Фрагменты предоставленной жизни

                I
Уходя от облав телефонных гудков, и томных
Ожиданий с надеждой, что будет звучать голос в недрах тёмных,
Две различные стороны вряд ли сойдутся, они смотрели
На жизнь таким образом, что их глаза провели параллели.
Комната стала прозрачной, единственно, мало есть в ней
Примечательных точек, и шаг от неё возрастает длинней.
Нет, здесь любовь не жила, а коль шли разговоры –
Назло любопытству соседей, летели со звоном приборы.
Бронзовый вечер зрит, как жилплощадь стынет,
Хватает ненужный дождь, вот-вот к этажам опрокинет,
И выхода нет никогда, пусть даже с него есть выгода,
И даже с предлогом всё кончить, опять – нет выхода.

                II
Я не помню лицо, закрывавшее зрячесть покровом очков,
Слабый голос не помню, сдающийся даже пред песней сверчков,
И было ли раннее утро... Но точно касалась прохлада
Кожи, не знавшей севера, тем боле в преддверии града.
То ль грязным остался ботинок, то ль грязь от шагов повелась,
Но идти было дальше непросто, и вряд ли душа бы рвалась,
Дрожали колени – вот это запомнится даже до времени,
Когда память по старости бросится к воле, сгрудившись у темени.
Я помню ладони, плывущие с платья на путь к отступленью,
Несбывшийся день, ибо был перечёркнут свалившейся ленью,
Стоял человек, и фонарь над ним был, как гарант скорых встреч его,
Случалось многое после, такое, что помнить нечего.

                III
Вечер собран в побег, его шаг дрожащий
Превращается в след на дороге смердящий,
И тени с углов, что ползли метастазами,
Убегают назад предрассветными фазами.
Открываю глаза, и звонок, как в школе
Пробуждает, ревнуя к постели что ли.
Сражаюсь с рубашкой, представшей в изнанке,
Не знаю, что внутрь потреблять, кроме манки.
Лампочка счастлива быть погибшей,
Голос, стесняясь, закрылся, осипший,
И письмо лежит у порога скрытно,
И темно в прихожей. Ни черта не видно.

                IV
Ты сказала, что любишь гулять, и, особенно, осенью.
Даже небо, тебя поддержав, не порадует просинью.
Ведь случались со мной времена, – был и повод веский
Прикоснуться подошвой к листве, например, где невский
Зеркальный рукав отражал огоньки оголявшихся веток.
Я был слишком отчаян, тем боле, едва сойдя с лестничных клеток.
И теперь вижу воду, скорее, она отражает лесть,
Настолько возросшую в корне, что руками приходится несть.
Скрываешь под шапкой свои лучшие мысли, насчёт всех ра-
злучающих факторов, вроде того, что приходит жара.
Часы на руке прокрутили мозоль, затрещав ежминутно.
Ты целуешься холодно, по-октябрьски неуютно.


                V
Наблюдая огонь, что ползёт по дровам, как оранжевый луч,
Вспоминается пламя, живущее раньше в глазах. Как бы ни был могуч
Язык, всё равно не хватает метафор описывать то,
Что плавило сердце, в итоге себя превратив в решето.
Значит, не был апрель столь дождлив, что бежал я с зонтом,
Значит, зря пролетала весна, бросив в память лишь гром.
Желтоватое поле никогда не встречало закат, и тем боле,
Никто никого не любил, и слезой не омыл это поле.
Если кто-то оставит стихи – графоманское варево слов,
Одеяло не падало на пол, и никто не казался готов...
А следы чьих-то рук – всего лишь неровность ландшафта.
Ничего не случалось, никто не был счастлив, неправда.

                VI
За рябиной забор, за забором кирпичная школа.
Волновала не столько учёба, как объекты прекрасного пола.
Аксиомы учились сложней, чем слова нецензурной брани,
Доска побелела настолько, что, казалось, путь к знаньям на грани.
Скамейки расставлены так, что в крепость проникнуть проще,
И чёрт его знает, какого размера площадь.
За вторником будет среда, за средой дни недели
Равно, что назад развернуться, не желая идти по метели.
Не вырос никто, причём, сразу в нескольких смыслах,
По расчётам... Но я совершенно не помню о числах.
В глазах сто дверей, занавеска, экран, турникеты.
Так давно это было, что не помнят даже газеты.

                VII
Небо цвета воды, как моря, где прошли корабли,
И касается дождь своего отраженья, не только земли,
Одеяло из туч нежит чахнущий вечер, грозою дразня,
И ничто не молчит, это будет лишь после меня.
Через площадь шли люди – теперь проплывают зонты,
Не боясь простудиться, не боясь ощутить высоты.
Я не видел пейзажа светлей, чем дождливый закат,
Я не думал, что гром – это песнь к отступленью назад.
Над Давыдовским луч – значит, я не совсем одинок,
Пробивается вниз, как в обратном движенье, росток.
Снова слышится клич, побежать что ль, поддаться во всём.
Столько раз я горел – что мне стоит побыть под дождём.

                VIII
День проходит на стуле, а стул не проходит никак,
Осанка своё отжила, письменами замучил филфак,
Забравшийся в стены зданья, зданье себя слепило,
Вокруг прорастает город... Или не так всё было...
Правда была одна – история трёх несчастий,
Учебник стыдливо закроет рассказ о поре двоевластий,
И то, что случается ныне – не стыдно держать в секрете,
Теперь оправданы факты, покрытые ложью в газете.
Прославлены те, кто раньше к окнам придумали шторы,
Проклятия сняты с цветов, если ими горят светофоры.
День всё окончит закатом, звёзды свой свет развернули.
Ночь коснётся окна, и продолжит сидеть на стуле.