Тяжёлым басом гремит фугас, ударил фонтан огня

Автор  рассказа. Василий Иванов

Поэт Марк Соболь.


 Его песня прозвучавшая в очень неплохом фильме "Последний дюйм" очень-очень нам нравилась. Такой классный джаз на хорошие "западные" слова.
На титры фильма с указанием автора текста внимания сразу не обратили.
А потом узнали, что автор поэт , только вот хороших стихов у него тогда не обнаружилось.

МАРК СОБОЛЬ.

Родился в 1918 г. в еврейской семье. Отец -очень интересный писатель Андрей (Израиль) Соболь. Мать врач.

Не окончив школы, в 16 лет Марк поступил на режиссерский факультет ГИТИСа.
В декабре 1934 г. Марка арестовали по доносу товарища, Юрия Щербакова (впоследствии режиссера). Поводом к аресту послужило неосторожное высказывание в адрес Сталина. . Осужден ОСО по статье 58 п. 10.). По октябрь 1936 г. отбывал срок в Темлаге НКВД (Потьма) с последующей ссылкой.

На тюремных перекрёстках произошло случайное знакомство с поэтом Ярославом Смеляковым, в конце 1934 года во о дворе Лубянской тюрьмы.
Работал грузчиком, телефонистом, лесорубом, буфетчиком, разнорабочим, счетоводом, завальщиком на шахте, провинциальным актёром .Кимрского передвижного (колхозно-совхозного) театра. (это же надо каких только театров не было).

С июля 1941 года Марк Соболь рядовой, затем старший сержант инженерно – сапёрной бригады, командир отделения..
Контузия, ордена, медали, уже после войны присвоено звание младшего лейтенанта.
После войны много печатался, издавались книги.
Был близким другом Светлова на протяжении многих лет.
Умер в 1999 г.

А вот наша любимая песня, которая сделала Марка Соболя известным., и остальное его творчество.

Тяжёлым басом гремит фугас,
ударил фонтан огня…
А Боб Кеннеди пустился в пляс –
какое мне дело до всех до вас,
а вам до меня!

Трещит земля, как пустой орех,
как щепка, трещит броня…
А Боба вновь разбирает смех –
какое мне дело до вас до всех,
а вам до меня!

Но пуля - дура вошла меж глаз
ему на закате дня…
Успел сказать он и в этот раз:
- Какое мне дело до всех до вас,
а вам до меня!

Простите солдатам последний грех
и, в памяти не храня,
печальных не ставьте над нами вех…
Какое мне дело до вас до всех,
а вам до меня!

«Отходит полк».


«Осенний ветер плачет и бормочет,
сырая мгла висит над головой…
С позиций прежних под покровом ночи
отходит тихо полк передовой.

Отходит полк, что славился, бывало,
от чьих атак врага бросало в дрожь.
Пробит штандарт. Убиты запевалы.
А всех живых по пальцам перечтёшь.

Отходит полк зыбучею трясиной,
ни огонька не видно впереди…
Прильни к шинели серой, мать-Россия,
прикосновеньем раны остуди!

Склонись над тем, кто, молча умирая,
в предсмертной муке ждал, чтоб ты пришла…
Отходит полк. И только мгла сырая
его со всех сторон обволокла».

Болото
Семь суток в болоте пришлось копошиться:
от мышц отлипает промокшая кожа…
Ты знаешь, я буду, наверно, сушиться
сто лет. И, пожалуй, не высохну всё же.

Семь суток… И в низко нависшие тучи,
отчаянно рявкнув простуженным басом,
плевалось от злости болото пахучей,
густой и осклизлой коричневой массой.

Семь суток… Восьмые обмотки мотают
по первой тревоге. Тогда, для начала,
всю долгую ночь тишину нагнетая,
у них, у врагов, батарея молчала.

Луна отплыла в камыши, потухая,
последние отблески в тучу запрятав.
И вдруг по болоту — как странно! — сухая,
сухая и терпкая дробь автоматов.

И сразу большая притихшая сила
вздохнула — и, с грохотом выдохнув пламя,
рванулась. Хрипела, кромсала, месила
и, вдруг застонав, скрежетала зубами.

Но мы ворвались в головные траншеи
стремительней бури, мощнее обвала…
…Над миром в грязи и крови,
хорошея,
немыслимой ясности утро вставало.

Вставало над местом отчаянной стычки —
и солнце уже золотило болото,
и где-то в сторонке чирикали птички
своё, как всегда, малахольное что-то.

Проплакала тонко последняя мина
и, коротко всхлипнув, поставила точку.
Рождённый рассветом серебряный иней,
звеня, разлетелся росою по кочкам.

И будто бы капля разбрызганной синьки,
по серой шинели скользнув, задержалась:
так в каждой, хоть самой мельчайшей росинке
огромное небо, шутя, отражалось.

И можно торчать, до костей вымокая,
в болоте, где дни — как тягучая мука,
чтоб драться за жизнь,
чтоб увидеть, какая
она бесконечно чудесная штука!

* * *
То взрослою, то маленькой
— ах, розга и лоза,
Ассоль, чертовка, паинька,
цыганские глаза!

И вот — в мои-то годики!
— попал я в переплет:
как будто я молоденький —
ревнует, любит, врет.

Вошла в меня непрошено,
прохлопал, где и как.
Смеется: «Я хорошая!» —
и верю ей, дурак.

Неверная — не венчана,
подружка, не жена…
О, как она доверчиво
не вооружена!

Пробросишь слово резкое,
одернешь свысока —
и хлынет вдруг библейская
из глаз ее тоска.

Метнулась птаха за море,
а там пески сухи…
В местечке или таборе
зачахли женихи.

А впрочем, что ей прошлое
— минутою жива.
Смеется: «Я хорошая!» —
девчонке трын-трава

и пристани, и росстани,
а старость — далеко…
Как жить легко и просто ей!
Как жить ей нелегко!

«Творчество».

«Всю душу, разодрав на клочья
и каждый нерв растеребя,
я погибал сегодня ночью –
я перечитывал себя.

Убог мой слог, и мысли плоски,
и строки шатки, как мостки,
и нет картин – одни наброски,
и красок нет – одни мазки.

Слуга чернильницы пузатой,
лишённый божьего огня!..
Но утром замысел внезапный
пронзил, как молния, меня.

Я невезучий, может с детства,
Но есть, же хватка и нутро,
И вот сейчас-то наконец-то
Схвачу Жар-птицу за перо!

С моей души упали гири,
и прояснилась голова –
пришли единственные в мире
неповторимые слова.

Мой друг читатель, тише, тише, -
ведь всё, о чём ты в этот миг
едва подумал, - я услышал,
ты углядел – а я постиг.

Честны во всём, в большом и в малом,
правы, как истина права,
стоят в порядке небывалом
великой точности слова.

Они стоят в строю построчном,
одно притёрто к одному…
…Я знаю: следующей ночью,
я вновь в отчаянье пойму,

что слог убог, и мысли плоски,
и строки шатки, как мостки,
и нет картин – одни наброски,
и красок нет – одни мазки…

А что же есть?! Перо Жар-птицы,
погоня вечная за ней,
и счастье ликовать и злиться
над бедной строчкою своей».

***

«Не верю я – мне не семнадцать лет
Я старый, как прикованная птица.
Как страшно знать, что Бога больше нет,
и скучно жить, и некому молиться».
Лубянка - Бутырка 1935 год.

«Песня Дэви».
Из кинофильма «Последний дюйм»

«В далёкой северной стране,
где долгий зимний день,
в студёной плещется волне
маленький тюлень.

Он между льдин плывёт один,
и плыть ему не лень.
Но был он слаб, и он озяб,
маленький тюлень.

И над водой раздался крик
тюленя-малыша,
и все тюлени в тот же миг
плывут, к нему спеша.

Со всех сторон он окружён,
в холодной воде согрет.
Плыви, малыш! Чего дрожишь?
Опасности больше нет.

Пускай грозит любой бедой
любой холодный день –
твои друзья всегда с тобой,
маленький тюлень!».

***

Михаилу Светлову.

«Склонился над огурчиком солёным
устало захмелевший полубог…
На этом свете перенаселённом
поэт непоправимо одинок.

Кипит весельем скопище людское,
себя заздравным звоном распаля,
а он к груди притронулся рукою
и вдруг услышал – дрогнула земля.

Качнулись стены, и расплылись лица,
и вот уже в разрывах грозовых
по-человечьи застонали птицы,
когда от неба оторвало их.

По склонам камни, скатываясь, скачут,
И населенью ног не унести,
И девочка испуганная плачет,
И надо эту девочку спасти…

А мы шумим, смеемся, сводим счёты –
Он опоздал, замешкался, не спас.
И потому очередной остротой
Он грустно отстраняется от нас».