Терентий Тетерин

                I

     «Терентий Тетерин, Терентий Тетерин, Терентий…», - рассыпается из-под колёс лёгкой, будто бы кукольной повозки, звонкий суетливый речитатив. И лошадка повозке под стать – молодая, тонконогая, ладная. В такт колёсам подпрыгивают разноцветные ленточки в белой гриве, заплетённой косичками.
     За повозкой семенит упитанный чёрный пони в ярком ездовом уборе. В фарватере понуро плетётся ослик – расфуфырен так же призывно и обстоятельно, но явно не настроен развлекать сегодня народ честной.
     Она катастрофически опаздывала на долгожданное свидание. А ведь предчувствовала с прошлого – на следующем ждёт апофеоз. Именно «феоз», а не «фегей». Отношения с ним, поначалу складывающиеся чисто дружескими, исподволь перерастали в долгую привязанность, взорвавшуюся наконец любовной страстью.
     Копытная изукрашенная кавалькада, протарахтев призыв Терентию Тетерину, обошла её на входе в парк. Во времена оны это место называлось «Детским городком», теперь же присоединилось к «Парку Победы».
     Он сидел на их любимой скамейке, стоявшей обособленно от остальных возле старой разлапистой ели. Скамейку и ель окружали подстриженные кустики, большая часть парка замечательно просматривалась отсюда.
     Ожидание неоправданно затянулось. Её телефон долго не отвечал. Настроение, и так изрядно подпорченное начавшимися спозаранку неурядицами, уже не стремилось к нулю, а методично скатывалось к «минус бесконечности».
     Он решил так: жду ещё пять минут. А потом – от винта, навсегда. И тут же мобильник взорвался знакомой мелодией. Но отвечать на звонок он не поспешил.
     Это «навсегда», если быть предельно честным, преследовало их отношения с того самого времени, когда они трансформировались в нечто большее, чем привязанность.
     Нет-нет, до встречи с ней он никогда не считал себя ревнивцем. Ему бы даже в голову не пришло, что можно считать минуты, нескончаемой вереницей тянущиеся между расставанием и новой встречей с женщиной. Вспыхивать потаённой радостью, заслышав торопливые шаги, увидев знакомую фигуру, летящие по ветру светлые волосы, ловя восторженным взглядом искрящуюся ответную радость в её глазах.
     Он – серьёзный обстоятельный мужчина. Заведует гаражом при колледже,  попутно выполняя массу всяческих обязанностей – от организационных до сугубо хозяйственных. Не достопамятный начальник транспортного цеха, конечно, но… Дети, ответственность и всё такое…
     Ночь и раннее утро выдались неспокойными. В городе два раза выла сирена, из пригорода доносились тяжёлые звуки взрывов. Как ни старайся, а притерпеться трудно. Тревожно, волнующе, особенно в темноте и сонной тишине двора при открытых настежь окнах.
     Под утро позвонил водитель, прикреплённый к директрисе колледжа. Оказалось, что в посёлке, где он живёт с семьёй, произошло страшное. От упавших обломков чего-то сбитого сгорели два соседских дома. У водителя пострадала кухонная пристройка, забор, личный автомобиль посекло осколками. Хорошо, что жители не пострадали. Сложная обстановка научила людей даже в плохом отыскивать проблески хорошего. Иначе и совсем отчаяться недолго.
     Утром, взяв в гараже начальственный «Солярис», он сначала заехал в посёлок – оценить масштаб случившегося. И работника с семьёй нужно было поддержать, поначалу хотя бы морально. Потом покатил в другой посёлок – ближе к границе. Там жила мать директрисы, у которой периодически ночевала дочь. Вот и этой ночью она осталась у матери, наотрез отказывающейся переезжать в город. То ли старческий эгоизм, замешанный на упрямстве, то ли ещё чего похлеще, кто знает…
     Он сам до обеда разъезжал по всяческим рабочим делам. А после обеденного перерыва, который для него так и не наступил, нужно было выдвигаться в райцентр на школьном автобусе – забирать команду спортсменов с соревнования. Водитель автобуса отдыхал на курорте –  бремя очередных отпусков. Третий же водитель стоял на ремонте, его старенькая «Волга», бывшая всё время на подхвате, постоянно требовала заботы и «вливаний». 
     Не зря ведь в народе о таких, как он, говорят: «Кто пашет, того и погоняют». Об этом с изрядной долей сарказма в голосе ему напоминала бывшая жена, когда он нуждался в участии после частенько сваливающихся на голову форс-мажоров.   
     И сегодня бывшая не подкачала – вывалила ему на голову в утреннем телефонном разговоре ворох странных претензий. Будто бы не она его  выставила из семейной квартиры - дочери и зятю надо жить отдельно, а он её:
- Лежишь себе, полёживаешь в родительском доме, а мы тут, бедные, под обстрелами трясёмся! Ты всегда был непробиваемым эгоистом!
     Тем временем его мобильник буквально раскалился от лавины звонков.  Он не спешил отвечать на них, но и не сбрасывал. Пусть сполна почувствует то, что почти час чувствовал и продолжает чувствовать он.
     Почти час он ждёт её на скамейке в парке. Всё это время звонками напоминая о себе. И вот она соизволила ответить… Чёрт знает что!
     Мимо места дислокации отчаявшегося ждуна катится лёгкая повозка, полная счастливо визжащих детишек. Тонконогая каурая лошадка ловко тянет упряжку, девушка на козлах подпевает что-то в такт пустившимся в путь колёсам.
     А ему слышится: «Терентий Тетерин, Терентий – тетеря, тетеря, потеря…» Не он ли – тот самый тетеря?!
     Следом за повозкой под неусыпным маминым доглядом, в сопровождении ещё одной девушки, на чёрном пони важно едет верхом упитанный карапуз. Недовольный ослик, стараясь не отставать, мелко трусит за процессией. Для него седока пока не нашлось.
     Хорошо, что по аллеям поставили бетонные коробки укрытий, думает он. А то и спрятаться в случае прилётов негде было в звенящем детскими голосами пятничном вечернем парке.
     И тут же он увидел её. Она шла быстрым шагом, вернее,  бежала от подземного перехода к «нашей» скамейке. Ярко-красное платье, летящие по ветру светлые волосы, длинные ноги в чёрных босоножках на высоких каблуках. И как они, женщины, умудряются не только ходить, но и бегать на таких опасных приспособлениях, вот уж вопрос вопросов?! Но красиво же, чёрт побери!

                II

     У неё тоже сегодня рабочий день получился сложным, муторным. Казалось бы, за долгую практику ветеринарного врача она многое повидала, немало претерпела. Даже отрастила ощутимую броню неизбежного лекарского цинизма – куда же без него, спасительного. 
     Утром, после плановой операции, не смогла вывести из наркоза кошку – пожилую, онкологическую. Хозяйку, конечно же, предупреждали: возраст, тяжёлое течение болезни. Девочка – дочь владелицы надрывно плакала, до истерики.
     Ближе к обеду, после череды осмотров, назначений, заборов крови, инъекций и капельниц, принесли болонку, растерзанную бродячей собакой. Зрелище тяжкое не только для слабонервных, но и для видавших всякое, ситуация патовая. Справились, собрав собачку буквально по частям.
     Перед окончанием смены мужчина привёз шарпея с застарелой неоперабельной опухолью. На усыпление. Оформив платежные документы, она предварительно вколола псу снотворное . Хозяин попрощался с другом. Пришедший к тому времени дежурный врач-сменщик забрал бедолагу в манипуляционную для инъекции основным препаратом. Чему она была благодарна – эта часть профессии для неё до сих пор оставалась  удручающей.   
     Но тут в клинику ворвался сын хозяина шарпея. И понеслось… В суматохе выяснений – кто прав, виноват, почему отец не известил сына о своём решении, она и не заметила, что мобильник разрывается от звонков, что ей давно пора поспешить на свидание.
     В результате родственники, едва не передравшиеся друг с другом, отказались забирать тело усыплённого пса, как было оговорено раньше. Пришлось переоформлять платёж, а потом долго вызванивать смежника, занимающегося кремацией. Что она и делала по дороге в парк.
     Её первоначальный план – подойти к нему с тыльной стороны, обнять, затормошить, летел теперь в тар-тарары. От входа в парк до скамейки она не шла – бежала. Увидав его подчёркнуто равнодушное, окаменевшее лицо,  растерялась чуть ли не до слёз. Взяла себя в руки – обняла, поцеловала в щёку, зачастила:
- Прости, прости, мой хороший! Сегодня особенно суматошный день. Прости, пожалуйста, твою заработавшуюся эскулапку!
     Он отстранённо молчал. Даже не хмыкнул с иронией по своему обыкновению. Она взяла его ладонь, заключила своими в тёплый, всегда волнующий его плен. Руки он не убрал. Заговорила снова:
     - Столик я ещё утром заказала. Мы вполне успеваем. Сейчас только начало восьмого.
     - Только.., - тускло отозвался он.
     - Не накручивай себя, - попросила она, - я всё сейчас тебе объясню…
     И тут зазвонил её мобильник.
     - Покажи, кто звонит, - велел он, освободив ладонь.
     На дисплее красовалось – Сашок. Он понимающе и как-то обречённо вздохнул. Как говорится – что и требовалось доказать.
     Пока она разговаривала с Сашком, он внимательно вслушивался. Едва закончила, процедил:
     - Если у тебя появился другой мужчина, зачем ты меня дурачишь?
     Она снова растерялась, не находя сразу, что и ответить. Выдавила, справившись с волнением:
     - Ты же слышал весь наш разговор, я включила громкую связь.
     - Ничего я не слышал, - парировал он.
     - Тогда почему утверждаешь, что я тебя дурачу?
     - Если мужчина любим и нужен, к нему на встречу так не опаздывают. И звонки его не игнорируют.
     - Я пыталась дозвониться до тебя, но не вышло. Ты обиделся и не отвечал.
     - Вовремя надо было пытаться! А как ты дозванивалась – ежу понятно, телефон всё время был занят.
    - Вот и получается, что мы друг другу названивали, заморочили телефоны. Но я всё-таки хочу объяснить, почему опоздала, а ты слова мне не даешь сказать!
     - Валяй, послушаю очередной раз твою сказочку, шитую белыми нитками, - развязно, нарочито хамски разрешил он.
     Она буквально задохнулась от этой несправедливости, свалившейся снежным комом посреди благодатного майского вечера. И от кого? От него – любимого, родного, единственного на всём белом свете.
     - Ну и? – ехидничал он.
     Она, совершив над собой очередное усилие, постаралась говорить спокойно:
     - Сашок – дежурный ветеринар, наша клиника работает круглосуточно. Сменил меня сегодня. Помнишь, когда мы познакомились – ты вместе с дочкой привозил кота поздно вечером, почти ночью, я тогда тоже работала в ночную. А ещё Сашок – сын хозяйки клиники. Когда он проходил практику, та прикрепила его ко мне, чтобы натаскать именно в хирургии. Знакомясь с коллективом, он представился: «Сашок!» Вот так Сашком и остался.
     - Свежо предание, да.., - протянул он наигранно-скептически, не окончив фразы.
     - Если не доверяешь мне, можешь сам спросить у Сашка – о чём мы говорили. И он тебе расскажет, почему я застряла в клинике.
     - Повторяю последний раз, для хитровыделанных – не держи меня за лоха! А то вы не договорились!
     - Ты что, за что ты со мной так?  Да ещё таким сявским тоном!  – голос её дрожал, обида укладывала на лопатки и здравый смысл, и способность говорить веско, по делу.
     - На молодятинку потянуло? – не унимался он, выкрикнув очередное обвинение  каким-то клоунским тенорком, гримасничая и похихикивая.
      Она, можно сказать, привыкла  к его ревнивым вспышкам. Но таким омерзительным она не видела его ни разу. Не знала его таким. Не могла  слушать дальше глумливое ревнивое продолжение этого ужастика.
     Брызнувшие было из глаз быстрые жгучие слёзы  высохли разом. Она не заслужила подобного обращения! За то, что любит, старается всегда поддержать, помочь в непростых житейских перипетиях, окружить заботой и лаской – разве за это платят грязной неблагодарностью? Непониманием, нежеланием выслушать и понять?! Нет и нет!
     Будто бы неведомая сила, осушившая только что грозивший вырваться на волю поток слёз, сорвала её со скамейки. Она шарахнулась прочь, он остался сидеть неподвижно, продолжая гримасничать усмешкой.
     Сейчас она меньше всего хотела, чтобы он бросился догонять. Выяснять отношения. Просто не могла находиться рядом с тем Им, который вдруг открылся ей, давая понять – и таким он тоже может существовать. Холодным, бесчувственным, непробиваемым, самодовольным, хамовитым. Чужим!
     Ноги плохо слушались. Она поняла, что вконец вымотана сегодняшним днём и неожиданно-тягостным его продолжением. Выцепив взглядом пустую скамейку у выхода из парка, опустилась на неё в изнеможении.
     Мимо весело промелькнула давешняя кавалькада. «Терентий Тетерин, Терентий тетерит!» – жизнерадостно сообщали ей звонкие спорые колёса.  Только ослик заупрямился. Перестал догонять лошадку, перебрался через клумбы, отделявшие её пристанище от ездовой дорожки, остановился возле и внимательно всматривался ей в лицо. Точно уловил её смятение, её отчаяние. Понаблюдав, разразился протяжным басовитым иаканьем .
     - Ты что же,  рыдать за меня будешь? – спросила она ослика, поднимаясь со скамьи. Отчего-то припомнился любимый мультик про Вовку в Тридевятом царстве.
     - И-ага, и-ага! – браво ответствовал ослик совершенно в мультяшном духе.
     - Его нужно чем-то отвлечь, - посоветовала подбежавшая запыхавшаяся девушка-поводырь.
     - У меня есть яблоко, можно ему дать?
     - Можно, можно! – закивала девушка, - Представьте, шёл спокойно за повозкой и тут – на тебе, сорвался, помчался прямо по клумбам! Девушка поспешно подхватила повод, волочившейся за осликом по асфальту.
     Она достала из сумочки несъеденный дневной перекус и протянула его  ревуну.
   - Не бойтесь, он смирный, постращать только любит, - напутствовала девушка.
   - Да я и не боюсь, видно же, что он – очаровашка, добрый и покладистый! – она ласково почёсывала возмутителя спокойствия по упрямой макушке.
     Ослик губами деликатно забрал яблоко с ладони и схрупал в один миг.
   -   Ну ты и скорострел! – восхитилась она, проверяя сумочку. - К сожалению, больше ничего для тебя у меня нет.
   - Эх, все равно не идёт, упрямец, - приговаривала девушка, пытаясь тянуть строптивца за повод. - Хорошо, что хотя бы вопить перестал!
   - Может, за мной пойдёт? 
    Ослик понимающе закивал  крупной головой и снова заревел: «И-ага, и-ага-и, ага-и»!
    -  Только без рёва, повода к нему – никакого! – напутствовала она упрямца. Так и двинулись назад в парк: она впереди, девушка с осликом, переставшим реветь, следом.
    «Наша» скамейка была занята молодой парочкой. Но спина ревнивого скандалиста в бирюзовой рубашке, так шедшей незамутнённой голубизне глаз, маячила у ларька с мороженым.    
     «И он может есть…», - с горечью подумала она, - «после всего случившегося…»
     - А вам вообще в какую сторону? – прервала её заново взбудораженное отчаяние девушка. - Вы же шли совсем в другом направлении?
     - Да это я так… расстроилась, брела, сама не зная куда. Мне на Левобережье надо, я там живу, - махнула она рукой в направлении университета.
     - Отлично! – обрадовалась девушка. – Мы тоже собираемся ехать домой, у нас конюшня на Кошарах, как раз по пути. Да и Мышустрик теперь от вас ни на шаг!
     - Мышустрик – это ослика так зовут?
     - И-ага, и-ага, ага! - громогласно подтвердил ослик.
     - Вот такой он у нас смышлёный! А уж шустрый - наоборот! – рассмеялась девушка.
     Спина в бирюзовой рубашке в очереди повернулась, привлечённая ослиным соло. Да что там спина, вся очередь обернулась на трубный жизнеутверждающий клич.
     Тем временем их живописное трио поравнялось с упряжкой и чёрным, притомившемся от извоза пони. Каурая тонконогая лошадка, казалось, ничуть не устала за долгий рабочий вечер – оставалась неизменно энергичной, деятельной, любопытной.
    - А вы садитесь в повозку, - окликнула их с козел девушка-извозчица, - что ноги бить, добираться не близко.
    - Мне тут недалеко, - пыталась возразить она, - только вот  ослик почему-то за мной увязался. А лошадке не тяжело будет? 
    -  Да что вы! Садитесь смело, наша Мамзель здоровенных мужиков оптом возит! 
     Она приняла приглашение. Привязали ослика к повозке за повод – он не протестовал, девушка тоже запрыгнула в экипаж. Возница встряхнула вожжами, залихватски крикнула: «Эгей, Мамзелюшка! Погнали, залётная!» Понятливую лошадку дважды просить не пришлось. Но и ослик не оплошал – важно затрусил за повозкой, об упрямстве и криках больше не помышляя. Идиллия!   
     «Терентий Тетерин, потерян, потерян… Потерян тетерей…», - поскрипывали утомившиеся колёса. Лёгкий ветерок овевал её разгорячённое лицо, поглаживал непослушные волосы. Её обида и смятение, казалось, уходили за горизонт вместе с закатным солнцем. На запад – на покой. А внутри, там, где предположительно обитает душа, какая-то заботливая сила словно открывала оконца, наглухо закрытые недавней неурядицей. Впуская свежий живительный воздух,  вселяя веру в лучшее и желание жить дальше.
     Он стоял у подземного перехода и разворачивал мороженое. «Вот компания какая» протарахтела мимо, выезжая под мост и дальше, вдоль набережной. Она сидела в повозке и улыбалась. Поравнявшись с ним, приподнялась, помахала рукой, послала воздушный поцелуй. Замыкающий кавалькаду ослик обернулся и громко фыркнул в его сторону.
     Мороженое вывалилось из упаковки, прицельно шлёпнувшись на щегольскую остроносую замшевую туфлю. 
 
                III

     Непривычно, странно оказаться вдруг пассажиром общественного транспорта, когда сам всё время за рулём, ещё и пятничным майским вечером.
     Потоптавшись на остановке минут десять, прибавляя к критической массе раздражения и эту досадную толику, он пустился домой пешком, хотя идти было далековато. Надеялся, что спускающаяся на город ночная прохлада и монотонное чередование кварталов излечит его обиду, вернёт присутствие духа и умение трезво взглянуть на произошедшее. Шаг за шагом, улица за улицей, но раздражение не отпускало. Наоборот, крепло и ширилось, норовив напроситься в гости, неуютно переночевать вместе с ним в гулкой пустоте квартиры, вызывая к тому же какой-то оголтелый зверский голод, заставляющий вспомнить канонические воробьяниновские  «па сис жур» на пару с «однако».
     Во дворе возле остова сцены летнего зелёного театра– памятнике социалистического реализма детства и юности, гомонили, кучкуясь, мужики. Подойдя ближе, он увидел компанию доморощенных счастливых альтруистов с ординарным джентльменским набором – несколько баклажек разливного светлого, початая бутылка водки и чисто символическая закуска – загрызнуть в темпе, не перебивая собственно действа.  «Шли до дому, до хаты, но… как обычно, не дошёл ход», - подумал он с усмешкой, делано бодрым тоном вопрошая честную компашку:       
      -Что отмечаем, алконавты?
      - Так днюху Святого Лентяя! – пробубнил сосед по этажу, дожёвывая кусок закусона «моменто море – моментально». - Вливайся!
    Он шагнул было к призывно расстелившейся скатерти-самодранке, даже дурашливо отджеймсбондился на размахивающего пивной баклажкой другого соседа – бывшего одноклассника: «Ну-ну, смешать, но не взбалтывать!». А потом как-то по-армейски, через левое плечо, повернул к родному подъезду, бросив не успевшему изумиться сборищу: «Нет, мужики, не припас я сегодня подарка для этой днюхи».
    Квартира встретила его вязкой душной тишиной. Он распахнул окна в спальне и на кухне, расшагакал во всю ивановскую фрамуги балконного остекления. Ему не хватало воздуха, домашняя умиротворённость и привычный уют комнат не гасил нервозности, наоборот, вызывал новый приступ раздражения и недовольства.  Оно укреплялось и брало верх. И тем болезненнее было переживать одиночество, сдобренное  саднящей горло обидой, чем всё яснее он чувствовал, понимал – раздражён на себя, на взявшуюся из ниоткуда тупую разрушительную ревность.
    Гневливую досаду не так-то просто побороть, как и нужного автобуса дождаться незадавшимся предвыходным вечером, как и, оказалось,  попытаться выслушать и понять родного человека – любимую женщину. В сердцах он отфутболил к балкону сумку-планшет, впопыхах сборов сброшенную на пол. Схватил махровый банный халат, свесившейся со спинки кресла, зашвырнул в сдобные объятия дивана.  В распяленное окно лезла туманящаяся в облачке луна. Легче не становилось.
    Оглохнув в казавшейся зловещей тишине комнаты, он кликнул пультом, запустил телевизор – уж он-то не подведёт, просто обязан спасти его, вытащить «на гора» из нескончаемой шахты неприкаянного одиночества. «Ящик» услужливо выдал: «Непонимание – вечная драма, где есть он и она..», причём с таким трагическим надрывом, что Талькову и не снилось. На экране обоюдно картинно страдала красивая молодая парочка  новоиспечённых певунов-пересмешников.  Вскипая всё больше, он переключился на флэшку с концертом «Зеппелинов», но  любимый «Кашмир» тяжёлым нервным рондо усилил гнетущее настроение. Вернув опрометчиво отвергнутую тишину, он поплёлся в кухню.
    Холодильник оптимистично показывал, что не лыком шит, что до повешения былинного мыша ему гудеть и гудеть: кастрюлька со сваренным ею давеча зелёным борщом, керамическая жаровенка тушёной с мясом и грибами  картошки, ополовиненная трёхлитровая банка ягодного компота.  Штабелёк блинчиков с творогом, уложенных в контейнер. Простой понятный обед для работающего мужчины, возвращающегося домой со службы усталым, но уверенным в крепости семейной цитадели. И всё это с любовью, тщанием приготовлено и оставлено для него, единственного. . Великовозрастному эгоистичному ребёнку, ставшему дорогим её незлобивой отходчивой душе. Ведь в который раз он срывается на ней, старающейся не замечать, сглаживать, а порой и мягко выправлять все нажитые непосильными трудами борозды и наносы его вспыльчивого характера.
    Отринув и это, показавшееся поначалу живительным вторжение  вялотекущего самоедства в изматывающую пустоту безнеёвства, он вернулся в комнату, прихватив из холодильника компот. Выудил из барного шкафчика бутылёк «Братьев Асканели», хрустальную чарочку, скрутил пятизвёздочному голову. Набулькал золотисто-карамельного «лекарства», покрутил чарку в руках, пригорюнился от очередного удара тоскливого самоедства. И сумка его походная, и халат махровый ею заботливо куплены-подарены. И «продуктовый друг», мерно гудящий в кухне, её умелыми ручками заполнен-заставлен. И диван сообща придирчиво выбран в торговом центре. И вещицы «Зеппов» она обожает, особенно тревожный «Кашмир», даже перевод в стихах соорудила. Ведь и коньяк этот они собирались завтра вечером выкушать на природе под призывный шашлычный дымок после трудов дачных праведных да тягучий писк комаров над доставшимся в наследство домиком в пригородном селе, в котором он родился. 
    Посидел, вяло свесив руки вдоль туловища, поглазел на горе-поляну, ухмыльнулся над собой за попытку посидеть с «тренером». Даже здесь она! Это над её рассказом о покойном муже с ощутимым привкусом горчинки, практиковавшем на излёте их семейной жизни подобные возлияния, он насмехался с превосходством: уж он-то, в одиночку, что называется – под одеялом, да ни в жисть!
    Он поспешно вскочил, напился через край компота, выплеснул в раковину на кухне коньяк из чарочки. Затворил окна, оставив открытым только в спальне. Разделся и лёг на кровать. Там было жарко и пусто. Она укатила на повозке, запряжённой ловкой каурой лошадкой. Улыбаясь, сделав ему ручкой на прощание. А он тупо лежит и превращается в тыква. Причём – печёного.  Нет, в осла, который презрительно фыркнул в его сторону. Или же, что вернее всего – в Терентия Тетерина - остолопа, о котором так весело пели колёса повозки в парке.
    Лучше он будет думать так: она уехала к себе в квартиру ночевать, как делала это много раз и раньше. Перед дежурствами – от её дома до клиники всего квартал. Ей удобно, а ему муторно. Пора бы и конец этим одиноким ночёвкам - каждый у себя, положить!
    Ну, будет так думать, только чем ему эта думка поможет?!
    Вот попал, так попал, угораздило! Совсем голову потерял. Как там в народе о такой страсти говорят – втрескался? Точно. А ещё – втюрился. Или же – врюхался, во! И что, свет клином на ней сошёлся? Да, симпотная мордашка. Статная фигура, что называется – всё при ней. И в постели… тоже… Характер добрый, не заносчивый. Отзывчивый, прямой.
    Ага, чисто ангелочек без крылышек! А характер-то этот прямой частенько бывает на норов похож. Как и его собственный. И вспылит, и съязвит, и словом припечатает – не отмоешься. Так ведь не только словом. Было, было однажды. Словил пощёчину от твёрдой хирургической руки. За дело, правда. Слишком уж вольно прошёлся он тогда по ней и дочери её. Дескать, пока котиков бездомных опекаете и пристраиваете,  котики двуногие – мужики реальные от вас сбегут. А ещё она - тётя-промотя, сама себе придумала кликуху, против правды не погрешив.
    И отношения у них в клинике его волнуют. Коллектив-то практически мужской, две женщины всего – она и хозяйка заведения. Слишком свободные отношения, будто бы не рабочие, а дружеские, семейные даже. Друг о друге пекутся: помогают, поддерживают, дни рождения вместе отмечают, устраивая не посиделки, а шумные весёлые праздники со стихами, сценками, песнями, танцами. Но шуточки-прибауточки, подначки тоже чересчур вольные на его взгляд. Знает, видел – не раз приезжал встречать её с этих застолий да с корпоративов. Не понимает он такого. Как же не волноваться?!
    Но чем больше он взвешивал на воображаемых весах эти «за» и «против», чем дольше заполнял на воображаемой же бумаге колонки  «хорошо»-«плохо», как учат досужие психологи, тем яснее понимал – любит. Зачастую - несмотря на и вопреки. Любит всецело, всей душой, преданно и безоглядно.
    Он взглянул на мобильник – 02:02. Надо же, опять совпадение, что-то в последнее время часто так получается. Но сегодня это не смутило, подумалось – раз выпала сладкая парочка, значит, суждено им и дальше идти по жизни вместе.
    Он встал с кровати, подошёл к окну. Старый высоченный тополь, посаженный жильцами во дворе ещё во времена его детсадовства, размеренно шелестел листвой. В сдвоенном гнезде под балконной плитой возились и попискивали ласточки.  Небо за аэропортом, далеко на северо-востоке, расцвечивали всполохи, раздавались глухие тяжёлые раскаты. То ли ПВО работает, то ли выходы с нашей стороны, не понять. Точно неведомое существо, исполин, тоже не может улечься и уснуть, ворочается на своём просторном скрипучем ложе, бранится.
     Внезапно он решил – позвоню ей. Она, скорее всего, тоже не спит. Переживает. Знает он её трепетный, такой же самоедский характер.  Будет до утра себя перелопачивать-виноватить. Но он её опередит.
    Нет, а вдруг всё-таки спит? Вон как легко да весело поцелуйчик воздушный ему  послала! Лучше дождётся утра…
    Лёг, снова думал тягучую думу, ворочался, часто проверял часы на дисплее телефона. Представлял, как зеленоватая толстая стрелка выпрыгивает с экрана, вылетает из окна квартиры и несётся на юго-запад – на Левобережье с его Сокола, прямо в окно её спальни.
    Вот, прилетает, она принимает звонок… Но что он скажет ей?!
    С трудом дождавшись, когда едва-едва начало светать, так и не сомкнув глаз, он надумал: пригласит её встречать солнышко на Белую Гору. Поедет к ней, заберёт из дому.  Пусть только попробует отказаться!
    Толстая зеленоватая стрелка высветилась на экране, полетел звонок…
    А начнёт разговор он сейчас так: «Это я, Терентий Тетерин. Одинок без тебя и потерян. Натетерил три короба лесом, ты прости уж, моя принцесса!» 
    Ну, давай, стрелка, долетай скорее, не подводи!