Госпиталь

.Когда 14 февраля сорок третьего года, освободили от фашистской заразы Ростов, весь в развалинах,  мы с трудом смогли сползти с кроватей, так  отощали. Последние две недели вообще ничего не ели,  только пили воду. Да и до этого два месяца жили  впроголодь: сильные морозы не давали  возможности ходить на менку, которая нас спасала от голодной смерти. Меняли все, что могли унести в руках, в основном нательные вещи. К концу войны менять  было уже нечего: за оккупацию выменяли все,  остались на голое тело - пальто, а на ногах - калоши.      
.  Но в день освобождения, откуда силы взялись добраться до центра, где слышались выстрелы, но уже выстрелы салюта, где полевые кухни раздавали нам, отощавшим - кашу, где обнимались незнакомые люди, и плакали, не стесняясь слёз.  Эйфория от того, что для нас война закончилась,  и мне и другим дальнейшее виделось в розовых очках: вот теперь, после стольких испытаний, все люди станут добрыми-добрыми и заживем в радости.
. Где то через неделю  после освобождения, соседка сказала, что в госпиталь,  который располагался на соседней улице,  требуются санитарки, и хотя уверенности, что  возьмут, не было,  мне было всего 14 лет, отправилась на собеседование. Отправилась - громко сказано , шла шатаясь, опираясь о стены, чтобы не упасть. Но взяли - работать было некому - город за оккупацию  обезлюдел, кто то уехал в эвакуацию, кого то расстреляли , а кто то умер от голода. Там меня приодели в гимнастёрку, галифе, и не по размеру сапоги, оставшиеся от умерших. Все это на мне висело, как на вешалке, я походила на скелет, обтянутый кожей.  Вдвоём ещё с одной женщиной, постарше меня, лет двадцати пяти,  нам приходилось носить неподъёмные носилки с ранеными и такие же носилки с умершими в морг. Но голод был сильнее слабости, потому со слезами на глазах от натуги, поднимали и скорее волокли, чем несли носилки. Но со временем питание и постоянные нагрузки накачали мышечную массу и мы легко разгружали.  грузовик  с ранеными. В наши обязанности входило мыть полы в коридоре, который затаптывали сапожищами, то раненые выходили покурить, то приезжали новые раненые, Так как все уже и так было забито до отказа, то клали их на матрасы на пол в коридоре, а потому мыть приходилось кусочками, оставленными свободными.    
.  С Верой,  так звали мою напарницу, не смотря на разницу в возрасте мы подружились. Она вышла замуж перед войной, муж ушел на фронт в первые же дни войны, вскорости она получила похоронку. За время оккупации умерла и мать, Вера осталась, как перст, одна. Кроме работы здесь в госпитале, которая кормила, она надеялась, устроить личную жизнь. Вскорости встретила свою судьбу, вышла  замуж за солдатика. Правда  солдатик был без одной ноги, но это не смутило Веру, она счастлива была, что создала семью, где был муж, а потом и детки.
. Зарплату нам в госпитале  не платили,  зато кормили тем же, чем кормили  раненых. Работала я через день,  в нерабочие дни опять  было голодно, если  накануне я не приносила домой в кастрюльке кашу, которая вечером оставалась на дне чана, выскребая остатки  со дна.   Через проходную идти с кашей было не безопасно, могли арестовать и посадить за воровство,  никто не стал бы разбираться , поскрёбыши  ты несешь или не доложенные раненым куски. Потому ходила попозже вечером, а то и ночью через морг. Дорогу к нему и из него наружу я знала, ведь покойников часто приходилось туда сносить. В покойницкой  все  окна  были выбиты,  вот через них, спустившись в подвал морга  уходила домой. Первый раз, попав в подвал, где лежали покойники,  одна, да ещё и ощупью  в кромешной тьме,   так перетрусила, что ноги приросли к полу.  Я не могла сдвинуться с места, какое-то время внутри меня разлился такой же холод, какой шёл от мертвяков, я уговаривала себя, молила бога, но ноги приросли к полу и не шли. Когда же в углу что то зашевелилось,  я решила:  ожил покойник,  сорвалась с места  понеслась, не разбирая  дороги, натыкаясь на столы с покойниками, воя от страха, Я видела перед собой только спасительное окно, через которое я уйду, но уже во время бега услышала писк и шипение, поняла, что это  крысы, которые отгрызали у мертвых носы и пальцы, я их видно потревожила своим появлением.
. На улице было не легче:  при подходе немцев к городу везде нагромоздили баррикады, вытащив булыжник из мостовой.     Построены баррикады были и на нашей улице, по которой мне  надо было пробираться, перелезая через них. Вокруг все двигалось, шелестело и неясно было, люди ли это или только качаются от ветра ветви. Но тени были настолько живыми, что пугали не меньше крыс.  Кроме того опаска была попасть на глаза патрулю, ведь пропуск мне не выдали, работала я без оформления, попадись  на глаза в ночное время патрулю,  это верный арест.  Но видно Бог хранил меня. Человек ко всему привыкает, пройдя этот путь несколько раз, шла уже не чувствуя страха.  А идти надо было, так как дома меня ждало три голодных рта: мама, бабушка и младшая сестренка.
. Так я проработала несколько месяцев. Во первых фронт за это время отодвинулся от Ростова, а госпитали оборудовались в прифронтовой зоне, после освобождения Таганрога в конце сентября,  походный госпиталь переехал туда. Второе,почувствовав себя взрослой, решила искать другую работу с перспективой: школу я не закончила - война помешала.  Нужна была работа не столь тяжелая, чтоб сил хватило на учёбу. Да и мама, наконец, вышла на довоенную  работу, материально полегчало. Устроилась я кладовщицей, в свободное от работы время, учила уроки, а вечером бежала в школу.  Постепенно страхи и ужасы войны стали отступать на задний план неотложных дел. Только чувство голода не иссякло во мне и через годы