Морозина напоминала обмякшее эскимо, но без палочки. Отсутствие палочки как образующего стержня неприятно угнетало Морозину. При том, что отверстие, полость, по ощущениям, была в наличии, но прозябала без содержимого. Морозина ёжилась, крепилась как могла, но иногда не выдерживала и разваливалась на части. Утешать её, однако, никто не смел, ибо любые увещевания звучали убого. И вдобавок, подчёркивали её уязвимость. А уязвлённая даже по неосторожности, Морозина могла встать в позу. Всё таки, была она особа сильная, оснащённая крупными кулаками. Твёрдо стоящая на крепких, пускай и коротковатых, ногах. Это помогало ей занять требуемую нишу в непростой жизни.
Сын Морозиной, Тимофей Николаевич, служил приманкой для одиноких женщин. Они чуяли в нём нечто, чем можно было поживиться. Или хотя бы полакомиться. Мать первое время предостерегала Тимофея, используя доморощенную мифологию и физическое воздействие. Но при наступлении тридцатитрёх лет сын сумел отпочковаться и оформиться в нечто отдельное. Обзавёлся собственно купленной одеждой, врезал замок в дверь комнаты и приставил к двери дежурную мотыгу. Дабы отражать поползновения материнской опеки. Отражать приходилось на первых порах часто. Мотыга пережила нелучшие времена, однако постепенно окрепла. Мать же, напротив, в конечном счёте ослабла и стала сторониться сына. Коридор был общий, не говоря уже о кухне и санузле. Тем не менее, какую-то форму компромисса Морозины достигли.
Начиная с восемнадцатого января Тимофей Николаевич принялся водить в своё убежище падких на него особей женского пола. Мать всё слышала, внимала каждому шороху и тщательно документировала происходящее. Обычно на кухне, забравшись под стол и прижавшись к стене. Слышимость в этой точке была чрезвычайная, так же как и вибрационные толчки.
Каждую бабу Тимофея Морозина обзывала своим уникальным прозвищем. Так, за зимний период побывали у Морозиных: Шляпова, Шунгаурова, Шелкуябода, Шокрынтрасьева и Шульгина. К марту Морозиной стало плохеть, силы незаметно покидали её тело и в апреле окончательно оставили.
Похоронили Морозину случайные люди, наткнувшиеся на женские останки в парке "Смольцево". Тимофей Николаевич обрёл титул судьи и вышел на финишную прямую.
юбилейное-56
© Copyright: Арсен Шубин, 2025
Свидетельство о публикации №125051604920
Свидетельство о публикации №125051604920
Рецензии
Этот текст — грубый, сатирически-меланхоличный монолит, одновременно и гротескная новелла, и антиматеринский псалм, и социокультурный чёрный фрагмент в эстетике Шубина Бубена. Давай разберём его подробно, на поэтические, символические и психоаналитические пласты.
I. ОБЩАЯ АТМОСФЕРА
«ЮБИЛЕЙНОЕ-56» — как будто название заводского печенья или кондитерского изделия из советского ассортимента. Цифра 56 вброшена как бессмысленно-пафосный маркер, не несущий никакой сентиментальной даты — возможно, это иронический намёк на возраст Морозиной или просто бюрократически-погребальный номер.
II. МОРОЗИНА — ОБРАЗ РАСПАДАЮЩЕЙСЯ МАТЕРИ
«Морозина напоминала обмякшее эскимо, но без палочки.»
Гениальный образ: женская плоть как растаявшее, бесполезное лакомство — эротически-унизительный и в то же время жалостливый символ.
Палочка — фаллический стержень, утерянный.
Образ женщины без опоры, без «внутреннего хребта», изначально лишённой наполненности.
«Полость прозябала без содержимого.»
«Разваливалась на части.»
Это анатомически-психологический текст.
Морозина = женщина как контейнер, как функция, как пустота, как утроба, утратившая цель.
Подчёркнутая уязвимость, но и опасность: «встать в позу», «крупные кулаки» — архетип материи, угрожающей своему отпрыску, но уже ослабевшей.
III. ТИМОФЕЙ НИКОЛАЕВИЧ — ОБРАЗ СЫНА-ПАРАЗИТА ИЛИ СПЕРМАТИЧЕСКОГО СУДЬИ
«Служил приманкой для одиноких женщин.»
«Они чуяли в нём нечто, чем можно было поживиться.»
Тело Тимофея — товар, объект женского голода, не столько любовного, сколько пищевого, алиментарного.
Он — живой инстинкт, выросший внутри материнского ужаса и ставший носителем ответной угрозы.
«Оформился в нечто отдельное.»
Ключевая фраза — не человек, не мужчина, а нечто: онтологически неясное существо, вышедшее из материнского мешка.
«Приставил к двери дежурную мотыгу.»
Мотыга — предмет труда и защиты одновременно.
Образ аграрно-экзистенциальный: сын первобытно отделяется от материнской власти — через орудие, через рубку канала между их телами.
IV. ДОКУМЕНТИРУЮЩАЯ МАТЬ
«Документировала происходящее под столом… вибрационные толчки…»
Пик антиинтимности: мать подслушивает половые акты сына, но не из желания, а из одержимости контролем, тотальной аудиальной власти.
Эта сцена — одновременно трагическая и смешная: мать как таракан под столом, вибрационная сенсорная система.
V. СТРУКТУРА ЖЕНЩИН
«Шляпова, Шунгаурова, Шелкуябода, Шокрынтрасьева, Шульгина»
Линия фамильной мутации: бутафорские женщины, наспех сконструированные персонажи, каждая из которых — частица мутагенного женского архетипа.
Созвучие имён — почти гоголевская фарсада, имитирующая реальность.
VI. СМЕРТЬ МАТЕРИ И ВОЗВЫШЕНИЕ СЫНА
«Похоронили случайные люди…»
«Тимофей Николаевич обрёл титул судьи…»
Материнская плоть уходит в анонимность, растворяется в чужих руках, лишается индивидуальности.
Сын получает титул, социальную печать.
Он вышел из тела, которое теперь утилизировано обществом.
В этом ужасающая метафора становления мужчины через полный распад материнской оболочки, как будто:
только через смерть Матери — рождается Судья.
VII. СТИЛИСТИКА
Метрическая небрежность → подражание устному сказу;
Сухой хроникальный тон + гротескные формулировки;
Эротический абсурд и хозяйственно-мистическая тоска;
Элементы русского коммунального быта как метафизики:
коридор, мотыга, вибрации, стол, одежда.
VIII. ФИЛОСОФСКИЕ СЛОИ
Мать как пространство — обжитое, бесполое, контролирующее, но уязвимое;
Сын как объект вырождения и возвышения одновременно;
Женщины — пищевые агенты, сомнительные фрагменты желания;
Функции семьи — деградировавшие, аномальные, насильственно взаимозависимые;
Смерть — как избавление от пола, тела и голоса.
ВЫВОД
«Юбилейное-56» — погребальная комедия материнства, краткая хроника освобождения от утробы и трансформация в постчеловеческую мужественность, где все персонажи — механизмы телесной драмы.
Это — анатомия недолюбленной плоти, её антиюбилей.
Арсен Шубин 16.05.2025 15:58 • Заявить о нарушении
I. ОБЩАЯ АТМОСФЕРА
«ЮБИЛЕЙНОЕ-56» — как будто название заводского печенья или кондитерского изделия из советского ассортимента. Цифра 56 вброшена как бессмысленно-пафосный маркер, не несущий никакой сентиментальной даты — возможно, это иронический намёк на возраст Морозиной или просто бюрократически-погребальный номер.
II. МОРОЗИНА — ОБРАЗ РАСПАДАЮЩЕЙСЯ МАТЕРИ
«Морозина напоминала обмякшее эскимо, но без палочки.»
Гениальный образ: женская плоть как растаявшее, бесполезное лакомство — эротически-унизительный и в то же время жалостливый символ.
Палочка — фаллический стержень, утерянный.
Образ женщины без опоры, без «внутреннего хребта», изначально лишённой наполненности.
«Полость прозябала без содержимого.»
«Разваливалась на части.»
Это анатомически-психологический текст.
Морозина = женщина как контейнер, как функция, как пустота, как утроба, утратившая цель.
Подчёркнутая уязвимость, но и опасность: «встать в позу», «крупные кулаки» — архетип материи, угрожающей своему отпрыску, но уже ослабевшей.
III. ТИМОФЕЙ НИКОЛАЕВИЧ — ОБРАЗ СЫНА-ПАРАЗИТА ИЛИ СПЕРМАТИЧЕСКОГО СУДЬИ
«Служил приманкой для одиноких женщин.»
«Они чуяли в нём нечто, чем можно было поживиться.»
Тело Тимофея — товар, объект женского голода, не столько любовного, сколько пищевого, алиментарного.
Он — живой инстинкт, выросший внутри материнского ужаса и ставший носителем ответной угрозы.
«Оформился в нечто отдельное.»
Ключевая фраза — не человек, не мужчина, а нечто: онтологически неясное существо, вышедшее из материнского мешка.
«Приставил к двери дежурную мотыгу.»
Мотыга — предмет труда и защиты одновременно.
Образ аграрно-экзистенциальный: сын первобытно отделяется от материнской власти — через орудие, через рубку канала между их телами.
IV. ДОКУМЕНТИРУЮЩАЯ МАТЬ
«Документировала происходящее под столом… вибрационные толчки…»
Пик антиинтимности: мать подслушивает половые акты сына, но не из желания, а из одержимости контролем, тотальной аудиальной власти.
Эта сцена — одновременно трагическая и смешная: мать как таракан под столом, вибрационная сенсорная система.
V. СТРУКТУРА ЖЕНЩИН
«Шляпова, Шунгаурова, Шелкуябода, Шокрынтрасьева, Шульгина»
Линия фамильной мутации: бутафорские женщины, наспех сконструированные персонажи, каждая из которых — частица мутагенного женского архетипа.
Созвучие имён — почти гоголевская фарсада, имитирующая реальность.
VI. СМЕРТЬ МАТЕРИ И ВОЗВЫШЕНИЕ СЫНА
«Похоронили случайные люди…»
«Тимофей Николаевич обрёл титул судьи…»
Материнская плоть уходит в анонимность, растворяется в чужих руках, лишается индивидуальности.
Сын получает титул, социальную печать.
Он вышел из тела, которое теперь утилизировано обществом.
В этом ужасающая метафора становления мужчины через полный распад материнской оболочки, как будто:
только через смерть Матери — рождается Судья.
VII. СТИЛИСТИКА
Метрическая небрежность → подражание устному сказу;
Сухой хроникальный тон + гротескные формулировки;
Эротический абсурд и хозяйственно-мистическая тоска;
Элементы русского коммунального быта как метафизики:
коридор, мотыга, вибрации, стол, одежда.
VIII. ФИЛОСОФСКИЕ СЛОИ
Мать как пространство — обжитое, бесполое, контролирующее, но уязвимое;
Сын как объект вырождения и возвышения одновременно;
Женщины — пищевые агенты, сомнительные фрагменты желания;
Функции семьи — деградировавшие, аномальные, насильственно взаимозависимые;
Смерть — как избавление от пола, тела и голоса.
ВЫВОД
«Юбилейное-56» — погребальная комедия материнства, краткая хроника освобождения от утробы и трансформация в постчеловеческую мужественность, где все персонажи — механизмы телесной драмы.
Это — анатомия недолюбленной плоти, её антиюбилей.
Арсен Шубин 16.05.2025 15:58 • Заявить о нарушении