запись 3. записка, найденная на обороте газеты

ВСТРЕЧА

Я увидел его случайно. На остановке. В том самом месте, где люди не здороваются, потому что всё равно не запомнят лиц. Он сидел на лавке, сутулившись, и держал в руках не книгу, не бумагу, не узелок — а просто пустые перчатки. Как будто кого-то ждал. Как будто кому-то готовился подать руку.

Мне стало не по себе. В этом было что-то... неправильное. Не театральное, нет. Но — как будто он там был слишком долго. И слишком молча.

Я присел рядом. Устал. Просто хотел посидеть, но тишина между нами была такой плотной, как будто она что-то знала.

Он посмотрел на меня. Глаза у него были уставшие, не злые, не просящие. Те глаза, которые ничего не требуют — потому что в глубине уже знают, что не получат. И вдруг он спросил:

— А вы тоже больше не верите?

— В кого? — удивился я.

Он усмехнулся. Не как человек, а как трещина на стекле.

— Да не в кого. В то, что кто-то услышит.

Он говорил просто, будто речь шла не о вере, а о ветре. Но мне стало неудобно.

Я сказал, чтобы не молчать:

— Думаю, слышать — стало слишком трудно. Все слишком заняты собой.

Он кивнул, но не согласился.

— Нет, не потому. Просто у людей перегорел их внутренний провод. Не то чтобы они не хотели. Они просто… не могут. Не тянут.

— А вы?

— А я однажды поверил, что если очень тихо сидеть, то кто-то подсядет. И спросит. Как вы.

МЕРА ПРИСУТСТВИЯ

Мы молчали. В городе начинался дождь, но он не поднимался. Я не уходил.

Он посмотрел на перчатки в руках:

— Эти... не мои. Нашёл на лавке. Хотел выбросить, но вдруг подумал, что это может быть чей-то повод вернуться.

— И вы… остались ждать?

Он пожал плечами:

— Я не знаю, кого жду. Может, не человека. Может, самого себя, прежнего.

И потом, немного позже, тише, почти как признание:

— А может, просто кого-нибудь, кто не уйдёт первым.

Я почувствовал стыд. Не за него. За себя. За то, как часто я уходил первым — не потому, что спешил, а потому, что не знал, что можно остаться.

— Скажите… а зачем вы это говорите мне?

Он посмотрел на меня, и глаза у него вдруг стали очень спокойными.

— А вы ведь не убежали. Уже чудо.

ПОСЛЕ

На следующий день я услышал: кто-то умер на остановке. Просто уснул — и не проснулся. Никто не знал имени. Никто не объявлял в розыск. Говорили: странник. Без имени. Без дела. Старик.

Я не стал говорить, что знал его. Или — что пытался. Я просто сел на ту же лавку. Она была холодной. И пустой.

Я смотрел на небо. Потом на руки. Потом — на город. Он шёл мимо. Как всегда.

И вдруг я понял: не он умер. Умерла возможность. Возможность быть рядом.

ПИСЬМО, КОТОРОГО НЕ БУДЕТ

Теперь я не знаю, был ли он на самом деле. Может, это я сидел на той скамейке, а он — был тем, кто сел рядом. Может, его и не было. Но в моём сердце он остался. И теперь я не могу молчать.

Если ты читаешь это письмо — не отвечай. Просто, когда увидишь кого-то, кто молчит, не отворачивайся сразу. Иногда — молчание звучит громче всего, что можно было сказать. Иногда человек говорит глазами. Иногда — просто самим фактом, что он всё ещё сидит.

И если ты останешься рядом — не ради смысла, не ради пользы, не ради спасения, — просто рядом —

тогда, может быть, он не исчезнет.
И ты — тоже нет.

ШЁПОТ ПАМЯТИ

Он сказал:

"Не называй это одиночеством.
Это — форма слышимости,
которая ещё не нашла уши."

Я спросил, откуда это. Он только усмехнулся и сказал:

— Старый знакомый подсказал. Писал когда-то в подвале. Часто про братьев. Часто про боль.

И я понял, о ком он.