарность ответов, часто идя не только вразрез с общим мнениям, но и наперекор ему. Одним словом, он был хулиганом даже в офицерском кителе.   
- Владимир Тихонович! Вы считаете себя решительным человеком?
- Ко-неч-но! – позднее я заметила, что так вот, по слогам, он говорил, чтобы скрыть смущение. - Каждый должен быть решительным человеком. Сначала нерешительность становится поступком. Потом чертой характера. Потом и судьбой.
 - А если решение неверное?
 - Моряк имеет право на неверное решение. А вот на нерешительность - такого права у него нет. Лучше исправить неверное решение, чем не принять никакого.
 - Как все-таки принять правильное решение?
 - Информация - оценка обстановки - решение! - коротко ответил он. - Если из этой цепочки происходит выпадение звена - это и влияет на правильность решения.
Когда наше телевидение рассказывало всему миру, что подводники сидят в тесном плену подлодки и ждут помощи - я уже тогда понимала, что их нет в живых. Потому что не таков Багрянцев, чтобы сидеть и ждать помощи. Он брал на себя ответственность, он умел спросить, умел и ответить, он первым шагал туда, где опасно.
Своим учителем Владимир Тихонович считал Михаила Моцака - довольно одиозную фигуру последующих событий. В то время Моцак был вице-адмиралом, заместителем командующего Северным флотом. По всей видимости он сыграл какую-то неверную скрипку в "Курских" событиях. Я его не обвиняю - его обвиняли родственники, у которых в то время было обостренная интуиция. Странно и страшно столкнула их судьба.
Но вернемся к интервью - Владимир Тихонович рассказывает случай с часами, как будто списанный из советского фильма.
Итак, Багрянцев опоздал на совещание к Михаилу Моцаку, который тогда был начальником штаба в городке, при этом сослался на часы.
«Выкиньте свои часы!», - сказал тот, как всегда формально советуют в таких случаях.
«Так точно!» - ответил Багрянцев и тут же выкинул в форточку начальника штаба свои именные часы с надписью "За ракетную стрельбу!"
Не могу сказать, как отнесся Михаил Моцак к подобному "закидону", но, наверное, Багрянцеву он больше не давал таких безответственных советов.
Кабинет начальника штаба увешан вымпелами и значками. Владимир Тихонович достает значки еще из сейфа, штук 200. На стене, на том месте, где обычно у хозяина такого кабинета висит портрет первых лиц государства, - деревянная картина с романтичным таким сюжетом: тоненькая девушка машет кому-то платком.
- Какие недостатки вы хотели бы исправить у себя? - спрашиваю я.
- Никаких! - это стилистика его ответов.
- Почему? У вас разве их нет?
- Есть. Только это мои недостатки. Есть личные, есть семейные проблемы, - говорит он. – Они существуют, и от этого не уйдешь. Раньше как считали: "Если семья мешает службе - брось семью!" Я так никогда не думал. Понимаю, что проблемы не могут считаться аттестацией профессиональной состоятельности. И даже часто наоборот бывает: благополучный на всех смыслах человек ничего не достигает.
Это шло вразрез с тем, что я знала о флотском менталитете, где отслеживался каждый личный шаг.
Думаю, что Владимир Багрянцев был глубже и духовнее многих окружающих людей. И гораздо образованнее: Владимира Тихоновича считали серьезным специалистом по военной истории, он много писал для специальных журналов. Как раз накануне он написал работу по обобщению опыта стратегии подводных лодок, собирался везти ее в главный штаб. Это был немногословный человек, говорил точным, ясным и грамотным языком, нечленораздельного мычания не переносил.
- Как Вы себя оцениваете, Владимир Тихонович! Как строгого командира?
- Как разного. Если нужно для дела – иду на конфликт!
 Что такое конфликт для Багрянцева? В дивизии не очень-то боялись его громогласной ругани - ругался он громко и беззлобно, с купеческим этаким размахом, но никогда при этом не подставлял невиновного.
Но мы продолжаем наше интервью.
- На какой нестандартный поступок вы способны, Владимир Тихонович?
- Скажем так: не на какой, а - способен! Больше того убежден: способность на нестандартный поступок считаю необходимым условием военной стратегии. Кто действует по правилам - тот проигрывает. Возьмите, к примеру, Гаджиева. Во время войны он применил неожиданный тактический прием: всплывает, дает артиллерийский огонь, уходит на глубину. Раз всплыл, два... На третий немцы его и потопили.
Во время нашей беседы в кабинет входит кто-то из офицеров.
- Я выговоров не боюсь, - ведет параллельный разговор Багрянцев. - Мне их можно на зипун навешивать, как это делали польские крестьяне с грамотами.
- Флот же напугаем таким решением! - возражает офицер.
- А флот и нужно пугать! - отвечает он.
Он просил меня не писать об этом в очерке, но это было при жизни...
"Не бывает преступных приказов, что есть просто приказ, и я обязан его выполнить!" - сказал он то, о чем я его не спрашивала, как будто знал, что через один год, два месяца и восемь дней он станет жертвой такого приказа.
Владимира Тихоновича в дивизии любили. Из-за редкого обаяния, из-за простоты и открытости, за то, что в нем не было ни капли офицерского высокомерия.
- А вы знаете, как мы его называли? "Медовым", - рассказывал каплей Сергей Григорьев.
Он ждет, когда я спрошу, почему? И я спрашиваю.
 А он однажды весь мед, присланный из Нижнего Новгорода, единолично съел. Да это что? Он всегда что-нибудь жевал, мог и бутерброд чужой доесть, так машинально.
- Море любит сильных! А сильные любят поесть! - говорил Багрянцев, наливая мне кофе в своем кабинете и подкладывая бутерброды.
Только потом я поняла, почему он, завидев меня в штабном коридоре, кричал:
- Альбина! Зайдите ко мне! У меня есть дело!
Пока я пыталась понять, какое у него ко мне дело (а дел у него в принципе ко мне не могло быть), он пытался меня подкормить. Тема эта непростая для гарнизона. Когда некоторые говорят, что краски, дескать, сгущены, я вспоминаю, как дети рылись возле мусорных баков, отыскивая бутылки для сдачи, как целая группа видяевских ребят отравилась арбузами из тех же баков.
Наша большая семья с тремя детьми жила трудно - Владимир Тихонович если не знал об этом, так догадывался. На свою зарплату в восемь тысяч он умудрялся содержать семью и по возможности помогать другим.
Мои младшие дети, возвращаясь от Багрянцевых, иногда приносили корзинку с фруктами.
- А тетя Катя сказала, что у них испортятся! - объявляли они, и я отворачивалась, чтобы скрыть слезы.
Но, разумеется, Багрянцев не был идеальным человеком, он не был даже правильным. В нем был русский размах и удаль, и я думаю, что флотская дисциплина давалась ему с трудом. Отец Владимира Багрянцева, Тихон Андреевич, бывший флотский журналист, рассказывал позднее, что у них дома в Севастополе вечно болталась целая «банда» курсантов, Володиных друзей, которых кормили борщом и компотом.
- Я тогда на флоте служил, - рассказывал позднее Тихон Багрянцев. – Я на корабль, и он, маленький, со мной. Лазил по отсекам, что-то крутил, вертел, нравились ему корабли.
- В Академию поступил без проблем, - продолжает Тихон Андреевич. – Но в Питере семья жила тяжело. По ночам работал то грузчиком на вокзале, то машины перегонял. И был случай в биографии сына, когда он пошел в  атомный реактор. Я спросил, зачем он туда полез. Он ответил: «Батя! Если бы не полез, не было бы ни меня, ни экипажа!»
Багрянцев был отчаянным жизнелюбом. Независимым, веселым, дерзким и порой сумасбродным.
  Он просто любил жизнь! И за это его любили люди!
  Пусть он таким и останется на нашем берегу памяти!