Львица. Фрагмент книги Родословная

Фрагмент книги «Родословная»

Сентиментальное
 
Ах, какие девочки были в Пятигорске!
Вишни да черешни я им всем дарил,
И волшебных семечек золотые горсти,
Но слова любовные я не говорил.
 
Там была глазастая, всех на свете застила,
Я ходил по струночке, я читал стихи…
Как же парня взрослого это угораздило —
Не дала дотронуться даже до руки.
 
Жизнь прошла, как не было, наши внуки взрослые,
Что же этой поросли рассказать о том,
Как с казачкой юной я гулял под звёздами
И мечтал, что только с ней свой построю дом.

Львица

* * *
Как ночь без звёзд,
Как плач — без слез,
Как без берез — Земля,
Как в парусах звенящий Ост —
Без бега корабля,
И как без цели — верный шаг,
Без ненависти — враг,
Как быстрый бег карандаша —
Без радости.
И как
Без жара пламени — свеча,
Без путника — маяк,
Так без тебя — мой век и час,
Судьба и жизнь моя.

Эти стихи я написал девочке, которая училась на два класса младше меня в шестой Пятигорской школе. Совсем ещё ребёнок, она ходила по коридорам как принцесса. И не случайно — она ведь была прирождённая львица! Огромные её глаза были лучисты и смотрели на мир доверчиво, но строго. Треугольное личико и сплошное «теловычитание» привели к тому, что в школьном народе её прозвали «Глаза на ножках».
Удивительно, но об этой юной казачке никто никогда не говорил ничего плохого. Она была безупречна. И звали её чудесно: Надежда!
Обычно её сопровождали два высоченных парня, явно в неё влюблённые. Попробовал бы кто-нибудь обидеть их принцессу!
Впрочем, она и сама могла дать отпор. Однажды вражеская шпана решила «разобраться» с мальчиком из нашей школы. Случайно оказавшаяся рядом Наденька сняла туфельку с ноги и начала лупить недругов каблучком. Её, правда, вскоре  забросили в колючий куст акации, но она, исцарапанная, не лишилась боевого духа.
Однако чужие парни были так ошарашены, что весь их пыл испарился…
А как она пела! Когда Надя выходила перед школьным хором и звонко врезала «Белеет парус одинокий», птицы в окрестных садах замолкали.
Незаметно мы стали с этой девочкой «гулять». Вечерами действительно с ней гуляли за ручку по чудесным Пятигорским бульварам, сидели на скамеечках, и я, само-собой, всячески распускал перья. Но юная казачка, воспитанная в строгих нравах, не разрешала даже в щёчку её поцеловать! И поскольку я, взрослый в общем парень, жаждал общения более тесного, вскоре был прогнан прочь.
Дальше у каждого из нас была своя отдельная жизнь.
Я после школы уехал в столицу, поступил на Отделение классической филологии в МГУ. Что меня туда занесло? Красивое название, видимо.
Учился я не очень старательно, и был бы, думаю, с позором изгнан за неуспеваемость где-то после летней сессии. До изучения ли мёртвых языков мне тогда было… Куда интереснее жаться по углам, сгорая от смущения, в мастерских Вадима Сидура и Эрнста Неизвестного, слушать умных людей, порой даже поющих, как, например, казавшийся мне совсем старым красавец Галич… Бегать за портвейном и даже распивать эту гадость с великим и ужасным великим художником  дядей Толей Зверевым… 
В университете я сразу пришёл в местное литобъединение «Бригантина». Там были хорошие «официальные» поэты – Миша Шлаин, Саша Бродский. Они меня называли юнгой и во время многочисленных поэтических вечеров выпихивали на сцену Коммунистической аудитории, отбирая для этого самые мои «романтические», а попросту дурацкие стишки.
На одном из таких вечеров, втором или третьем, произошёл скандал: во время произнесения виршей каким-то комсомольским поэтом в рядах начали вскакивать некие молодые люди и выкрикивать свои тексты, из которых я улавливал лишь отдельные, но  такие непривычно сильные и образные строчки. А на сцену был брошен клок бумаги, на котором читалось:
Сидят поэты в «Бригантине»
Как поросята в тине.
Нарушителей спокойствия вывели из зала строгие дружинники, но вслед за ними «вывелся» и я.  Как за дудочкой крысолова. Так и оказался неподалеку от смогистов – Лёни Губанова, Володи Алейникова, Саши Величанского… Увы, совсем ненадолго. Членом СМОГа — Самого Молодого Общества Гениев я так и не стал – по молодости, робости и неприхотливости текстов. Но в компании Лёни где только не побывал: в гостях у Лили Брик и Анны Андреевны, на многих домашних чтениях... И на Маяке (так называли площадь Маяковского) со стихами засветился, и даже был удостоен визита, пользуясь термином Аксенова, в «прокуренцию»)))
Так что с греко-римского отделения меня поперли уже не столько за учебное разгильдяйство, а скорее, повторюсь, за не те, не там и не с теми читаные стишки.
И отправился я на три невозможно длинных года в армию, умудрившись зацепить даже небольшую малоизвестную войну. Впрочем, это совсем другая история…
Я и не думал, что когда-нибудь снова увижусь с Наденькой.
Но когда я после дембеля вернулся в Пятигорск, мой старый приятель Серый, тот самый, за которого Надя сражалась с туфелькой в руке, позвал меня на новогодний вечер в проектный институт, где, как он сказал, обычно бывала хорошая музыка.
Когда мы вошли в зал, где уже вовсю гремели танцы, я остановился как подстреленный: на сцене вовсю лабал небольшой, явно самодеятельный ансамбль, а перед ним красовалась прекрасная солистка. Господи, как она пела!
— Серый, это же моя Надя! — возопил я
— Уже не твоя, — мрачно ответил мой приятель. — вон над всеми торчит белобрысый викинг, так они давно встречаются.
— Фигня, уведём! — ответил я, машинально проверяя, на месте ли мой морпеховский ремень с тяжёлой пряжкой, — Ты мне только спину прикрой.
До драки дело не дошло, хотя некое бурление, пока мы с Надей танцевали, в зале и происходило.
Так что ушли мы с девушкой после вечера уже вдвоём.
Как оказалось — навсегда.
Вскоре я уехал в Иваново, куда как раз перебралась моя семья, Надя поприезжала ко мне в гости, да так и осталась.
Недавно мы отметили изумрудную свадьбу — 55 лет совместной яркой, но очень не простой жизни.

* * *

С тобой недостижим покой.
Ты львица. Быстрою рукой
Ласкаешь и немедля ранишь.
И даже если загрустишь,
Вздохнешь, встряхнешься и летишь,
Не замолчишь и не устанешь.

Заденет горькая стрела —
Мгновенье, и сгорит дотла,
И зарубцуются все раны.
В глазах твоих всё тот же свет,
Минувших лет как будто нет,
И только мир — святой и странный.

Но я бояться не привык,
Когда раздастся львиный рык!

* * *

Когда тебя ещё не было,
Я мечтал о тебе по ночам.
…Волосы твои по плечам рассыпаны,
В твоих глазах — зелёные искры.
Ты свернулась калачиком, нескладная девчонка,
испуганная моими ласками.
А утром
Ты отчаянно проснулась
и бросилась в холодную воду нового дня.

Потом ты остригла волосы,
Стала взрослой,
И утром уже не вскрикиваешь,
увидев меня рядом.
Ты знаешь себе цену.
На тебя оглядываются, и это тебе нравится.

Если я схвачу тебя на руки,
и закружу, и заставлю смеяться,
Ты прижмешься ко мне, поцелуешь,
И выскользнешь, как вода, из ладоней.
Но когда ты ещё спишь —
Голенастый подросток с испуганными губами —
Я целую твой висок,
тоненькую голубую жилку,
И мое сердце обрывается
В страхе за тебя.

* * *

И как же мало было шансов...
Мы были — вне, мы были — врозь,
Когда опомнившись, пространство,
Со временем пересеклось,
В такую закрутив пружину
И день, и ночь, и каждый год.
Порою думал: «Быть бы живу...»
Но чёрт горящих не берет!

Моя звезда почти погасла,
Но я насытиться готов
Виденьем Яблочного Спаса
И горьким запахом плодов.
Лети, неистовая львица!
Ты там, где страсть, и жар, и бой...
Позволь мне тихо прислониться
К огню, пленённому тобой.

Самое большое приключение в нашей, и, в первую очередь, Надиной жизни был, конечно, «Меридиан». В самом начале она начала петь в любительском ансамбле, но быстро сбежала в декрет, дав жизнь чудесному сыну Максиму.
Однако в нашей семье не было принято оставлять таланты не раскрытыми. Так что, когда мою молодую жену позвали в уже существующий мальчуковый дуэт, спевшийся ещё в армии, я возражать не стал.
Знал бы я, к чему это приведёт! Коля и Володя стали Надиными партнёрами на много лет.
Математик Николай оказался отличным аранжировщиком, а потом и автором музыки к нескольким удачным песням. Володя долгое время гремел соло-гитарой в популярной местной группе, и обладал тенором тёплого тембра.
Очень быстро любительское Трио «Меридиан», пройдя все ступени самодеятельной иерархии, было приглашено в местную филармонию. Начались гастроли по стране и за рубежом, победы в крупнейших конкурсах, съёмки на тв и в кино. Надя даже сподобилась очень достойно сыграть одну из главных ролей в одном из лучших фильмов о войне «Торпедоносцы».
А какие композиторы работали с маленьким провинциальным ансамблем: Микаэл Таривердиев, ставший для ребят другом и наставником, Александра Пахмутова, Алексей Рыбников и многие другие.
Я же безропотно превратился в мапу, а сынище наш вообще жил с ключами на шее. Может, поэтому он и вырос таким самостоятельным. Хотя по маме скучал, а когда видел в кино, как она целуется с героем Родиона Нахапетова, ревновал жутко.
Трудная жизнь девяностых его не сломала, он выучился в музучилище и институте Гнесиных на студийного звукорежиссёра и аранжировщика, и множество лет блестяще работает в этом качестве в Хоре Турецкого.
Конечно, у меня была своя полосатая жизнь — работал в газетах, преподавал, гремел гитарой на бардовских фестивалях… и очень ждал, когда приедет на побывку моя любимая.

* * *

Кинжальная строка, секунды срока…
От скорости и страсти осмелев,
Стихи кричал для той, которой лев
Свой знак отдал, для той, кому дорога,
Кому петля и обморок стиха,
Дыханье из подвала, из-под пола,
Кому достался смысла остов голый
И бывших дней остывшая труха,
Кому привычен птичий тарарам
И голоса разбойные изгибы…
Мои слова её достичь могли бы,
Когда бы время улыбнулось нам.

* * *

Ну что, моя красавица,
Ты лучше, чем тогда была.
Не выпито с лица винцо,
Не съедена с ладошки мгла.
Затеряны давно века,
В которых этот свет мерцал...
Я — из травы, ты — с облака,
Ну как сумели встретиться!
Казалось, будем вечно мы,
Но стало много толку ли —
Крича грачами вешними,
Мы годы перещёлкали.
И пеплом дни последние,
Засыпали постели нам.
Не оставляй во зле меня
Погасшим и потерянным!
Спугнёт однажды утро вой,
Стирая блики облика...
Пока я прорасту травой,
Ты растворишься в облаке.

* * *

Кто эту женщину придумал,
Кто колдовал, кто плюнул-дунул,
Кто знал: я с ней не обручён,
Но вычислен и обречён?

Жизнь прожита, судьба прошита
Суровыми стежками быта,
Но как же дышат эти швы
Шершавым запахом айвы!

Что я искал, какого смысла?
Наш год вильнул хвостом и смылся...
Что я из этих дней скрою,
Когда останусь на краю?

И вижу я, когда взлетаю
Над пережитыми летами,
Вот эту женщину во мгле
На опрокинутой земле...

рис. Людмила Перец