Praesagium

В мои года грустить нельзя

В мои года грустить нельзя,
Но грустно мне и одиноко.
Все некурящие друзья
Меня покинули до срока.

Как угодивший в западню
В кино каком-то злом и пошлом,
Судьбе назло курю и пью,
Вздыхая о друзьях и прошлом.



Всё прошло. Пустота впереди

Всё прошло. Пустота впереди.
Что хотелось когда-то, забыто.
Догорают в глазах угольки
Прежней страсти и прежнего быта.
 
Я еще понемногу пишу,
Разбавляя унынием краски.
Глупо, братец, пенять на судьбу,
Если ты дотянул до развязки.

Старость - это награда за то,
Что свой слалом прошёл без заминки.

Я куплю дорогое вино,
Приходите ко мне на поминки.



Я актер, я играю ханжу.

Я актёр, Я играю ханжу.
А потом я играю поэта.
Уходя, говорю: ухожу!
Ухожу, сожалея об этом.

А еще я пою, уходя
Мимо сцены, которая кружит.
Я актер. Я играю себя,
Мне суфлёр в этой пьесе не нужен.


 
Душе приятно и тепло

Душе приятно и тепло.
В субботу приходили дети.
И сквозь открытое окно
Проник в палату свежий ветер.

Вдруг изменился этот мир.
И с аппетитом съеден ужин:
И сыр, и коржик, и кефир,
А утром снова стало хуже.

Ну, а когда пришли врачи
Спросить старуху: «Как простуда?»
Ее стеклянные зрачки
Уже смотрели ниоткуда.



Итоги

Не прикрыться циничной строкою.
И в один из торжественных дней
Упакуют меня и зароют
В огороде средь бывших людей.

Я хотел бы быть добрым, однако
То ленился, то просто не мог.
А теперь завывает собака
И тоска обивает порог.

Все пройдет, и не стоит печали
Наша старость, как наша судьба.
А ты помнишь, как славно в начале
Пел фальцет и играла труба?

Нас когда-то любили невесты.
«Жил-был я», - как Кирсанов писал...
А теперь разбежались оркестры
И забрезжил зловещий финал.

Интернет и фальшивая пресса
Знают всё, но знают пароль
К тайнику той бессмысленной пьесы,
Где досталась нам главная роль.




Баллада о навозе

К нам в село привезли навоз.
По-учёному, это кал.
Я по лункам его развёз,
И лопаткой слегка размял.

Запах мёда люблю и роз. 
Но как Ленин тащил бревно,
Так и я спотыкался, нёс,
И месил, будто фарш, говно.

Я на даче не первый год.
Проливал я тут пот и кровь
Словно братья мои кусты.
И как сёстры моя морковь.

К нам в село привезли навоз -
Для земли золотой запас.
Я по лункам его разнёс…

Так потом разнесут и нас.




Старость

Настанет день, я буду злой.
Мне телом двигать будет трудно.
И жизнь покажется паскудной,
А смерть покажется сестрой.

Не написавши ни строки
В тот день, не скоро или скоро,
Я тихо сяду у забора,
Там, где другие старики.

А ночью – худшее из благ:
Гадать «когда» в своей постели
И сожалеть, что не пристрелит
Ни друг, ни доктор и ни враг.



Когда в Киев нахлынет весна...

Когда в Киев нахлынет весна,
В Калифорнии будет туманно.
И под вечер, а может с утра
Заживёт моя старая рана.

Всё случится в назначенный срок.
Ожидаемо или случайно,
Оборвётся судьбы лоскуток.
И откроется страшная тайна.

И закроются сами глаза.
Кто-то в чёрном напудрит мне щеки.
А потом, сам не знаю куда,
Я уйду, как и жил одинокий.



Хоронили старого еврея

Хоронили старого еврея
Возле ивы около прохода.
В воскресенье, пятого апреля.
Три старухи – вся толпа народа.

Он таким покорным раньше не был.
Он лежал в гробу, как на кровати.
Шелестел губами что-то ребе.
Ну, и я куда-то шел некстати.

Три старушки кое-как всплакнули.
Три потенциальные невесты.
А потом, по-моему, в июле
Я приметил снова это место.

Это нехорошая привычка -
Видеть то, что видеть нам не надо:
Холм просевший, ржавая табличка
И бурьян по пояс, как ограда.

Я, как разводящий караула,
Подошёл и постоял мгновенье.
Ива тоже, кажется, всплакнула.
Вот и все. Кончалось воскресенье.

Шёл я молча по пустой аллеe.
А потом, куда и сам не знаю,
Я уехал, сам себя жалея,
И уснул в расхлябанном трамвае.

И пока трамвай скрипел на трассе
Снилось мне, что плакали старушки.
Снилось мне, что я известный классик.
То ли Гоголь, то ли даже Пушкин.

Снилось мне, что я просил у Бога,
Искренне, как просят только дети,
Хоть чуть-чуть отсрочить, хоть немного...

Но напрасны были просьбы эти.



Ни словами любви, ни угрозами

Ни словами любви, ни угрозами
Не нарушить их вечный покой.
Где олени питаются розами,
Тяжело только тем, кто живой.
Мы приходим сюда в воскресение,
Чтоб  цветы положить на гранит
И защиты просить, и прощения
За любви неучтенный кредит.
Вот и все – тишина над могилами.
И опять, сожалея о том,
Мы прощаемся с нашими милыми
И клянемся, что снова придём.
Время лечит нас малыми дозами.
Я вернусь, чтоб прощённый прощать.
Я приеду с венками и с розами
Насовсем, как отец мой и мать.
За высокой и строгой оградою
Нет ненужной мирской суеты.
Лишь оленей бессовестных радуя,
Кто-то снова оставил цветы.



Посвящение живым

В теле нашем тьма простора
От икоты до запора!

В попу лезет к нам проктолог,
В горло – отоларинголог.

Травмы лечит ортопед.
Заиканье – логопед.

Есть для женщин гинеколог.
Для весёлых есть нарколог.

Для зубастых – стоматолог,
Для одышки – пульмонолог.

Кардиолог и онколог,
Терапевт и рентгенолог.

Психиатр, офтальмолог,
Ревматолог, токсиколог.

Врач семейный, врач уролог,
Санитарный, вирусолог.

Мудрый эпидемиолог,
Странный тип невропатолог.

Плюс хирург, и дерматолог,
Венеролог и сурдолог.

Врач спортивный, врач миколог
Гериатр (геронтолог).

Гастро-сука-энтеролог.
Фтизиатр и нефролог.

Умный врач эндоскопист,
Офтальмолог – окулист.

А в конце, коль верить штатам,
Врач патологоанатом.

От икоты до запора
Много есть врачам простора.



Не спит в Москве ной старый друг

Не спит в Москве мой старый друг.
Он втихаря встречает старость.
В руке стакан, в глазах испуг,
В душе - тревога и усталость.

Он на последнем рубеже
Колдует над своей судьбою.
Он сделал всё, что мог, уже
И всё, что мог, уже построил.

Он не читает новых книг.
Он не мечтает о карьере.
Всё кончено. Грустит старик.
И ни во что уже не верит.

И долго глядя на луну,
Когда жить хочет и не хочет,
Вдруг, нарушая тишину,
Он что-то глупое бормочет.



Эпилог

Нет ближе водки в мире никого.
И это, брат, не ода алкоголю.
Пришла весна. Пора помыть окно.
Я пригласил задумчивого Толю.
Устало тело, и в душе моей
Надежды нет и не было в помине.
Вот, Толик, тряпка и вонючий спрэй,
Что мне продали в местном магазине.
Старается услужливый сосед.
Берёт лишь кэш, показывает фиги.
Почти что фокусник. Примерно сорок лет.
Украинец. По-моему, из Риги.
Когда переживаю свой финал,
Когда я слышу, что нужна диета,
Я думаю, ведь я в ней танцевал,
Что жизнь по жанру - это оперетта.
И в сей игре, с другими и один,
Я жил, как мог, почти всегда без фальши.
Помыв окно, с червонцем на почин,
Ушёл Толян.

Хотелось бы подальше.