Т

Бронхи снова шепчут песком, и я - глупая, глухая к своим же урокам - срываюсь в тот январский бред. 19-е число, Крещение. Ледяные окна, градусник. На третий день, когда смерть стучала в ребра ледяными костяшками, он явился: образ без прав на существование. Пересечений - с гулькин нос, оснований - меньше, чем снега в раскалённой печи. "Да ну…" - хрипло выдохнула в подушку, но сорняк уже пустил корни сквозь трещины в логике. 
А ведь я цеплялась за Т. как за спасательный круг из прошлого. 2019-й, его слова - густые, как патока: "люблю", "жду", "приеду". Шесть лет я носила их в кармане, как засахаренную вишню - сладкую, но с гнильцой внутри. Шесть лет. "Я могу целомудренно ждать" - выдыхаю строчку Летова в пустоту, как когда-то выдыхала дым его обещаний. Целомудренно — это когда не смотришь по сторонам, не разрешаешь себе даже намёка на другой путь, ведь он же говорил. Говорил так, будто слова - это крючки, впивающиеся в плоть: "Приеду", "Люблю", "Ты моя". А я верила, как монахиня в часослов: каждую буковку выводила в уме, пока он рассылал те же фразы другим. Целомудрие оказалось ножом: режешь себя об его лезвие, а кровь принимаешь за благодать. 
 В бреду пыталась вызвать его лик: "Вспомни, как он хорош!" Но память выдавала лишь фабрику штампованных признаний - он раздавал их, как конфетти, а я ловила ртом, путая с манной небесной.
Сегодня, 13 мая, сорняк смеётся надо мной. Выдёргиваю - он оставляет в ладони занозы из «а что, если?». Кровь стыда сочится по пальцам: тридцать лет, а я - как первокурсница, дрожащая над смс. Рациональность? Ноль. Сплошная алхимия больных легких и одиноких ночей. 
Может, он - просто антитело? Вирус, посланный телом, чтобы сжечь старую ложь. Ведь когда сорняк пророс, я наконец увидела: Т. - не север, а фонарь в тумане, мигающий для всех подряд. 
Вечером включаю его голосовое - давно сохранённое, будто улику. "Ты единственная…" - лжет он, а сорняк в груди вздрагивает, как собака на цепи. Выключаю. Сирень за окном кивает фиолетовыми серьгами: "Раньше ты носила его слова, а теперь носишь тишину. Это и есть рост". 
P.S. В феврале, когда лёгкие ещё хрипели пеплом, я написала Т. остывшими пальцами: "Кажется, это не любовь". Смягчила, завуалировала, как учат в пособиях "как не ранить нарцисса": намеками, многоточиями, эмодзи с улетающим воздушным шаром. Он ответил через три минуты: "Я тоже скучаю!", и продолжил слать голосовые, где слово "люблю" звучало как автоответчик. Раньше эти записи прожигали дыры в груди, а теперь… Теперь я слушала их, как слушают прогноз погоды из другого полушария: "Дожди, шторма, тридцать градусов" - ну и пусть. Сердце молчало, будто научилось распознавать спам. Только сорняк меж ребер ерзал, словно спрашивал: "И это ты шесть лет хранила в себе этот шифр?". Пришлось отправить его письма в папку "Архив" - вместе с билетами на самолет, что так и не пришли.