Служба в армии

В армии солдата учат убивать. Что может быть ужаснее для человека? Может ли вообще человек перестроить свою психику на то, чтобы кого-то убить? Товарищ Сталин говорил: «Чтобы врага победить, его надо возненавидеть». А как можно возненавидеть. Нет у меня такого чувства, которое называется ненависть. Если вредный сержант заставляет меня, молодого солдата, подмести лестницу снизу вверх, он для меня всё равно товарищ. Когда меня посылают в наряд на кухню, и шеф-повар говорит мне: «Шинкуй муку» (шинковать значит измельчать ножом),  вижу, как у него, отвернувшегося, потрясаются от смеха плечи, я тоже потрясаюсь от подавляемого смеха. Ценю его шутку. Он для меня более, чем товарищ. Хотя  послушно беру нож и шинкую муку. В своей жизни никогда не находил повода для ненависти. Любой, какой-никакой начальник может подшутить над подчинённым. Разве машинист паровоза не посылал практиканта с мешком в депо, чтобы тот принёс мешок пара для паровоза? Когда я подметал лестницу, появился офицер. Он смотрел на меня удивлёнными глазами. Как и требуется по уставу, я стал по стойкё смирно, отдал честь, представился и доложил: «Рядовой Ничипорук. Выполняю приказ сержанта Белобрана». И тут мне стало не по себе: я же наябедничал! Хотя иначе поступить  не мог – поступил по уставу, не мог нарушить устав, который никогда не нарушал. Офицер скомандовал: «Отставить выполнение приказа!» И тут мне стало совсем жутко: сержант узнает о том, что я наябедничал. В казарме я прятал свой взгляд от сержанта, стыдясь своего поступка. Но заметил, что и сержант прячет от меня свой взгляд.

Служба в армии в военное время была бы невообразимым ужасом. Никогда не нашёл бы в себе силы заставить себя стрелять в противника. Мало того, на тактических занятиях офицер говорил: «Колоть штыком врага надо хладнокровно». Ну, совсем мне было не понятно, как можно хладнокровно вонзить в живое тело человека штык. Я никогда не нашёл бы в себе силы выглянуть из окопа навстречу пулям. Я трус! Где-то читал, что древние славяне трусов топили в болоте. Хорошо, что не жил в древности. Никогда я ни с кем не дрался. Я всегда избегал опасных ситуаций. Когда был студентом, приготовил с однокурсницей Галей сценарий КВНа. Приготовился посмотреть, как удалась наша работа. Мы с Галей суетились, обменивались последними соображениями. В коридоре ко мне подошёл юноша, выдыхая запах спиртного сказал: «Если ты ещё раз подойдёшь к этой девке, я тебя отколочу». Испугавшись, ответил: «Обещаю, не подходить». Вышла в коридор Галя. Я поспешил к выходу, ушёл в общежитие и лёг спать. Галя на второй день спросила: «Почему ты ушёл?» Ответил: «Тот парень грозился меня отколотить». Она обозвала его петухом. Но на следующий день у неё и её друга появились синяки под глазами. Всё-таки «петух» себя проявил.

К моему счастью мне пришлось служить в армии в мирное время. Я не знаю более счастливого периода моей жизни, чем служба в армии. Никаких мирских забот: вовремя покормят, вовремя уложат спать, вовремя помоют в бане, сменят одежду, предоставят личное время для занятий  по душе. Я использовал это время для написания своих корявых стишков. В нашей роте сложилась традиция становиться на табуретку и читать перед всей ротой, найденное в журнале интересное стихотворение. Началось это с того, что один солдат прочёл, стоя на табуретке, стихотворение 16-тилетней поэтессы Инны Кашежевой:
«… В жёлтой маечке жёлт как  лютик.
Этот мальчик тебя не любит…»
 Это почему-то всех восхитило. Я тоже становился на табуретку и читал свои стихи. Хоть аплодисменты были жиденькие, но я испытывал большое удовольствие.

Я не понимаю тех солдат, которым служба была в тягость. В нашем полку два таких солдата нашлось. Один застрелился. Весь полк был потрясён. Он выстрелил из автомата короткой очередью себе в нижнюю челюсть. Пули вышли из макушки головы. Второй – прострелил себе плечо, чтобы стать инвалидом и уволиться из службы. Он придумал легенду, будто бы в него стрелял какой-то диверсант. Но экспертиза сразу обнаружила, что шинель вокруг дыры, в которую вошла пуля, закопчена. Этот бедный хитрый солдат пролежал долго в госпитале, затем отсидел полгода в тюрьме и вернулся в полк дослуживать.

Я много раз вспоминал и обдумывал поступок самоубийцы. Неужели служба для него была тяжче смерти? Если он так не дорожил жизнью, то в бою он непременно стал бы героем, бросился бы на амбразуру ДОТа.

И так служба в мирное время была для меня огромным удовольствием. Я с большим интересом слушал лекции офицеров о ракетах. Меня поражало то, что с помощью кулачковых механизмов задаётся программа полёта ракеты, что тяжёлый гироскоп точно измеряет ускорение ракеты, что маленькая стеклянная ампулка, наполненная хлористым серебром, интегрирует ускорение и получает скорость ракеты, что уравновешенный гироскоп и маятники следят за малейшим отклонением ракеты от заданного курса. Все эти интересные устройства отвлекали меня от мысли, что ракета – это средство убивания людей. Я порылся в библиотеке в поисках литературы по аэродинамике и наткнулся на том Жуковского (отца русской авиации), в котором большой раздел был уделён вихрям. Меня поразил тот факт, что несколько вихрей, случайно приблизившихся друг к другу, как и космические тела, вращаются вокруг общего центра тяжести. Вся информация, которую получал в армии, была чудесной пищей для размышления.

Служба незаметно подошла к концу. Увольняясь в запас, я ощущал тревогу: как и на какие средства я буду жить? К счастью, мне удалось приспособиться к жизни.