Хамелеон Илларион

Жил на свете хамелеон, всё гадал, «да, кто же он»?
-Ни зелёный, ни песчаный, всё какой-то небывалый
Там не свой и здесь не свой. Незаметный и чужой,
И куда он ни пойдет, всё куда-то не придёт.
За хвостом по кругу бродит и покоя не находит.-
Так он в зеркальце смотрел, чистил зубы и белел:

-Я меняюсь в цвете ушло, но не знаю, что мне нужно.
И не вспомнить мне свой цвет, может быть такого нет?
И печалюсь и тоскую, жизнь какую-то другую
Я живу, сольюсь с пейзажем и, тогда мне страшно, даже
Не замечу сам себя в отражении пруда.

Солнышко скользнуло мимо, зайчиком умчясь игриво.
Не спросил у зайчика тот блеснул обманчиво
По углу и потолку, циферблату, чайнику
Ободку на блюдечке, в пару горячей кружечки.

И продолжил хамелеон –да таких как я миллион!
Что ни цвет, и что ни форма, что ни форма то реформа.
Цвет травы и цвет одежды, цвет любви и цвет надежды,
Полосатые, в горошек, как зигзагами застёжек.
Что бы ни было оттенком скачет мячик по ступенькам,
А бутылка разобьётся, если так же навернется.
Но и лестница, и мячик, и бутылка, даже мальчик-
Все одних цветов, а в тельце, бьётся сердце, бьётся сердце.

Но и бьётся же бутылка и пульсирует же жилка.
Ночью снится странный сон- недостроен Вавилон.
Всех всего и уйма тех же, недостроенных, мятежных:
Душ и слов, деяний, лиц, понастроенных границ.
Миллион, мильен миллионов, дэймонов и покемонов.

Но и хоть таких миллион, ведь один Ален Делон!
Ну и я, прозрачным фоном, а зовут Илларионом.
Но куда я ни пойду, все куда-то не приду.
За хвостом брожу по кругу и покой не нахожу.
Все никак не обернуться, нос с хвостом гляди сольются,
Мне б как ящерке свой хвост сбросить, да не так он прост.

Говорят, сжигай мосты, я бы сжег их раза три
У кого то отрастут, у меня же хвост... увы.
Спичкой тут не разберешь, раз не знаешь кем живёшь.

Вынул тут же из кармана табачок из Амстердама.
Он извлёк из спички пламя всё, немного затуманя.
Закурил Илларион, хоть и не Ален Делон.
Но таких как он немного взять хотя бы вот Ван Гога.
Взгляд наполнился мерцанием, звёзд в ночи очарованием
Думал-думал, созерцал, отражение искал

--Ну со мной то, что не так? В голове один бардак.
А глаза— вперед, назад, и на 360
Словно небо вижу всех, а тех— не различу от тех.
Как ни этот и не тот, это что же, натюрморт?
Это что же привидение? Чужеродное виденье?
У кого спрошу - не знают, то мотают, то кивают
Головой, а кто крылами, кто руками, плавниками

Вот жучок усы разводит, водомерка в прятки водит.
Все попрятались друзья, и остались тень да я.
Не найдут для хамелеона, ни местечка никакого.
Все дивились б, что за сказки! Хамелеоновы раскраски!
Как причудливы узоры! Одиноко хамелеону.

В хамелеоновой душе выцветает всё уже.
Выцветает снегом белым, камнем серым, онемелым.
Пеной, мыльным пузырем, пустотою заключён.
Сам себе ограничений, понадумал огорчений.

И вздохнул Илларион, созерцая Орион
Вот лежит он смотрит с крыши, просто дышит, просто дышит.
Наполняется душа, чем-то странным неспеша.

Тихо-тихо-тихо-тихо точит дерево бобриха,
Вдалеке скулит дворняжка, а в гнезде тоскует пташка.
Рассуждал он так нескладно, --ну и ладно, ну и ладно.
Словно над егонным ушком шелестят не мысли— мушки.

И спросил тут он у мушки— что ж вы плачете в подушки?
--Мы мушата из мушат, но боимся лягушат.
Нет страшней врага у мушки, чем проворные лягушки
Есть у хамелеона враг? Или друг? Или никак?

Призадумался, сидит, тут же сделался сердит.
--Что ты, что ты, если вдруг, сам себе ты стал не друг?
Раз уж сам себе ты враг, уж тогда совсем никак!

Паучата в паутинке слушают всё грампластинки
«Звуки мошкары и мух», в паутинку ловят пух.
Капельки росы стекают— паутинку проявляют.
Проявляется и он, словно фото- хамелеон.

Что невидимо на вид , иногда в себе таит…
Закольцованные мысли мышки взяли и прогрызли.
Кошки проскребли немножко на душе твоей окошко.

--Вот бы отрастить не хвост, крыльев пару в полный рост.
Может быть в душе я птица, а не просто ящери;ца?!

Думал хамелеон, однако, гасят свет универмага.
Пепельный окрас сменился, с тенью хамелеоша слился.
Только тонкой паутинкой дым ползет, как невидимкой.
Робко образ выявляя, чутко-чутко намекая
Столь изменчивым портретом— хамелеона силуэтом.

Рассуждал он молча дальше, в полудрёме, не иначе
 
–Мимикрирую пространство, пустота - моих полцарства.
В темноте мерцают лица, я не сплю, но что-то снится.

Будто звёзды зажигают, глазки влажные мерцают.
Незаметный и чужой слился с тишиной ночной
Неизвестно, что таится у слепого в слепоте?
Там такие же слепые, что немые в немоте?

Завертелось в полудрёме, страшно стало хамелеоне.
Он кричит, а кто поможет? Хамелеоны все быть может?
Кожа вся переливаясь, заблестела рассыпаясь.
Не внутри и не снаружи, посерёдке, словно в луже
Ни туда и ни сюда, как нигде и никогда.

Как один степной волчок в клетке запертый сверчок.
Мало места – тесно, душно. Много места – страшно, пусто.
И когда вдруг что-то взвоет, волк тот глазки приоткроет.
И роднит меня с ним что-то, непонятное чего-то.
Волк завыл, а он упал, видимо, во сне летал.
Провалился в небо птицей и сверкнул в ночи зарницей.
Встал вопрос, --да кто же я? Есть ли у меня душа?
Думал наш Илларион и покинул ночью дом

Он искал ответа страстно, без вопроса было ясно,
Что ответ нужно искать– ни словами описать.

Лень мне думать, --он подумал.
Смысл тут ищи-свищи, смысл прячут под плащи.

Голубь клювом цок-цок-цок, что вибрирует висок.
Цокает асфальт немножко и выцокивает крошки.
Бьётся клювом, головой, тыщу раз, как сам не свой.

Голубь дерзко отвечает, головой своей качает:
Ну и как же тут не биться, искорка уж не искрится.
Мой полет тут всем не нужен, в крошки хлеба я погружен.
Нечего мне тут сказать! – принялся он клюв долбать, –
Я забыл уж о полете, крылья не нужны, как вроде.
Будет проще мне без них. – Он подумал и утих

В глупости бездонных глаз, голубь думал в первый раз.
И затем как ни бывало, принялся долбить с начала.
Наш Илларион заплакал и задумался, однако

Так о землю за крупой, беспамятно, наперебой..
Птицы бьются головой и не ходят за мечтой?
А куда же им идти, только-только полети.
Думал он и про себя, если бы была мечта

--Я умею ни с чего, превратиться хоть в кого.
Отвечал он сам себе, затерявшийся в толпе.
--Превратиться превращусь я, только понарошку, чуть я
Образом мелькну, тут же сам и пропаду,
Как неправильный актер, что теряет нужный тон,
Имитирую умело, но не смело, но не смело.
Сам не свой и сам с собой, не находиться родной...
 
Что же есть бесстрашие мира, коль увидишь крокодила?
Тут же от всего испуга, впереди себя и друга…
Впереди инстинкта краски, поменяешься в раскраске.
Ну и как с самим собой быть смелее, боже мой!
Я не трус, но я боюсь! От хвоста не оторвусь.
Но ведь волен я бояться, так же, как и защищаться.
И как ни было бы страшно, я стараюсь быть отважным.
Хоть бояться я продолжу, но и сделаю, что должен!
И не делает уж трусом, меня страх перед укусом.
Пусть откусит крокодил, мне мой хвост уже не мил.
Сунул в пасть ему я хвост, крокодил назад отполз
Говорит мне—ты мордашка, хамелеонова дурашка.
Не хотел бы я тебя, обижать, моё дитя.
Что ж случилось он в смятении, появилось озаренье.
Покраснел Илларион, стыдно стало, то— закон.
--Такова у нас природа, как свобода – несвобода.
Заключил наш крокодил, и тихонечко поплыл.
А Илларион сидел, на течение глядел.

Никудышный хамелеон стыд провала бродит в нем
Что его притворство вмиг раскусил б слепой старик,
Словно пойманный с поличным вор отводит взгляд обычно. 
Сам себя он ставит в угол, если б сам себя застукал.
А провал вот уж какой, он вразрез идёт с душой.

--Я ведь хищник, но не могу, обидеть даже мошкару.
Волен я сказать по правде, только вы себе представьте,
Как окрас перемениться, ну, и я, чтоб не стыдиться
Под узор свой новый, снова, я под стать украшу словом.
За собой не успеваю и сгораю, и сгораю
Со стыда и от волнения, как клубничное варенье
Становлюсь я липким шибко, это что же за ошибка.
Хвост пульсировал тихонько, обнимал его легонько.
И случилось примирение, хамелеона становление.

Не смотри в глаза ты мухе, будь пчелой— цветочки нюхай.
Опыляй свое нутро, чтобы расцвело оно.
Как же сердце хамелеона, как же цвет, живая форма?
--Я заложник своей силы непосильной для Годзиллы

Размышлял Илларион, что-то вдруг менялось в нем
То не цвет, но взгляд другой чуть мелькнул блеснув волной

И спросил у моря он тогда , кто же я, волна?
--Но немного не такая, а застывшая, другая.
С чем бы ты ни слился, друг, получается вокруг
С виду море и волна, --а внутри же кто тогда?
Хамелеон он хамелеон, днём с огнём и не с огнём.
--Ты волна, но не вода. Ты огонь, но без огня.
Ты лишь с виду вроде свой, но как будто бы другой.

Вышел ёжик из тумана, вот тебе фата-моргана.
Не заметил бы себя, я в тумане никогда?
Вспышка мелкой-мелкой спички засветилась на ресничке.
И спросил он у огня --Кто же я, ну, не искра?
И ответила спичушка, шепотом ему на ушко—
Можешь быть огнем розящим , можешь быть тепло дарящим,
Можешь искоркою взмыть и огонь сей породить.
Хоть такой ты по природе можешь быть ты кем угоде
И не только хамелеоном. Можешь быть Илларионом

Но твое тепло в другом, свет в другом и тьма в другом.
Спичка, завершив пролог, нанесла ему ожог.
Лапкой он отпрянул, резко, прислонил он губы к месту
Ранки, что напоминает, то, что тихо заживает.
Сердце, милое ты сердце. И ожечься, и согреться
Стало радостно нечаянно, ни с чего, а так, случайно.
Зашевелиться порой, то, что назовут душой.

Так в безветренной ночи ему снятся светлячки.
Ему снится не еда, снится то, что ночь светла.
Он наутро понимает, что уже довыцветает.
--Без цветов уже ль не я? Разбирал он про себя.
Где живёт моя душа? В облаке из миража?
Я цветной, но не цвету, я без цвета же умру!
Как же, как же, как же цвет? Душа в ответ: хамелеона сердце – свет.

Вот, бабочка монарх, притом, пролетает напролом,
Через ветер, через бурю, чрез дожди глаза прищурив
Пепельные крылья бьются, камикадзе в бой ни рвутся.
Пронесется та над ветром мигом, мыслью о бессмертном
Где-то там над облаками, всегда ясно же над нами
Вот из облака-тумана не заметим великана.
Замечаем хамелеона, ну и что же тут такого.
А вот наш Илларион, что-то изменилось в нём.
Непонятное чего-то, может он придумал что-то?
Он увидел потайные, заглянул в глаза другие
И блестящее огнем разгоралось что-то в нем.
Словно заревом рассвета расцвела в ночи планета,
Распустились все цветы среди вечной мерзлоты.
Он так добро улыбаясь словно к чуду прикасаясь
Загорается огнем растворяется весь в нем
--А снаружи, что снаружи? —всё как было, только лучше,
А уж в чём, я не пойму, может он слегка тю-тю?
Ну обычный, ну, такой же, только, словно стало больше
И пространство изменилось, всё вокруг преобразилось.
Ну и чудо, ну и сказки, хамелеоновы раскраски!

Как всегда, но что-то ново. Как, вначале было слово…
Так в глаза он без опаски заглянул — увидел краски
И наполнился цветами, оттого, что вместе с нами
Он увидел не чужого, а родного хамелеона

Жил на свете хамелеон всё гадал — да кто же он?
Может быть на самом деле, кто-то в хамелеона теле?
В хамелеоновой среде мажет краски на холсте.
А был ли я и был ли он, может все мы хамелеон?