75. Скамеечка. Письмо-эссе

Сил хватило, чтобы скинуть восхитительно-бежевые туфли. Аккуратно (состояние недоброго вязкого сна наяву) поставить на отведённую им полку. Наглухо (мир снаружи, повремени!) закрыть балконную дверь, разъятые в лето окна и мгновенно зареветь.

Так ревёт младенец. Бездумно. Безудержно. Глубоко и почти безнадёжно. Для меня «почти» уже не было. Если спросить, что я чувствовала тогда, ответила бы: - Тёмное. Чёрное. Вязкое. Неодолимое. Безысходное. Потому что знала – иначе для меня - уже не будет.

Марк Аврелий, философ и пятый из «хороших» императоров, вслед за Эпиктетом спокойно и просто (ему хорошо, он стоик!) объяснил бы мне, себе (себе в первую очередь!), всему государству и миру, что боль приходит извне. Поскольку капризно и упрямо  желаешь того, что тебе не принадлежит по праву и не находится в твоей власти.

- Укроти свои желания и не будет больно. Единственное, чем ты владеешь во всей полноте – это ты сам.

По-всему, всё минувшее десятилетие я сидела на приставной скамеечке. Совершенно мне не принадлежащей. Искренне и легко полагая её своей. Скамеечку забрали. Могут заново подправить, покрасить. Подарить другому. Разломать навовсе. Сжечь на уличном костре. Превратить в золу (всё больше пользы, чем ничего!) в заржавелой, сквозящей дырами бочке  у заброшенного за ненадобностью или  нехваткой сил домика. Не   моё. Чужое. Путаница случилась в былые, неосознаваемо-счастливые предвремена. Соединение. Отожествление. Размывание границ, своих и чужих.

Я скулила за наглухо закрытыми и уже зашторенными до ночной слепоты и глухоты окнами глупым, растерянным, ничего непонимающим, жалеющим себя (а как же! мне больно, мне плохо, мир, займись моими делами!) щенком. Напрочь забывая (не понимая!), что плачу я не от потери себя (своего!), а от возврата чужого, добровольно данного мне на время, в полное безраздельное владение настоящему хозяину.

Коричневый махровый халат (я зову его медвежьим), совершенно мужской, совершенно огромный (в пол!) не согревал, но защищал, привычно облегая сжатое  во всю свою болевую некрасивость тело. А тело (простое, почти пустое – душа прерывисто металась туда и обратно) знобило, ломало. Оно пылало, тряслось. Жилка на левом виске нагревалась, взбухала, опадала опустевшей бескровной впадинкой, снова бугрилась и ломала висок.

Психосоматика. Любой опытный врач почти мгновенно так оценил бы моё тогдашнее состояние. По признакам, уже научно подтверждённым многолетними исследованиями учёных-медиков с мировыми именами. Психологическая боль давно приравнена к боли физической. Организм абсолютно одинаково реагирует и на ту, и на другую, выделяя в мозгу и теле одни те же вещества. Но обезболивания душевных страданий (маеты, говорят в народе) не придумано (пока не придумано). Есть не всегда безопасные подавляющие лекарства и методики. Они не убирают проблему. Они её консервируют. Как отходы ядерного топлива.

И вновь хочется (ах, как хочется!), чтобы скамеечка (чужая скамеечка!)   оказалась в полном и безграничном твоём распоряжении. Чтобы не болело. Не стыло. Не металось. Не разрывало душу и тело.

- Что скажешь, Марк Аврелий?
- Укроти свои желания.
- И-?
- Не борись с тем, что не в твоей власти. Не требуй того, что тебе не принадлежит.
- И-?
Станешь хозяином своих желаний - станешь хозяином боли.
- И-?
- Подари свою скамеечку кому-то другому.
 - И-?
Помни, по праву забирая своё - ты причиняешь другому боль.
- И-?
- Можешь не брать и не давать. Боли не будет.
- А радость, Марк Аврелий? Радость?

Я вновь протянула руку. И попросила чужую, свежевыкрашенную скамеечку. Искренне. Честно. Не придумывая поводов. Не прикрываясь гордыней и хитрой изворотливостью ума.

- Мне нужна передышка, Марк Аврелий.
- Что же. Это твой выбор. И твоя новая (это неизбежно при взятии взаём) боль. И всё же, если ты спрашиваешь – учись укрощать желания. Тебе только предстоит борьба с собой за себя.

Я проснулась. На моё зарёванное лицо давила темнота и духота комнаты. Распахнула балконную дверь. Окна. Шторы. Подмигнула ещё красными от слёз глазами знакомой зимней звезде. Светоносная стала чуточку крупнее, чуточку бледнее. Она склонилась пониже (где я, где она!) и посматривала на моё лицо без осуждения, но с состраданием. Быть может, на небе тоже есть скамеечки. Чужие и свои.

- Как ты думаешь, Марк Аврелий? Ты ведь об этом знаешь уже наверное.

Он ничего не ответил.
Или я просто не захотела услышать.

Ваша
Марина Бондарева