Старуха

Сгоревший дом на Ермака. Окно –
Осиротевшей на стене картиной.
Осталось давним кадром из кино,
Что заросло белёсой паутиной.

Сюжет его оскалился в пятно
На пепелище жизненного быта.
Старуха вековала здесь давно
Блаженная. Ей имя – Зинаида.

А с ней – две ветхих кошки, да щенок
Бродяжный, что лишился глаза.
Укроп и лук немного, между строк,
Средь грядок огородных, в такт рассказа.

Жила старуха просто: дёсна жмут
Замоченные на ночь хлопья в чаше,
К рассвету что соплями поплывут,
На завтрак и на ужин – вместо каши.

Бульон с ноги куриной и яйцо
В кастрюльке закопчёной - на семиду
Хватало. Да соседка на крыльцо
Захаживала - угостить всю свиту.

Так и была. Дни, месяцы, года
Мелькали друг за другом, под копирку.
Сама не выходила никуда,
И силы в теле было уж впритирку.

А сколько же старух таких, э-гей,
По всей России! Грёбаный исходник!
Тихонечко приглядывал за ней
Из комнат тёмных Николай Угодник.

Ему она и жалилась тепло,
Советовалась, хвастала, шептала,
По четвергам тряпицею стекло
Иконы аккуратно отирала.

Наведываться стали к ней в сарай
Вонючие, подбитые, кривые
С похмелья мужички. Собачки лай
Для них – лишь звуки тявканья пустые.

- Идите прочь! – показывала нрав.
Но как-то раз, один такой приблуда
Хватил старуху грубо за рукав:
- Слышь, не мелькай тут, а то будет худо!

Утопала старуха в дом тогда,
В кровать взяла своё зверьё и взвыла,
Щень беспокойно ей лизал глаза
И щёки. А душа - скулила!

И той же ночью полыхнул сарай!
Старуха в телогрейке чёрно-хлипкой,
Да в ботах безразмерных, словно рай,
Смотрела на пожар с больной улыбкой.

Приехали с сиренами огни,
Порушили, залили пламя сворой,
А после, как мигранта из страны,
Отправили старуху прочь на скорой.

К утру, не тронув каши на столе,
Закрыв глаза на узкой низкой койке,
Скончалась, и душа её во мгле
Больничной отошла, как дым постройки.

И кошка со щенком пропали в раз.
Лишь только кот Макар, седой плешивый,
Сидел на пепелище, щуря глаз
На солнце этой жизни несчастливой.

И мало кто знал, что старуха эта - Зина, Зинаида Васильевна Аракчеева, потомок знатного русского рода, выпускница и звезда ленинградского балетного училища, любимица самой Вагановой. Её рисовали, засыпали грудой стихов и любовных признаний. В 41-м их эвакуировали в Молотов, она подхватила инфекционный паралич и больше не смогла танцевать. Родители умерли в блокаду, в 44-м году приехала к дальней больной тётке в Иваново, выхаживала, в госпитале работала, так и осталась.

Историю прочитала на страницах Интернета, и захотелось переложить на стихи.