Неизбежная Индия. Глава 7

Глава 7. Институт стран Азии и Африки.

До окончания школы мне пришлось снова вернуться в
Калинин.
Отца в очередной раз отправили в загранкомандировку -
на строительство металлургического завода в иранский
Исфахан. Школы для детей советских специалистов там
не было, поэтому меня туда и не взяли, а оставили на попечение
строгой, но любящей бабушки Маруси.
Годы отрочества, проведенные в разлуке с родителями и
младшим братом, были болезненны, но весьма полезны.
В новой школе, помимо углубленного изучения английского
языка, я научился приспосабливаться к текущей ситуации и
меняться вместе с обстоятельствами, а также философски
относиться к поражениям.
И еще, что очень важно, в те годы я познал не только горечь,
но и радость одиночества, ведь в нем можно было много читать,
размышлять, мечтать, фантазировать и мысленно
путешествовать в пространстве и времени.
Детский «комплекс брошенности» и боязнь быть покинутым
или преданным трансформировались в жизненную позицию
принятия неизбежности потерь и установку полагаться только на
самого себя. Родители оставляли меня ласковым и нежным
ребенком, а через два года их встречал самостоятельный,
самодостаточный и… близорукий от пережитой разлуки
подросток.
Там же, в Калинине, несколькими годами позже, я
познакомился с интересным персонажем - Виктором Т.,
впоследствии известным питерским эстетом и художником.
Мы встретились на летних каникулах. Мне было пятнадцать,
ему восемнадцать. Наша дружба стала для меня неожиданной
находкой в открывающемся взрослом мире.
Уже тогда Виктор отличался от всех нас, постигающих
порочные прелести вина и уличных драк шалопаев, своей
неординарностью и нетрадиционностью. Он был умен,
независим, ироничен и одинок.
Полагаю, что именно неизбывное одиночество, сформировало
его буддистское отношением к жизни со всеми
сопутствующими этому мировоззрению благородными
истинами о существовании, причине и пути прекращения
страдания.
Я могу только догадываться о степени его личного страдания,
ведь в советские времена нетрадиционность каралась на
уровне закона.
Надеюсь, что до конца своей жизни (Виктор Т., известный
питерский художник и эстет, умер в 1995 году, в возрасте 40 лет)
ему удалось в какой-то мере преодолеть это свое, наполненное
табуированностью, одиночество.
А тогда, в 1972 году нас сблизило схожее желание поступить в
один из элитных и закрытых для широкой публики институтов
СССР, готовивших специалистов для работы за границей.
Я мечтал о Московском государственном институте
международных отношений и Институте иностранных языков
имени Мориса Тореза, а он готовился поступать на
подготовительное отделение Института стран Азии и Африки
(ИСАА). Именно он убедил меня в преимуществах ИСАА из-за
меньшей строгости отбора и, как следствие, большей
вероятности поступления для таких как я «не блатных»
абитуриентов.
Позднее, переехав в Москву и став сотрудником библиотеки
при Московском государственном университете, Виктор взялся
расширить спектр и улучшить качество моих литературных
предпочтений, на тот момент ограничивавшихся Джэком
Лондоном и Ремарком.
Он познакомил меня с классиками британской литературы, а
также с «Письмами к сыну» Лорда Честерфилда, в которых мне
запомнилось следующее наставление:
«Преследуй свою цель, какова бы она ни была, упорно и
неутомимо, и пусть всякая новая трудность, если только она
вообще преодолима, не только не лишит тебя мужества, но,
напротив, еще больше воодушевит. Человеку настойчивому
очень многое удается.»
У Сомерсета Моэма я заимствовал замечательную формулу:
«Жизнь на десять процентов состоит из того, что вы в ней делаете,
а на девяносто – из того, как вы её принимаете.»
А в самые тяжелые времена моей жизни «Заповедь» Редъярда
Киплинга стала спасительной мантрой:
«Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: «Иди!»
Виктор, был одним из немногих друзей, которые
искренне радовались моим успехам.
Поощряя мои робкие попытки в самосовершенствовании,
он с удовольствием цитировал своего любимого Оскара
Уайльда:
«Ты не можешь менять направление ветра, но всегда можешь
поднять паруса, чтобы достичь своей цели.»
Мне же из литературного знакомства с британским Принцем
Парадоксом запомнились его житейские афоризмы:
«Я слышал столько клеветы в Ваш адрес, что у меня
нет сомнений: Вы - прекрасный человек!»
«Я всегда очень дружески отношусь к тем, кто мне безразличен.»
«У меня очень непритязательный вкус - достаточно самого
лучшего.»
Подобно уайльдовскому лорду Генри Виктор Т. пытался
наполнить меня идеями запретного гедонизма, но это ему не
удалось.
Дориан Грей (и тем более Альфред Дуглас) из меня не
получился, ибо уже в семнадцать лет брожения молодой крови
бросило меня в объятья молодых и пылких гетер.
Виктор Т. отказался от карьеры дипломата, поступив на
факультет психологии МГУ, а я, по окончании школы и года
работы на заводе «Кондиционер», все-таки рискнул покорить
Институт стран Азии и Африки.
В советские времена высшее образование было бесплатным
и доступным, правда, существовали свои исключения.
Для поступления в элитные ВУЗы СССР, такие как МГИМО
(Московский государственный институт международных
отношений) МИИЯ (Московский институт иностранных языков
имени Мориса Тореза), УДН (Университет дружбы народов
имени Патриса Лумумбы) или ИСАА (Институт стран Азии и
Африки), требовалась рекомендация обкомов КПСС, которые
выдавались только «политически грамотным и надежным»
гражданам. Таким образом уже на уровне своеобразных
«верительных грамот» происходил отсев.
Были также квоты по национальному, социальному, половому
и возрастному признакам, например:
- существовало негласное табу на поступление евреев;
- преимуществом при поступлении пользовались
представители пролетариата, так называемых
«производственники», члены КПСС и, конечно же, дети
дипломатов;
- доля девушек составляла только 7–8% от общего числа
обучавшихся в закрытых вузах;
- возрастной ценз для поступающих на дневное отделение
был 25 лет;
- все абитуриенты должны были быть членами ВЛКСМ или
КПСС.
После года работы на заводе я уже считался
производственником. Пройдя многочисленные интервью и
утверждения, я таки получил необходимую рекомендацию
Харьковского обкома КПСС и, как когда-то великий Михайло
Васильевич Ломоносов, отправился образовываться в Москву -
в Институт стран Азии и Африки при МГУ имени все того же
Ломоносова.
История ИСАА ведется от Высочайшего Указа императрицы
Елизаветы Петровны 1755 года. Вначале там изучались
древнееврейский и турецко-татарский языки: первый как язык
Библии, а второй как обладающий на тот момент значительной
конъюнктурой, позднее к ним добавились арабский,
персидский, санскрит и китайский.
В 1956 году был сформирован Института восточных языков,
который с 1972 года стал называться Институтом стран Азии и
Африки (ИСАА).
Выпускниками этого учебного заведения в разные годы были
писатели Юлиан Семенов и Борис Акунин, журналисты Борис
Калягин и Евгений Киселев, политики Евгений Примаков,
Владимир Жириновский и Дмитрий Песков.
В июне 1975 года (220 лет спустя после его образования) я
вошел в приёмную комиссию ИСАА, расположенную в одном из
корпусов старого здания университета на проспекте Маркса (ныне
Моховой), чтобы учиться с прекрасным видом на Кремль и стать
дипломатом.
В институте было два факультета: социально-экономический и
историко-филологический. Я выбрал второй по нескольким
причинам:
- во-первых, на историко-филологический не надо было сдавать
математику, в которой я не был силен.
– во-вторых, я хотел изучать языки стран моего детства - Цейлона и
Индии. В тот год набора на сингальский язык не было, а из
предлагаемых китайских, южноазиатских, африканских и
индийских языков, я, конечно же, выбрал хинди – основной язык
моей Неизбежной Индии.
- и в-третьих, при подаче документов один из студентов-
второкурсников, участвующий в работе приемной комиссии,
настоятельно рекомендовал мне историко-филологический
факультет, так как набор на него бы в три раза больше, чем на
социально-экономический, а следовательно, и шансов поступить
было больше. А звали того второкурсника Гриша Чхартишвили,
который позже стал известным писателем под
псевдонимом Борис Акунин.
Допуск к сдаче экзаменов предоставлялся только после
успешного прохождения полной медкомиссии и строго
собеседования с руководством факультета.
Медкомиссия отбраковывала советских граждан, не годных
для службы в странах с жарким климатом. Абитуриенты должны
были получить добро от терапевта, хирурга, невролога,
офтальмолога, отоларинголога, а также иметь отличные
результаты кардиограммы и анализов крови.
Чудом получив добро от окулиста и успешно пройдя весь
остальной лабиринт медицинского освидетельствования, я был
допущен к профильному собеседованию.
В назначенный день и час меня пригласили в просторный
кабинет с прекрасным видом на Троицкие ворота Кремля.
За столом сидели четверо седовласых мужчин.
Прежде всего они попросили рассказать о себе и своей
семье. Полагаю, решили прозондировать: не являюсь ли я
родственником генерала Филиппа Денисовича Бобкова,
начальника 5-го отдела КТБ, ответственного за непримиримую
борьбу с «идеологическими диверсиями», а конкретно -
с советскими диссидентами.
Был соблазн примазаться к могущественному однофамильцу,
однако страх перед разоблачением и катастрофическими
последствиями пересилил авантюрный дух. Пришлось говорить
правду и только правду.
Использовал «брифли» - кратко пересказал историю своей
юной жизни (см. содержание предыдущих глав сего правдивого
повествования) и поделился мечтами, интересами и планами на
ближайшее будущее.
Успокоившись, местные песталоцци приступили к интервью.
Импозантный мужчина, представившийся завкафедрой
истории Южной Азии, попросил рассказать о современной
Тут я продемонстрировал информированность, сообщив, что
за два дня до собеседования ситуации в Индии.
- 25 июня 1975 года, премьер-
министр Индира Ганди и президент Фахруддин Али Ахмед
совместно объявили о введении чрезвычайного положения в
стране, после которого начались аресты
антиправительственного актива и блокирование оппозиционных
СМИ, что способствовало укреплению властных позиций
правящей партии Индийский Национальный Конгресс (ИНК) и
его лидера.
Похожий на Альберта Эйнштейна декан факультета решил
копнуть поглубже и живо поинтересовался:
«Что означает выражение «Большая игра?»
Вспомнил любимого Киплинга и его роман «Ким», именно
там впервые употребился термин «The Great Game» или
«Большая игра», что означало геополитическое соперничество
между Британской и Российской империями за господство в
Южной и Центральной Азии в конце 19 века.
Ответ впечатлил декана и придал уверенности мне.
Затем последовал неожиданный и каверзный вопрос:
«Как Вы понимаете свободу совести в СССР?»
Пришлось процитировать близко к тексу 124 статью,
действующей на тот момент сталинской Конституцию СССР от
1936 года:
«В целях обеспечения за гражданами свободы совести церковь в
СССР отделена от государства и школа от церкви. Свобода
отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной
пропаганды признаются за всеми гражданами.»
Заверил уважаемую комиссию, что, являясь активным
комсомольцем, в Бога не верю. Время было такое – безбожное,
а душа – заблудшая.
Кстати, когда отец коммунист однажды услышал мои
опрометчивые высказывания о Боге, то, с сожалением
посмотрев на меня, сказал: «Не зарекайся.»
Но вернемся к интервью.
Один из преподавателей, определив, что я из украинского
Харькова, запитав солов’їною мовою:
«А хто i чому сказав: «Хіба ревуть воли, як ясла повні?»
Ответил по-русски, чтобы поняли все присутствующие:
«Панас Мирный и его брат Иван, работавший под литературным
псевдонимом Иван Билык, в этом первом украинском
крестьянском заявили, что народ жил бы мирно, если бы не
невыносимое угнетение – «Волы бы не ревели, если бы ясли были
полные».
Вместе с тем с помощью насилия мир не усовершенствуешь.
Отвечая на зло злом, человек лишь усиливает его и запирает в
круг, из которого нет выхода. Вывод: мир спасет добро и любовь!
На этой пафосно-оптимистической ноте наше общение
закончилось. Меня поблагодарили за беседу и
проинформировали, что результаты собеседования будут
вывешены на дверях приемной комиссии через два дня.
Через два дня, примчавшись на рысях в ИСАА, я нашел свою
фамилию в заветном списке, вывешенном на стенде приемной
комиссии и тут же получил экзаменационный лист вместе с
ордером на поселение в Доме аспиранта и стажера (ДАС),
расположенном на улице Шверника.
Изначально это здание было задумано как Дом нового быта -
социальный и архитектурный эксперимент по созданию
массового жилья для страны победившего коммунизма.
Автором проекта был харьковчанин Натан Остерман, который
позаимствовал идеи жилого строительства у создателей
советских домов-коммун 1920-х годов и французского
архитектурного гения Ле Корбюзье.
Утопический проект, помимо индивидуальных меблированных
комнат, предусматривал клубные помещения со зрительным
залом, спортивный зал с бассейном, поликлинику, библиотеку
с читальными залами, зимний сад и оранжерею, кафе и бар
с бильярдом, детский сад, небольшую гостиницу и
административно-хозяйственный блок.
На крышах домов-близнецов были задуманы солярии и
теневые навесы, танцевальная площадка с эстрадой и места
для тихого отдыха на свежем воздухе.
Проект Остермана так и не был воплощён. В 1969 году
архитектор скончался в возрасте 53 лет, а программа Дома
нового быта была упрощена и сокращена. В 1972 году по
окончании строительства дом передали Московскому
государственному университету под общежитие и гостиницу для
молодых преподавателей, аспирантов и стажёров.
В июне 1975 года, когда я туда заселился, в двух V-образных
16-этажных корпусах было около 800 комнат со всеми
удобствами на 2–4 человека. На каждом этаже имелись:
комната с электрическими плитами, комната отдыха, комната
со стиральными машинами. В корпусе-перемычке
располагались столовая, кафе, продуктовый и хозяйственный
магазины. Были там также актовый зал, читальный зал,
спортивный зал и даже прачечная.
Моими сожителями по комнате оказались люди разныe и
колоритные: акселерат Гриша - золотой медалист с золотыми
зубами из Армавира, 25-летний шахтер из Сибири, которого мы
уважительно звали дядя Боря, и голубоглазый вертлявый блондин
Сережа - поволжский немец из Волгоградa.
У каждого из нас была свои цели и мечты, во многом схожие.
Я хотел вернуться в страны своего счастливого детства,
работать и зарабатывать за границей, но обязательно
возвращаться на Родину, привозя с собой (как когда-то отец)
щедрые подарки для родных и близких.
Златозубый готовил себя к дипломатической работе и
декларировал себя патриотом Краснодарского края.
Подозреваю, он был отряжен на учебу в Москву по заданию
одного из подпольных куреней Армавирской Казачьей
Республики. Подозрения мои подкреплялись напеваемой им
по утрам песенкой:
«И журчит Кубань водам Терека,
Я - республика, як Америка!»
Дядя Боря, готовивший нам завтраки с «бутербродами
космонавтов» - выложенными на кусок белого хлеба
пирамидками из плавленого сыра и вареной колбасы, мечтал
осесть в столице, жениться на москвичке и получить должность в
МИДе.
Белобрысый из города-героя перед вечерним дефиле по
общежитию подкрашивал ресницы и не скрывал, что хочет войти
в государственную номенклатуру и получить доступ к
материальным благам загнивающего Запада или хотя бы к
магазину «Березка», где за чеки «Внешпосылторга» без извечной
советской очереди продавались автомобили, импортные товары
и прочие дефициты, присущие советской системе.
И каждому из нас для достижения своей мечты предстояло
сдать следующие экзамены: русский язык письменный, русский
язык устный, история СССР и иностранный язык.
Первый экзамен - сочинение на тему «В жизни всегда есть
место подвигу» писали вместе с абитуриентами факультета
журналистики. В толпе, переживающих за своих чад, мелькали
известные в то время медиа персоны - Владимир Цветов и Фарид
Сейфуль-Мулюков.
Через три дня вывесили списки не прошедших этот этап.
Меня в них не было и, следовательно, я допускался к устному
экзамену по русскому языку и литературе, при этом не зная
своей оценки за сочинение!
Бодался я с экзаменаторами как солженицынский теленок с
дубом, но больше четвертки не получил, слишком уж много
вопросов мне задавали по так называемой вторичной
литературе, т. е. по трактатам о литературе, вокруг литературы,
рождённых литературой, - всему тому, чего я не читал,
предпочитая им литературные оригиналы. Тогда же мне объявили
и мою оценку по сочинению - тоже четверку.
Промежуточный результат был весьма средний - 8 баллов из 10
возможных, однако настрой был боевой.
Вспомнив изречение Конфуция: «Не важно, с какой скоростью
ты движешься к своей цели, главное - не останавливайся»,
погрузился в подготовку к экзамену по истории СССР.
Историю своей страны я знал неплохо. На экзамене уверенно
оперировал датами, фактами, цифрами, именами.
Прокололся, когда, отвечая на вопрос о послевоенном
восстановлении народного хозяйства СССР (1945–1950),
упомянул рабский труд заключённых ГУЛАГа и привел в пример
своего деда, осужденного по ложному доносу на 10 лет лагерей
и поражение в гражданских правах на 20 лет.
Строгая экзаменаторша, видимо, тайная сталинистка,
внимательно посмотрела на меня и сухо заметила: «Страну
восстановили не зэки и не пленные, а ее народ, сменивший
военную форму на рабочие спецовки и робы.» И своей
жилистой рукой поставила внуку врага народов СССР твердую
четверку.
Теперь я имел 12 баллов из 15 возможных, но все еще был на
плаву и имел шансы на поступление, так как под градом щедро
раздаваемых двоек ряды абитуриентов редели как пехотные
корпуса французов у Шевардинского редута на Бородинском
поле.
Перед последнем экзаменом по иностранному языку на
нашем двенадцатом этаже в ДАС остались только два жильца –
я и волгоградец. Десятки других, завалив экзамены, сошли
с дистанции и отправились восвояси.
За день до финального этапа белокурый Сережа предложил
развеяться и пойти к его новым знакомым послушать рок оперу
«Томми» о жизненном пути слепоглухонемого мальчика по
имени Томми, ставшим гением и чемпионом игры в пинбол.
Концепция рок оперы была заимствована ее автором Питом
Таунсендом у своего духовного гуру - Мехера Бабы - индийского
мистика и писателя. Мехер Баба был по рождению парсом -
представителем иранской этноконфессиональная группе,
проживающей в Индии и Пакистане.
Так вот, Мехер Баба (при рождении Мерван Шериар Ирани) с
детства был последователем учения Спитамы Заратустры -
зороастризма, однако в 19 лет, встретив «Великих Духовных
Мастеров» ислама и индуизма, вняв их проповедям и осознав
суть мудрых учений, взял себе имя Мехер Баба, что означает
«Сострадательный Отец». Затем дал обет молчания, который
держал 44 года и создал свою религиозно-философскую
школу, объясняясь с учениками на языке жестов и с помощью
алфавитной доски.
В 1954 году Мехер Баба, который, как он сам заявлял: «не учил,
но пробуждал», сам пробудился и провозгласил себя
«аватаром века», т. е. воплощением бога Вишну на земле,
воскликнув: «Don’t worry! Be happy!»
Много лет спустя этот философски оптимистичный лозунг
индийского аскета и проповедника заимствовал американский
джазовый певец Бобби Макферрин в своей ныне популярной во
всем мире песенке.
Но вернемся к рок опере «Томми».
В 1975 году была снята ее киноадаптация и вышел новый
саундтрек, где главные партии исполнили Роджер Долтри -
лидер группы «The Who», а также известные музыканты: Элтон
Джон, Тина Тернер и Эрик Клэптон.
Знакомыми Сергея, обладателям пластинки, оказались
жившие в соседнем корпусе ДАС западные немцы, с которыми
поволжец познакомился накануне в кафе-баре общежития.
Там же пили пиво и слушали музыку двое американцев из
штата Огайо, а с ними и некто Илья, который, как мне
изначально казалось, имел свой «фарцовочный» интерес
(кстати, существует версия, что слово «фарца» или «форца»
происходит от искаженного английского «Anything for sale?» -
«Есть что-то на продажу?»), но как позднее оказалось, выполнял
весьма пикантное, если не сказать, специальное задание.
На вечеринке я пробыл недолго. Повертел в руках конверт от
винила, почитал синопсис, выборочно послушал 75-минутную
рок-оперу, которая мне показалась слишком шумной, выпил
немного пива, обменялся с американцами ни к чему не
обязывающими стандартными фразами и, оставив активного
Сережу тусоваться дальше, незаметно ретировался в свой
номер, дабы отоспаться перед основным экзаменом.
Однако последствия необдуманного и легкомысленного
решения пообщаться с иностранцами, тем более с
американцами - представителями потенциального «противника
номер один», не замедлили сказаться на нашей с Серегой
дальнейшей судьбе.
Поволжского немца, в чьей семье говорили на берлинском
диалекте, которого восточные и западные немцы, проживающие
в ДАС, принимали за своего, срезали подчистую.
Опытные преподаватели доказали юному абитуриенту, что
родного языка он не знает, по крайней мере в части
грамматики.
Пришлось ему, смирившись с неожиданным фиаско,
проследовать по маршруту своих предков - «Drang nach Osten» -
в славный город Волгоград-Сталинград.
Для меня экзамен по английскому начался весьма необычно.
Из общего зала ожидания меня вызвали по громкой связи и
предложили пройти в кабинет номер 18, куда я и был доставлен
в сопровождении двух унылых и молчаливых ассистентов: один
шел спереди, другой – сзади.
Я нервно и безответно пошутил: «Боитесь, что я сбегу?»
В означенном кабинете меня ожидали двое молодцеватых, с
военной выправкой экзаменаторов. Они любезно усадили меня
за старый скрипучий стол «времен очаковских и покоренья
Крыма» и положили передо мной задание, которое я должен
был выполнить за 45 минут.
Мой уровень владения английским на момент поступления
в ИСАА не только соответствовал требованиям к выпускникам
советских средних школ, но и значительно превосходил их.
Я был одним из лучших в школе и участвовал в олимпиадах по
английскому языку. Однако то, что произошло на том памятном
московском экзамене повергло меня в настоящий шок или, как
говорят сдержанные британцы на чисто эстуарном диалекте:
«I went to pieces», что означало: «Меня разнесло в клочья.»
За отведенные 45 минут я должен был перевести десять
ситуаций, в которых присутствовали сложносочиненные и
сложноподчинённые предложения в изъявительном,
повелительном и сослагательном наклонениях, с обязательным
согласованием времен: настоящих, прошедших, будущих,
длительных, совершенных и совершенных длительных, и
всенепременным применением герундия.
Позже я узнал, что мне предложили сдать экзамен,
соответствующий уровню «B1» по шкале языковой компетенции
Кембриджского университета.
Не удивительно, что результат был плачевным и прискорбным -
2 балла.
Забрав документы из приемной комиссии, я поехал на вокзал,
где меня ждал отец. Видя мое удручающее состояние, он
предложил выпить по стакану портвейна «777» в привокзальном
кафе и рассказать о причинах провала на экзамене.
Махнув залпом 200 граммов красного крепленого вина и
вспыхнув гипертоническим румянцем на шеках, я на автомате
ответил ему по-английски:
«Having been asked by my dad what could have been the reasons
of my failure at the exam, I responded that I had been treated
unfairly, and that the exam would have been successfully passed if
my level of English had been evaluated according to the
requirements established by the USSR Ministry of Education for
ordinary secondary schools.»
Услышав этот лингвистический экспромт, папа озаботился
моим душевным состоянием и предложил незамедлительно
выйти на свежий воздух.
На перроне от пережитого стресса и непреходящей
фрустрации меня стало выворачивать портвейном на грязную
платформу Курского вокзала, а отец тянул меня в вагон
отходящего поезда Москва — Харьков.
Надо было спешить, до окончания срока подачи документов
для поступления на харьковский иняз оставался один день.