Больничные стихи. Золотое руно 12 мая 2025

Больничные стихи

***

Мерцающий свет от далёких планет...
Но нету в них жизни и жалости нет.
Травой прорастает средь каменных плит
любовь лишь к тому, о ком сердце болит.

Кромешная ночь, далеко до зари,
но греет горячий фонарик внутри.
И грудь разрывает от сладкой тоски.
Так глас вопиющих пронзает пески.

Холодная бездна глядит свысока.
Любимый, болезный, щека у виска.
Бреду по аллее и как во хмелю
жалею, болею, лелею, люблю.

***

Твой звонок из больницы, ночное тревожное: «Где ты?
Я тебя потерял и никак не могу тут найти...
Я схожу в магазин... в доме нет ничего, даже хлеба...
Я приеду сейчас. Что купить мне тебе по пути?...»

«Что ты, что ты, – тебе отвечаю, – усни, успокойся.
Я приеду сама, не успеет и ночь пролететь.
Отойди от окна, потеплее оденься, укройся...».
И пытаюсь тебя убедить и собой овладеть.

Но звонишь мне опять: «Ну куда же ты делась, пропала?
Здесь закрытая дверь, в нашу комнату мне не попасть...»
Я молюсь, чтобы с глаз пелена твоих чёрная спала,
чтоб ослабила челюсти бездны развёрстая пасть...

Что ты видишь в ночи проникающим гаснущим взором,
что ты слышишь в тиши, недоступное смертным простым?
Засыпаю под утро, прельщаема сонным узором,
видя прежним тебя, быстроногим, живым, молодым...


***

Ветхий, слабенький, белый как лунь,
как луна, от земли отдалённый...
Но врывается юный июнь,
огонёк зажигая зелёный.

Я тебя вывожу из беды
по нетвёрдым ступенчатым сходням,
твоя палочка, твой поводырь,
выручалочка из преисподней.

Вывожу из больничной зимы
прямо в сине-зелёное лето.
Это всё-таки всё ещё мы,
зарифмованы, словно куплеты.

Видим то, что не видят глаза,
то, что в нас никогда не стареет.
И всё так же, как вечность назад,
твоя нежность плечо моё греет.

***

Небесный Доктор, помоги
офонаревшему рассудку
весь этот мрак, в каком ни зги,
принять за чью-то злую шутку.

Судьба мне кажет дикий лик,
скользят над пропастью подошвы,
но как ни страшен этот миг –
молю его — продлись подольше!

Так жизнь убога и бедна
и далека от идеала,
но слава богу, не одна
я под покровом одеяла.

Всё то же тёплое плечо,
всё та же ямка над ключицей.
В неё шепчу я горячо:
«С тобой плохого не случится!»

Не выть, не биться, не кричать,
искать ответ под облаками,
о тёмном будущем молчать
и отдалять его руками.

***

Душе так трудно выживать зимою
средь неживой больничной белизны,
под раннею сгущающейся тьмою,
за сотни вёрст от песен и весны.

О Боже, на кого ты нас покинул?!
Земля – холодный диккенсовский дом.
Небес сугробы – мягкая могила,
в которой жёстко будет спать потом.

Но кто-то, верно, есть за облаками,
кто говорит: «живи, люби, дыши».
Весна нахлынет под лежачий камень,
и этот камень сдвинется с души.

Ворвётся ветер и развеет скверну,
больное обдувая и леча,
и жизнь очнётся мёртвою царевной
от поцелуя жаркого луча.

Мы вырвемся с тобой из душных комнат,
туда, где птицы, травы, дерева,
где каждый пень нас каждой клеткой помнит
и тихо шепчет юные слова.

Я вижу, как с тобою вдаль идём мы
тропою первых незабвенных встреч,
к груди прижавши мир новорождённый,
который надо как-то уберечь.

***

Где-то там, на другом берегу
жизнь идёт по нездешним дорогам.
Я тебя берегу, стерегу,
чтобы ты не уплыл ненароком.

Вопреки безотзывной тщете
улыбнись... неужели не помнишь?
Проведи, как слепой по щеке, 
это я, твоя скорая помощь.

Всё осталось на том берегу –
рандеву, происшествия, пресса,
хлебо-зрелищное их рагу,
исполинская поступь прогресса.

Там, планетные вихри крутя,
ритм другой, побеждающий темень...
Прижимаю к груди, как дитя,
дорогое моё мелкотемье.

* * *
Наша жизнь уже идёт под горку.
Но со мною ты, как тот сурок.
Бог, не тронь, когда начнёшь уборку,
нашу норку, крохотный мирок.
 
Знаю, мимо не проносишь чаши,
но не трожь, пожалуйста, допрежь,
наши игры, перебранки наши,
карточные домики надежд.
 
В поисках спасительного Ноя
не бросали мы свои места.
Ты прости, что мне плечо родное
заменяло пазуху Христа.
 
Будем пить микстуры, капать капли,
под язык засунув шар Земной,
чтоб испить, впитав в себя до капли
эту чашу горечи земной.
 
...Мы плывём, как ёжики в тумане,
выбираясь к свету из потерь.
Жизнь потом, как водится, обманет,
но потом, попозже, не теперь!
 
Небо льёт серебряные пули,
в парусах белеют корабли,
чтобы подсластить Твою пилюлю
в небеса обёрнутой земли.

***

Стучат к нам... Ты слышишь? Пожалуйста, не открывай!
Она постучит и уйдёт, так бывало и прежде.
Там что-то мелькнуло, как белого облака край...
Не верь её голосу, верь только мне и надежде.

Не слушай звонок, он звонит не по нам и не к нам.
Тебе только надо прижаться ко мне лишь, прижиться.
Смотри, как листва кружевная кипит у окна,
как пёрышко птичье в замедленном вальсе кружится.

Пусть будет всё то, от чего отдыхает Шекспир,
пусть будут страданья, рыданья, сраженья, лишенья,
но только не этот слепой и бессмысленный тир,
где всё, что ты любишь, беспомощной служит мишенью!

Прошу тебя, жизнь, подожди, не меняйся в лице.
Ночами мне снится свой крик раздирающий: «где ты?!»
Судьбы не разгладить, как скомканный этот рецепт.
Исписаны бланки, исперчены все инциденты.

День тянется тоненько, как Ариаднина нить.
И стражник-торшер над твоею склонился кроватью.
О где взять программу, в которой навек сохранить
всё то, что сейчас я ещё укрываю в объятье!

***

Мы в опале божьей этим летом, 
в небесах горит звезда Полынь.
Холодно тебе под новым пледом,
несмотря что за окном теплынь.

Я иду на свет в конце тоннеля,
факелом отпугивая смерть.
Все слова из пуха и фланели,
чтобы твои рёбрышки согреть.

С болью вижу, как слабеет завязь, 
нашу жизнь из ложечки кормлю.
Как я глубоко тебя касаюсь,
как же я до дна тебя люблю.

***

Облик счастья порой печален,
но он может быть лишь с тобой.
Растворяю, как сахар в чае,
я в себе дорогую боль.

Там, где тонко — там стало прочно.
Сердце, словно глаза, протри.
Счастья нет, говорят нам строчки.
Нет на свете, но есть внутри.

***

Простое счастье — есть кому обнять,
кому сказать: болезный мой, коханий.
И это не убить и не отнять.
Вселенная тепла твоим дыханьем.

Пусть жизнь уже изношена до дыр,
притихли звуки и поблёкли краски, –
мы высосем из пальца целый мир
и сочиним конец хороший сказке.

Прошу, судьба, подольше не ударь,
пусть поцелуем станет эта точка...
И облетает сердца календарь,
оставив два последние листочка.

***

Крутились дней жернова.
Всё кончено – всё сначала...
Я еле была жива
и еле слышно кричала.

Последней каплей тепла
судьба меня одарила.
Луна надо мной плыла
таблеткою аспирина.

Любви огнегривый лев
сражался с другой любовью,
подушкой твоей белев
в нетронутом изголовье.


Цветик маленький поник...

***

Цветик маленький поник...
Изнываю от тоски я.
Не лицо — иконный лик.
Не живут в миру такие.

Впадины на месте щёк.
Еле-еле душа в теле.
Что же сделать мне ещё,
чтоб они порозовели?

Блок таким лежал в гробу.
О тебе все сны и думки.
У костлявой украду,
унесу в сердечной сумке.

Складки скорбные у рта.
Ну зачем о нём опять я?...
А глаза — как у Христа
за минуту до распятья.

***

Как ты вышел тогда на звонок из подъезда,
словно ты уже Там...
Исхудавший, родной, беззащитный, болезный,
я тебя не отдам!

Я люблю тебя сквозь, вопреки, курам на смех,
всё равно, всё равно!
Твои впадины щёк, кашель твой или насморк –
всё мне озарено.

Хоть душа каждый год тренировками в смерти
закалялась как сталь,
но болит как и встарь, и завидует тверди,
и молит: не ударь!

Пусть тебя сохранят мои вздохи и охи,
и стихи, и звонки,
пусть тебя защитят всемогущие боги,
их щиты и клинки.

Пусть тебя оградят эти чёртовы маски,
и молитвы без слов,
и в перчатках слова, и неловкие ласки
из несбыточных снов.

Все раскручены гайки, развинчены скрепы,
жилы отворены.
Я тебя защищаю грешно и свирепо,
до последней стрелы.

До последнего хрипа в туннельных потёмках,
не пущу на убой.
Как птенца, как ребёнка, слепого котёнка
я укрою собой.

Сохрани его сила, лесная, земная,
в потаённом тепле...
Над тобою кружу, ворожу, заклинаю, –
уцелей на земле!

***

Я почуяла в каждой мелочи –
плохо цветику и птенцу.
Все болячки твои и немочи,
всё прочла тогда по лицу.

Словно лезвием в сердце врезался,
что осталось навек внутри.
Ванька Жуков в тебе пригрезился:
милый Боженька, забери.

Как суметь эту боль и зло снести?
Перед этим костром беды
отступают стыд и условности,
исчезает всё, что не ты.

Расступается всё неладное,
остаётся как нимб у лба,
только важное, только главное,
только лепет, любовь, мольба.

Пировать приходят чужие к нам.
Горевать приходят свои.
Те, кто любящие — двужильные,
держат пальцами до крови.

Нет вопроса для них, чтоб «быть или...»
Не сдаваясь и не ропща,
словно репку тебя мы вытянули,
сообща.

***

Телефонная перекличка –
как ты? Жив и здоров? Пока!
То замолвишь словечко в личку,
то на почту бежит строка.

Поредели родные святцы,
к опустевшим бредём дворам...
Только главное — не теряться,
окликаться по вечерам.

Всяк забился в свою берлогу,
словно там, впереди – века...
– Жив-здоров? Ну и слава богу.
И я тоже ещё пока.

Каждый щепка тут, невеличка,
ничего, ещё не пипец…
Телефонная перекличка.
Перестукиванье сердец.

Не достанет нас смерть-паскуда,
не ударит лицом нас в грязь,
пока живы мы и покуда
не теряем друг с другом связь.

***

Когда я умирала и прощалась,
послав тебе с ошибками слова,
и кажется уже не умещалась
пылающая в лаве голова,

когда я вся была как южный полюс,
как будто бог меня уже унёс,
твой слабый спотыкающийся голос
мне показался смёрзшимся от слёз.

И эти слёзы растопили лаву,
послав опять соломинки тщету,
и расступилась облаков облава,
увидев жизни блеск и нищету.

И стало ясным словно аз и буки,
что не страшны ни муки, ни беда.
Пусть огонёк зелёный на фейсбуке
лишь для тебя не гаснет никогда.

***

Не гляди туда, где всё кончается,
где уже пути не проторить,
за границы слов, что запрещается
нам сейчас писать и говорить.

Где уже за счастьем не охотятся,
за границу почвы и судьбы,
за черту, где все пути расходятся,
где уже одна частица бы.

Не гляди до головокружения
в эту бездну, что разверзла пасть,
как в зеркал пустое отражение,
где так просто сгинуть и пропасть.

Не гляди, живу как через силу я,
как кручу седые бигуди.
Не гляди, как плачу некрасиво я,
и как умираю, не гляди.


Жить, любить – смертельный номер...


***

Жить, любить – смертельный номер,
без страховки на миру.
Кто-то жил вчера и помер,
завтра, может, я умру.

Но, влекомая порывом,
в белом облаке одежд,
шла к тебе я над обрывом,
без гарантий и надежд.

Сердцу больше не переча,
перед будущим честна,
я иду судьбе навстречу,
на миру и смерть красна.

Только всё же постарайся –
говорю себе – не смажь,
жизнь прожить под звуки вальса,
не под похоронный марш.

***

Не с бала — с ярмарки уж еду,
успею ли до полночи?
И превращается карета
в карету скорой помощи.

А я ведь не дотанцевала,
как дверь забили досками,
и принца не доцеловала,
не нагляделась досыта.

Часы до полночи вдруг встали,
негаданно-непрошенно...
Купите туфельки хрусталик,
она ещё не ношена.

***

Метафорам дав отбой,
пишу рукой огрубелой.
Не буду раскрашивать боль,
пусть видится чёрно-белой.

Пусть строки, не завиты,
пленят прямотой глагола.
Всё то, что рядится в цветы,
оставлю я правдой голой.

Прорвав паутину фраз,
сверкнёт из туманной дали
вся жизнь моя без прикрас,
любовь моя без вуали.

Быть может, неброский след
сильнее иных завзятых,
как фильмы старинных лет,
как снимки шестидесятых.

***

В реанимации лежала,
не зная толком, почему.
Какая хворь мне угрожала,
необъяснимая уму.

Братва больничная сбегалась
на крик мой дикий по ночам,
заведующая ругалась,
а я не знала, что врачам

ответить... Разрастались сплетни.
Смотрели, как сквозь окуляр.
Дивились из палат соседних
на уникальный экземпляр.

Больница в стены мне стучала.
Никто не в силах был понять.
А то душа моя кричала,
и крик тот было не унять.

***

Жизнь сменила пластинку, сменила начинку,
и меня отдаёт то и дело в починку,
словно тришкин кафтан на покрой.
И порою мне чудится, грезится, мнится,
будто здесь за меня доживает двойница,
органично вошедшая в роль.

Так что вы, увидав меня – очень не верьте...
Это всё лишь побочки моей недосмерти,
что со мною теперь визави.
Лишь во сне и в стихах я как прежде живая,
по кусочкам себя неумело сшивая,
под всеобщим наркозом любви.

Скоро будет пять лет, как всё тянется сон тот…
Я ушла за тобой сквозь просвет горизонта,
не поняв это сразу сама.
А теперь в этом месте сгущаются тучи,
словно ждёт нас всеобщий конец неминучий…
Впереди неизбежность: зима.

***

И когда, не шатко и не валко,
подошла ко мне вразвалку смерть,
я решила – ей меня не жалко,
и сейчас закончится комедь.

Ну и что же, я ведь не в обиде,
многому на свете став виной...
Но она, в упор меня не видя,
словно бы побрезговала мной.

Прозвучал мне в уши чей-то голос:
«Просыпайтесь. Кончился наркоз».
Ухмыльнулся седовласый хронос
и вернул в мир радуг и стрекоз.

Ну и как мне дальше жить прикажешь,
коль глаза глядят ещё во тьму?
Мучаешься... А кому расскажешь?
Только всему миру. Лишь ему.

Но когда не требует поэта
Аполлон… (а требует всегда),
за моей готовкою обеда
наблюдает холодно звезда.

Вот кого мне следует бояться,
кто мои просвечивает сны...
А поэта – клоуна, паяца –
пусть боятся слуги сатаны.

***

Как на Клеопатре шейку
змейка обвила и жжёт,
у меня своя мишенька –
змейка шва через живот.

Жизнь животная, мясная,
чашки прыгают весов.
Полосная, полосная,
под наркозом пять часов.

Таю, таю, улетаю,
по реке Тудань гребу...
Всё пройдёт и я оттаю,
как царевна та в гробу.

Буду думать, что мне снится
эта люстра и кровать,
и как страшный сон больницу
потихоньку забывать.

***

Взяв у смерти бюллетень,
возвращаюсь к жизни прежней.
Надо мной сияет день,
всё нежнее и безбрежней.

Как дитя, открывши рот,
я на мир честной взираю.
Крохи божеских щедрот
собираю, собираю.

То, что на моих весах
перевешивает вечно:
радость детская в глазах,
уголок улыбки встречной.

Облака плывут гурьбой,
так бездумно и бездомно,
что судьбы своей рабой
быть отныне неудобно.

Мои мысли угадав,
небо радугой ответит,
или, бурею обдав,
душу выпустит на ветер.

Чтоб дышала, не гнила,
возродясь из пепла ада...
Господи, я поняла.
Хватит, Господи, не надо.

***

В небе шрам от самолёта
быстро заживает.
Чтобы сердце так же с лёту –
жалко, не бывает.

Птичка плачет одиноко
в сиротливом лете.
Человеческого много
плача на планете.

Потому что нету мамы,
счастья и здоровья,
остаются раны, шрамы
пополам с любовью.

Люди, люди, не стреляйте,
вы ведь тоже люди.
О любви лишь умоляйте,
на войну наплюйте.

Руки сердце убивают –
есть ли что нелепей…
О, как быстро заживает
белый шрам на небе.

***

Кто придёт из друзей на похороны,
кто над урной прольёт слезу?
Кого нет уже, кому по хрену,
в шумном городе – как в лесу.

Окружают нас люди разные,
кто надолго, а кто – свалив.
К нам чужие приходят праздновать,
горевать приходят свои.

Кто-то дарит сирень и ландыши,
без кого-то пуста земля...
А придут ли они на кладбище,
или, может, приду ли я?

Будто там это будет видеться,
что за глупый напал зудёж?
Будто там я смогу обидеться,
если ты ко мне не придёшь.

***

Прожить бы жизнь по касательной,
чтоб дни не казались злы –
не раниться обязательно
об острые их углы.

Помягче и обходительней,
полегче суметь бы жить.
Соломкой предупредительно
пути свои обложить.

Но нет, овалы не жалуя,
шагала я напролом,
не сглаживая, не жалуясь,
сквозь бури и бурелом.

Не получалось шёлково.
Копился больничный лист.
«Не проживёте долго Вы», –
сказал мне эндоскопист.

Найдёшь ли конец в ковиде ли,
иль сердце получит сбой –
такая уж плата, видимо,
за то, чтобы быть собой.

Душа в синяках и ссадинах,
похожа на решето.
Ну, а зато мне дадено
божественное Ничто.

Само вещество поэтово,
не гаснущий огонёк…
А что я имею с этого –
кому-то и невдомёк.

***

Где затерялся мечты моей след,
в гаванях давних, заливах?..
Если прожить ещё сколько-то лет –
то непременно счастливых.

Пряник ли жизнь припасла или плеть,
что там из ассортимента...
Если когда суждено заболеть –
чтоб для других незаметно.

Я бы хотела не тлеть, а гореть,
в души вписаться курсивом...
Если настанет пора умереть –
пусть это будет красиво.

***

Любимый мой, на новом месте,
хоть нет давно тебя пускай,–
из наших лет, где были вместе,
не отпускай, не отпускай.

А ты, лазоревый цветочек,
хранимый бережно в груди,
из жизни, из души, из строчек
не уходи, не уходи.

Любви нельзя не быть бессмертной,
когда о ней лишь все слова.
И с этой нежностью несметной
скорей жива я, чем мертва.

О сколько же тепла и света
даёт невидимый мой скайп...
Моя любовь, и та, и эта,
не уходи, не отпускай!