Моя душа вдруг сцены попросила

«МЫ РАССТРЕЛЯЛИ МИЛЛИОН ЧЕЛОВЕК НА ФРОНТЕ!..»
(К 80-летию победы над Германией)

Из интервью писателя-фронтовика Виктора Астафьева.

Журналист: Неужели немцы воевали лучше, чем мы, русские?
Астафьев: Лучше! Во всех отношениях лучше!
Журналист: А как же мы войну-то выиграли?
Астафьев:
Кровью. Большой. Большими жертвами.
Журналист:
А разве можно великую войну выиграть только кровью и только мясом?
Астафьев: Оказалось, можно. В сорок первом году мы сдали в плен три миллиона, сдали регулярную армию! Кем мы воевали? Мы довоевались до того, что в сорок четвёртом году в окопах уже появились язвенники, какие-то кривоногие, криворылые, когда по четвёртому разу, после четвёртого ранения из госпиталя стали возвращать на передовую людей. Мы говорим о бесчеловечности – вот она!.. Только бог знает всю правду о нашей войне – настолько она преступна, настолько она кровава. Мы расстреляли миллион человек на фронте. Миллион! Это могут себе позволить люди, которые провели коллективизацию, стреляя налево и направо. Люди, которые двенадцать с чем-то миллионов держали за решёткой, придумывая им всякие преступления…

На фото Виктор Астафьев во время войны и полвека спустя.Астафьев замолчал, его взгляд, полный тягостных воспоминаний, устремился куда-то вдаль, словно он снова видел те дымные поля, пропитанные кровью. Журналист, затаив дыхание, ждал продолжения. Наконец, ветеран заговорил снова, его голос дрожал от едва сдерживаемой боли.

— Миллион, — повторил он, словно это слово жгло ему горло. — Миллион наших же, расстрелянных не врагом, а своими.
За что?
За то, что отступили, за то, что выжили, за то, что не смогли бежать под пулемёты без патронов.
За то, что кто-то решил, что их жизнь — это просто цифра в отчёте.
Мы гнали людей на смерть, как скот на бойню. Приказы были безжалостны:
ни шагу назад.
А за спиной — заградотряды, свои же, с винтовками наперевес. Попробуй отступи — пуля в спину.
И это называли героизмом.

Он сжал кулаки, морщины на его лице углубились, словно вырезанные ножом.

— Мы не просто воевали с немцами, мы воевали с собой.
С системой, которая не щадила никого. Коллективизация научила:
человек — ничто, массы — всё.
И на фронте это продолжалось.
Я видел, как молодые ребята, вчерашние школьники, шли под огонь, потому что иначе — трибунал.
Видел, как командиры, боясь за свои погоны, бросали батальоны в мясорубку, зная, что никто не выживет.
И всё это ради того, чтобы в сводках написать: «выполнено».

Астафьев тяжело вздохнул, его глаза блестели от слёз, но он не дал им пролиться.

— А сколько мы потеряли в штрафбатах?
Их же специально посылали на верную смерть. Считалось, что они искупают вину кровью.
Какую вину?
За то, что попали в плен?
За то, что выжили в окружении?
Мы не жалели ни своих, ни чужих.
И всё это — под знаменем победы. Победа была, да. Но какой ценой? Мы утопили врага в нашей крови, но и сами захлебнулись в ней.

Он замолчал, и в комнате повисла тяжёлая тишина. Журналист не решался задать новый вопрос, чувствуя, что слова Астафьева — это не просто рассказ, а исповедь человека, который видел ад и нёс его в душе всю жизнь.

— И знаете, что самое страшное? — вдруг добавил ветеран, глядя прямо в глаза собеседнику. — Мы до сих пор не хотим говорить об этом.
Мы славим подвиги, но молчим о преступлениях.
А они были.
И пока мы не признаем их, мы не поймём, что такое настоящая победа.
Не та, что куплена кровью миллионов, а та, что учит нас быть людьми.

Астафьев откинулся на спинку стула, словно силы покинули он.
Его слова, жёсткие, но правдивые, эхом отдавались в тишине, напоминая о цене, которую заплатил народ за великую, но такую горькую победу.

Нина Матэф   09.05.2025 15:28   •   Заявить о нарушении