По строкам И. Тургенева. Бежин луг. А слыхали вы?

— А слыхали вы, ребятки, — начал Ильюша, —
что намеднись у нас на Варнавицах приключилось?
— На плотине-то? — спросил Федя. – Что случилось?
— Да, да, на плотине, на прорванной.
Вот уж нечистое место, так нечистое, и глухое такое.
Кругом всё такие буераки, овраги, а в оврагах всё казюли;***** водятся.
— Ну, что такое случилось? Сказывай, что знаешь?...
— А вот что случилось. Ты, может быть, Федя, не знаешь,
а только там у нас утопленник похоронен;
а утопился он давным-давно, как пруд ещё был глубок;
рядом захоронен;
только могилка его ещё видна,
да и та, так — бугорочек, чуть видна...
Вот на днях зовёт приказчик псаря Ермила; говорит:
«Ступай, мол, Ермил, на пошту».
Ермил у нас завсегда на пошту ездит.
Собак-то он всех своих поморил: не живут они у него отчего-то,
так-таки никогда и не жили,
а псарь он хороший, всем взял – на псарне-то особая работа.
   Вот поехал Ермил за поштой, да и замешкался в городе,
но а едет назад уж он хмелён, это ж любой и ночью  заметит.
А ночь, и светлая ночь: месяц светит...
   Вот и едет Ермил через плотину: такая уж его дорога вышла.
Едет он этак, псарь Ермил, и видит: кто-то впереди расхаживает:
у утопленника на могиле барашек, белый такой, кудрявый, хорошенький, похаживает.
Вот и думает Ермил: «Сем возьму его, — что ему так пропадать»,
да и слез, и взял его на руки... Но а барашек — ничего. Спокойный, видать.
    Вот идёт Ермил к лошади, а лошадь от него таращится, храпит,
головой трясёт, будто от холода дрожит;
 однако он её отпрукал, сел на неё с барашком и поехал опять:
 барашка перед собой держит.
Смотрит он на него;
и барашек ему прямо в глаза так и глядит.
   Жутко ему стало, Ермилу-то псарю:
что, мол, не помню я, чтобы этак бараны кому в глаза смотрели;  однако ничего, думаю;
стал он его этак по шерсти гладить, — говорит: «Бяша, бяша!»
А баран-то вдруг как оскалит зубы, да ему тоже: «Бяша, бяша...»
    Не успел рассказчик произнести это последнее слово,
как вдруг обе собаки разом поднялись,
с судорожным лаем прочь от огня ринулись
и во мраке скрылись.
Все мальчики перепугались.
   Ваня выскочил из-под своей рогожи.
Павлуша с криком бросился вслед за собаками.
Лай их быстро удалялся, словно в погоне за волками…
    Послышалась беспокойная беготня встревоженного табуна.
Павлуша громко кричал: «Серый! Жучка!..»
Через несколько мгновений лай замолк;
голос Павла принёсся уже издалека... «…Жучка!..»
      Прошло ещё немного времени; мальчики с недоумением переглядывались,
как бы выжидая, что-то будет... но что -  не догадывались.
   Внезапно раздался топот скачущей лошади, мчашейся из темноты к ним,
казалось: очень спеша;
она круто остановилась у самого костра
и, уцепившись за гриву, проворно спрыгнул с неё Павлуша.
   Обе собаки также вскочили в кружок света и тотчас сели, высунув красные языки.
    Что там? что такое? — спросили мальчики.
   Ничего, — отвечал Павел, махнув рукой на лошадь, —
так, что-то собаки зачуяли.
Я думал: волк, — прибавил он равнодушным голосом, проворно дыша всей грудью. –
Собаки кого-то почуяли.
     Я невольно полюбовался Павлушей. Он был очень хорош в это мгновение.
Его некрасивое лицо, оживленное быстрой ездой,
горело смелой удалью и твердой решимостью.
Без хворостинки в руке, ночью, он, нимало не колеблясь, поскакал один на волка - герой!
— А видали их, что ли, волков-то? — спросил трусишка Костя, от страха сам не свой.
— Их всегда здесь много, — отвечал Павел, — да они беспокойны только зимой.
     Он опять прикорнул перед огнём.
Садясь на землю, уронил он руку на мохнатый затылок одной из собак
и долго не поворачивало головы обрадованное животное,
с признательной гордостью посматривая сбоку на Павлушу. Она гордилась не просто так.
    Ваня опять забился под рогожку  и во сне затих понемножку.
______
***** По-орловскому: змеи.