Благословенный Коктебель

Фрагмент книги «РОДОСЛОВНАЯ»

* * *

Заколдованный город — не город почти,
Через бывшую Родину взгляд сквозь очки,
Эту боль, эту цель объяснять мне тебе ль:
Коктебель, говорю, посмотри, Коктебель…

Помолчи, прислонившись к его парусам,
Я бы сам, но прикован я к серым лесам,
Ты вдохни этот сон ковыля, чабреца
И солёной водой смой тревогу с лица.

Непомерная ноша — пожизненный срок:
Возвращаться, прощаться, не видеть дорог.
Заколдованный город заснул и затих.
Всё прими — за себя, за меня, за двоих.

Не помню уж, в каком стародавнем году, в эпоху раннего застоя, мы всей молодой семьёй дикарями отправились в восточный Крым, в легендарный Коктебель (тогда у него было временное советское имя – Планерское). Этот посёлок под Феодосией, связанный с именем мудреца, поэта и философа Макса Волошина, был избран отечественной богемой, и каждое лето сюда съезжались поэты, художники, музыканты и прочая творческая и просто свободная братия. На набережной живописцы выставляли свои картины, играли и пели молодые исполнители.
Еженощно на берегу, от Карадага до Юнга, звенели гитары: в одном круге – битлы, в другом – Окуджава, а в ином и тюремная лирика. Спать ночью в том Коктебеле было зазорно и обидно, добирали дрёму днем на пляже, обгорая до головешек.
В первое же наше коктебельское лето мы с Надей решили поотдыхать в Волошинской Киммерии по очереди, чтобы наш израстающийся ребёнок Максим поплавал и позагорал подольше.
Когда Надя уехала, сурово встал вопрос пропитания. И мы, ещё с двумя молодыми семьями, нашли в прибрежных кустах старый ржавый котёл, вроде большого казана, отчистили его песком, и в нём стали готовить по очереди на костре. В дело шло всё, что удавалось добыть - овощи, сосиски, пельмени, мидии с волнорезов... Заправляли снятой простоквашей, которую за так отдавала нам соседка, старая и добрая армянка. В общем, получалось то, что Джером Клапка Джером и называл ирландским рагу.
Как же это было вкусно, да ещё с дешёвым кисленьким молодым винцом, которого было хоть залейся, и в автоматах, по 20 коп. стакан, и в ларьках, в разлив... Детям же разводили в воде грушевое варенье, банки с которым вдруг появились в полупустом местном магазине.
Попытки разнообразить меню с помощью коктебельского общепита нас сразу разочаровали. На ресторан денег не было, а кафе "Левада" в народе не случайно называлось "Блевадой".
Хуже всего было с мясом. В глазах у членов нашего кулинарного кооператива уже появлялся каннибальский огонёк. В связи с этим мне придется вспомнить совсем не красящий меня случай. Однажды мой мелкий тогда сын Максик с таинственным видом позвал меня и повел кривыми коктебельскими переулками. Там на хилой лужайке паслась маленькая симпатичная овечка, привязанная к колышку бельевой веревкой.
«Это Стелла,- сказало дитя, - мы с ней подружились»
«Хорошая, - одобрил я. И непедагогично добавил: - Давай её на шашлык заберём?»
Ребенок строго посмотрел на меня и с выражением сказал: «Знакомых животных не едят!»
Мне было жутко стыдно.
...Когда уезжали, прятали котёл в кустах. Он прослужил нам не один год. Но однажды, приехав, казана нашего не нашли. Видимо, какой-то абориген или спёр для личных нужд, или сволок в металлолом.
Но тут как раз и эпоха сошла на нет...

Это были чудесные годы, точнее — лета. Наш сын стремительно превращался в долговязого подростка,  и носился по берегу как Маугли.

Мальчишка с пристани ныряет.
Он нас с тобой не повторяет,
Хотя знакомые черты
В нём проступают ежечасно.
Ах, прыгать в море так опасно
С бетонной этой высоты!

Он неуклюжий, долговязый,
Грубит, и с нежностью ни разу
На нас с тобой не поглядел.
Из всех рубашек вырастает,
Вокруг него - иная стая,
И мы как будто не у дел.

…Из моря выйдет посиневший,
Так быстро вырасти посмевший
(Попробуй-ка, останови!)
Шагнет на край, взмахнёт руками,
И скроется за облаками
От нашей суетной любви.

Он приспособлен для полёта,
И радости тугая нота
В солёном воздухе дрожит.
Мальчишка с пристани ныряет,
Он нас с тобой не повторяет
И нам он не принадлежит.

Откликнется на имя Сына,
Потом - сажёнками косыми
Навстречу ветру и волнам
От нас, от нас – по белу свету.
Но отчего в минуту эту
Так горестно и сладко нам?

* * *

Мой последний, беспробудный, безоглядный Коктебель!
В жизни медной, в жизни трудной и причина ты, и цель.

Как монетку, степь мне бросит жадный запах чабреца.
Дела нет, что в эту осень мир железами бряцал.

Эту привязь, эту зависть, эти путы разорву.
Не противясь, задыхаясь, уроню себя в траву.

Пусть до края - годы злые, и навылет, и сполна...
Утешая, Киммерия мне плеснет в стакан вина.

Ты налей мне нынче втрое, ты попробуй, мне поверь...
И Волошин нам откроет заколдованную дверь.

Когда немилосердные врачи перекрыли мне пути на юг, Надя, не представлявшая себя без хотя бы недели в Коктебеле, вынуждена была отправиться в Крым одна. В поезде познакомилась с интеллигентной московской семьей, пообещавшей устроить ее к хорошим людям. Так она оказалась… на даче поэта и мудреца Владимира Алейникова, которого я знавал ещё по московским литературным баталиям далёкого 1965 года. Я тогда, поступив после школы в МГУ, оказался рядом с создателями неформального литературного объединения «СМОГ» - «Самого Молодого Общества Гениев», одним из лидеров которого и был Владимир Алейников.
Не раз в то лето мне икалось – разговоры в Коктебеле случались в том числе и о моей скромной персоне.
Вот все думал: соберусь, да и махну в Коктебель. Но разве узнает пшенично-бородатый олимпиец Алейников в грузном седом человеке того красивого легкого и восторженного мальчика, который вчитывался в его волшебные строчки:
Когда в провинции болеют тополя,
И свет погас, и форточку открыли,
Я буду жить, где провода в полях
И ласточек надломленные крылья…

Но потом меня пригласили на Волошинский фестиваль, и я всё-таки подхватился и поехал в Коктебель... И встретились с Алейниковым, и я жил в его доме — как будто дружили всю жизнь! Так несколько сентябрей прошли в этом пристанище, переполненном друзьями, стихами, музыкой и разговорами заполночь.

* * *

Во сне береговой черты,
Где стёрты наши очертанья,
Где черти знойны и черны,
И словно бы причастны тайне,
Где непрерывны флирт и жор,
Где дамы словно на параде,
И где потрёпанный пижон
Спешит куда-то на ночь глядя -
Одни над бездной голубой,
Которая зовёт и тянет,
Мы, незаметные, с тобой
Пройдём незваными гостями.
Увлечены игрой ума,
Готовы всё раздать задаром,
Как только юная луна
Раскроется над Карадагом.

* * *

Красным сбрызнута серая ветошь заката,
Волны зло и отчаянно лупят в причал,
Там, где я их стихами не перекричал,
Воздух пряный и сладкий, как будто цикута.
Но слышна эта кроха, ночная цикада,
Заливается, словно в начале начал,
Как бы мир ни состарился, ни измельчал,
Всё же блеяньем вторит овца из закута.

Отвечает ей птица из горнего дыма,
От которого тает глухая вражда,
Даже если бездонна и непримирима...

И не пробуй дремать под шуршанье дождя,
И не ври, что все стрелы истории - мимо,
И не жди, что спасёшься, во тьму уходя.

* * *

В твоём осеннем Коктебеле,
Где время стелется по дну,
Колокола под вечер били
И добивали тишину.

Как будто в непрерывном танце,
Людская пенилась река,
И ветер с моря пропитался
Бараньим духом шашлыка.

А там, где на излёте лета
Последний планер пролетел,
Гуляли пьяные поэты
В невыносимой пустоте.

* * *
Хвала неспящим в Коктебеле,
Поющим, пьющим и горящим
В кусте терновом, в легком теле,
Давным-давно сыгравшим в ящик.

Хвала плывущим в лунном свете,
На берег прущим кистеперо,
Встречающим последний ветер
Улыбкой бога и актера.

Не видя этой жизни странной,
Где я застрял, смешной и старый,
Вы достаете из тумана
Свои беспечные гитары.

И, если вы уже запели,
Я вас услышу в это лето...
Хвала неспящим в Коктебеле
И догорающим к рассвету.

* * *

В том месте, где песни срывались у скал
На злые ножи волнорезов,
Глушил я вино за бокалом бокал,
Но был омерзительно трезв.

И женщина та, без которой — кранты,
Певунья, чертовка и злюка,
Меня называла привычно на «ты»,
Но не было слышно ни звука —

Поскольку волна обгоняла волну,
И струны рвались у гитары,
И женщину эту, вовеки одну,
Судьба мне назначила карой.

И берег, давно отлежавший бока,
В ночи догорал, как бумага,
И прямо над нами башкою быка
Маячила тень Карадага.