Горькое

Мальчик, который выжил, хлебает жижу. Все господа в Париже, рабы же — в Нижнем Горьком, как на иголках, в канун арестов, и за окном — откормленный буревестник. Мальчик, который выжжен, который списан, не попадает в новый расстрельный список — значит, есть смысл суп наливать пожиже. Раз господа в Париже, то кто же — ниже...

Раньше и где-то выше был запах вишен, шелест шервавой ткани, чуть слышно — спишь ли? В легких лучах морщинок глаза смеются, утренне, беспричинно лежат на блюдце ягоды — слаще лета, кислей, чем август....

Может быть, только это во мне осталось.

Блюдечко убирает седая бонна, тень буревестника молнией заоконной вдруг промелькнет — но руку кладут на лоб мне. Кажется, жара нет, и струна не лопнет.

Мальчик, который выжат, лежит и дышит. Горькая птица всё подлетает ближе и, наконец спикировав к изголовью, то ли клюет — то ли кормит засохшей кровью.

г. Горький, ноябрь 193* г.