Философия спичечного коробка

Вагон мерно покачивался на стыках рельсов. За окном проносились придорожные деревья, телеграфные столбы и редкие деревеньки. Плацкартный вагон поезда Москва-Воркута постепенно погружался в сонное оцепенение — время между обедом и ужином, когда пассажиры либо дремлют, либо тихо беседуют.

Я сидел у окна, напротив дедушки лет семидесяти с аристократической бородкой и внимательными глазами под кустистыми седыми бровями. Соседи наши по купе — молодая мать с ребенком и угрюмый командированный — ушли в вагон-ресторан, и мы остались вдвоем.

Познакомились мы с дедом еще при посадке. Феохарий Дормидонтович Кукушкин, как он представился, оказался доктором медицинских наук, профессором в отставке, возвращавшимся из Москвы, где он навещал дочь, в родной Сыктывкар.

— А вы, молодой человек, судя по книжке, что читаете, — философ? — спросил он, кивая на томик Камю, лежащий на столике.

— Студент философского, — улыбнулся я. — Еду в экспедицию, буду собирать этнографический материал для диплома.

— Экзистенциализм и этнография — любопытное сочетание, — хмыкнул Феохарий Дормидонтович. — Хотя, подумать только, куда ни глянь — всюду философия. Особенно в медицине.

Он задумчиво посмотрел в окно и вдруг, словно что-то вспомнив, повернулся ко мне:

— Вот взять, к примеру, обычный анализ кала. Казалось бы, что может быть прозаичнее? А между тем...

Феохарий Дормидонтович понизил голос до конфиденциального полушепота:

— Когда ты кладешь кусочек своего говнеца в спичечный коробок и сдаешь на анализ, ты никогда не можешь быть уверен, что его не перепутают с другим коробком, даже если ты написал на нем свою фамилию. И хотя результаты анализа в этом случае к тебе не имеют никакого отношения, в твою историю болезни они будут все равно записаны как твои.

Я не выдержал и прыснул, но старик смотрел на меня совершенно серьезно.

— Смеетесь? А зря. За сорок лет врачебной практики я повидал такое, что Кафка бы позавидовал. Эта история с коробками — она ведь не только и не столько о медицине. Она о жизни.

Он достал из кармана старомодный серебряный портсигар, но открывать не стал, просто поглаживая его пальцами.

— Вот представьте себе: человек всю жизнь строит свою судьбу, свою репутацию. Живет по совести, старается. А потом кто-то сверху, в небесной регистратуре, случайно перепутает его личное дело с делом другого человека. И всё — наш праведник получает клеймо грешника, а настоящий негодяй — венец праведности. И даже если обман вскроется, в Книге Судеб исправления не сделают — бюрократия, знаете ли, штука неповоротливая, как на земле, так, я думаю, и на небесах.

Феохарий Дормидонтович вздохнул и всё-таки открыл портсигар. Внутри, к моему удивлению, оказались не сигареты, а леденцы.

— Угощайтесь, — предложил он. — Бросил курить еще в шестидесятых, но привычка что-то вертеть в руках и угощать осталась. Жена говорит, гипертрофированное чувство социальности.

Я взял леденец, и мы некоторое время молча смотрели в окно. Потом я спросил:

— А с вами случалось такое? Ну, с перепутанными анализами?

— О, не то слово! — оживился Феохарий Дормидонтович. — Был у меня случай в семьдесят третьем году. Лежал я в стационаре с подозрением на язву. И вот сдал все анализы, жду результатов. Приходит лечащий врач, молоденькая совсем девочка, только после института, и говорит мне с ужасом в глазах: «Феохарий Дормидонтович, у вас... у вас... беременность!»

Я поперхнулся леденцом, а старик продолжал с невозмутимым видом:

— Я ей говорю: «Милочка, я, конечно, человек разносторонний, но не до такой степени». А она в слезы: «Но анализ показывает...». В общем, выяснилось, что перепутали мой анализ крови с анализом какой-то роженицы. Только через неделю разобрались, а я уже стал местной знаменитостью — беременный профессор, подумать только!

Он рассмеялся, но потом его лицо стало серьезным.

— А был и другой случай, уже не смешной. Пациента с чистыми легкими записали как туберкулезника из-за перепутанных снимков. Человека отправили в санаторий, он там подхватил настоящий туберкулез от других больных и умер через год. Вот тебе и спичечный коробок...

За окном начало темнеть. Проводница прошла по вагону, предлагая чай. Мы взяли по стакану, и Феохарий Дормидонтович продолжил:

— Я ведь почему об этом заговорил? У вас, философов, всё абстрактно: сущности, категории, диалектика. А в медицине все эти философские вопросы приобретают очень конкретный, я бы сказал, осязаемый характер. Вот, например, что есть истина в контексте врачебного диагноза? То, что показывают анализы, или то, что на самом деле происходит с организмом пациента? А если анализы перепутаны? Где тогда истина?

Я задумался над его словами.

— Получается какой-то релятивизм, — сказал я. — Если никакая информация не надежна...

— Ни в коем случае! — перебил меня Феохарий Дормидонтович, стукнув кулаком по столику так, что подпрыгнули стаканы с чаем. — Релятивизм — это мировоззренческая капитуляция. Нет, мораль моей теории спичечного коробка совсем другая. Она в том, что человек должен быть внимателен, критичен и ответственен. Если ты врач — перепроверь анализы, прежде чем ставить диагноз. Если ты судья — изучи все доказательства, прежде чем выносить приговор. Если ты просто человек — не спеши с выводами о других людях по случайным признакам.

Он отпил чай и посмотрел на меня поверх очков:

— И еще одна мораль. Помни всегда, что сегодня ты оцениваешь чужой коробок, а завтра кто-то будет изучать твой. И никогда не знаешь, не перепутают ли их...

В вагон вернулись наши соседи по купе. Разговор перешел на обыденные темы: расписание поезда, качество еды в вагоне-ресторане, погоду за окном. Но фраза про спичечный коробок засела в моем сознании.

Много лет спустя, когда я стал преподавателем философии и читал лекции о теории познания, я всегда приводил студентам этот пример — про говнецо в спичечном коробке и ошибки интерпретации. И каждый раз вспоминал добрыми словами Феохария Дормидонтовича, случайного попутчика, подарившего мне этот емкий образ для объяснения сложных эпистемологических проблем.

А иногда, заполняя очередную форму или официальный документ, я невольно задаюсь вопросом: не перепутают ли этот мой «спичечный коробок» с чьим-то другим? И что тогда будет записано в мою историю — жизни и болезни?