Но в целом проблема навряд ли сводима...

…Но в целом проблема навряд ли сводима
к инверсии времени и остальному
похожему.
Ветер играет гардиной,
негаданным гостем гуляет по дому.
Хорошему дому. На остове крепком,
проросшем в сплочённый гранит плоскогорья,
как гриб-дождевик или ладная репка,
у мелкой лагуны холодного моря.

 На склоне пологом, под месяцем талым
прилив охватил вересковую пустынь.
Вода родников отливает металлом,
и тени родятся узорно и густо.
Ложатся на ветер полярные совы
по пеленгу пищи, по лемминга писку,
и ярко восходит звездой невесомой
корвета доставки зелёная искра.

 Ночная приборка. Проворные крылья
над каждой поверхностью. Влажные блески
на свежих мазках Писсарро и Мурильо.
Столбцы статуэток угрюмы и вески,
а глянцевый камень жуков-скарабеев
пылает багрово, темно и устало.
Их много по дому. И властно довлеет
подробность и подлинность каждой детали.

 Апрель – и, подобная белой лакуне,
зима отступает. И мхи лиловеют,
и рыхлые льдины плывут по лагуне,
и ветер по комнатам ходит и веет
весенним беспамятством, северной грустью…
…На куполе – пятна последнего снега,
и дом открывает приёмное устье
для семечка капсулы, канувшей с неба.

 Там всякое: фрукты и овощи Кубы,
субмодули, древняя книга поэта
и женщины письма, которая любит,
но больше не сможет – собою об этом.
Рукою написаны… Тёмен и странен
его кабинет, где светлело ночами
от тихой улыбки её голограммы.
И образ Марии Челесты печален.

 Закрыты каналы, пусты терминалы.
Убивший источник хрональной заразы,
ничком на полу – человек, терминатор,
принявший судьбу и отдавший приказы.
Судья Атлантиды и времени лекарь…
Устала его коронарная мышца –
и нету у дома теперь человека,
знакомого с Буддой, Рамзесом и Ницше.