Комендант

            

Мечтая получить железный крест,
Упрямо Генрих шёл к своей награде,
Отправившись служить в войска СС
Шарфюрером в карательном отряде;

Спокойный, аккуратный человек,
Трудяга, не блистающий талантом,
Карьеру сделав, праздновал успех:
Назначен был районным комендантом.

Край тихий, партизаны не шалят.
А в чём тогда работа коменданта?
Так и войну закончишь без наград
Смотрителем дорог и провианта.

«Скажи!» – спросил он местного дедка
«Скажу – ответил – только нас не троньте!»
«Где партизаны?»  – «Не встречал пока…»
«Где коммунисты?» – «Ваших бьют на фронте!»

«Тебя бы расстрелять ещё вчера!
Ты наглый, дерзкий русский свин вонючий;
Возиться хватит, действовать пора!»
И вот удобный подвернулся случай:

Доносчик сообщил, что на реке
Он разглядел, прикидываясь пьяным,
Как женщина в заштопанном платке
Передавала кашу партизанам.

И, получив уже привычный шнапс,
Доносчик отбыл, радостно рыгая.
Он делал так уже в который раз,
А что он видел – кто там проверяет?

Доносчик не желал кому-то зла.
Он, просто заработав шнапс за это,
Был удивлён, что взяли из села
Двенадцать женщин по его приметам.

«Мы разберёмся»  – Генрих произнёс,
Он безучастен был к людскому горю.
Был протокол и тщательный допрос,
Был приговор, известный априори.

Их строем привели в старинный храм,
Загнали внутрь, подпёрли дверь поленом,
Бензином поплескали по углам
И подожгли бревенчатые стены.

По старым брёвнам вверх пополз огонь,
Клубами дыма купол прикрывая,
И Людвиг, бранденбуржец молодой,
Не смог стоять, за этим наблюдая.

Воскликнул Людвиг, видя этот ад:
«Пусть выйдут! Попугали – и довольно!
Ты слышишь, Генрих, как они кричат?
Они сгорят! Им жарко, страшно, больно!»

«Война – ответил Генрих, не тая, –
Предполагает крови океаны,
И если каждый сделает как я,
В лесах переведутся партизаны!»

«Ты, Генрих, наживёшь себе проблем!
Уж если суждено убить кого-то,
Так расстреляй! А зверствовать зачем?!»
«Уйди! Мы просто делаем работу»...

Село пустело, превращаясь в ад:
Пока дымилось храма пепелище,
Взлетели в воздух биржа, штаб и склад,
И немцы в гневе по округе рыщут…

Едва трепещет на ветру ветла,
И  тёплый дождь стучит по листьям клёнов.
По брошенному лугу из села
Мотоциклистов двинулась колонна.

Газуют немцы. Техника ревёт.
Колонна мчится с рокотом и треском,
Вдруг с фланга заработал пулемёт
По ним почти в упор из перелеска.

Нырнув в свинца танцующий поток,
Закувыркались мотоциклы разом;
Стреляя, Генрих  в колее залёг
С разбитым лбом и повреждённым глазом…

Смолк пулемёт. Ну, всё, окончен бой.
И тишина. Ни шороха, ни стона.
Да, Генрих победил, но он живой
Один среди расстрелянной колонны.

И так хотелось Генриху взглянуть,
На что похожи эти партизаны,
Что он пошёл, не разбирая путь,
Сжав автомат, по мокрому бурьяну.

Вот пулемёт. За ним старик застыл.
По лбу ещё стекает кровь из раны.
Семён? Он коммунистов не любил
И, говорят, был царским капитаном.

«Сочится кровь…. Старик-то жив пока!» –
И только ткнул Семёна автоматом,
Как «выросла» из дерева рука
И выкатилась под ноги граната.

Он прыгнул, ноги не успев спасти,
И из-за клёна выскочил парнишка,
На вид – годков не больше десяти.
Он тоже партизан? Ну, это слишком!

«Мой бог! Да он такой же, как мой сын,
Каким, прощаясь, я его запомнил!
Лицо и возраст – всё один в один,
Но этот – в робе, в кирзачах огромных,

С репьём в копне нечёсаных волос,
В земле испачкан, в зелени и в саже,
Кровь на руке, щеке, ободран нос
И, видно, ничего не слышит даже…

Фашист уже сознание терял,
Но мальчик методично и упрямо
Его дубасил палкой и кричал,
Срывая голос: «Получай! За маму!!!»

Под утро, попытался встать,
Хватая стебли мокрого бурьяна.
Короткий хруст – и полный мрак опять.
Очнулся снова: полдень, зной, поляна.

Он снова вспомнил сына своего:
Луна глядит приветливо в оконце,
Где вся семья справляет рождество,
Ой, нет, теперь – арийский праздник солнца.

На ёлке, где в былые времена
Висели свечи, ангелы из ваты,
Теперь свой след оставила война:
Железный крест, снаряды и гранаты,

А на верхушке – свастика. Под ней
Сынок подарки потрошит беспечно,
Но Генрих знает: через пару дней –
Призыв на фронт, и, может быть, навечно.

В час расставанья сын ему сказал,
Встав посреди прощального обеда
И вскинув руку, как в кино видал:
«Хайль Гитлер! Папа, жду тебя с победой!

Награду получи – железный крест,
Красивый, как на ёлке – за отвагу!»
«Зиг хайль!» - в ответ – и тот же резкий жест…
И лишь в глазах жены блеснула влага…

Сочился гной из перебитых ног.
Хотелось жить. До ужаса хотелось.
И он навстречу фронту на восток
Пополз, собрав всю силу, гнев и смелость,

Страдал от мух, от жажды и жары,
Мундир покрылся плесенью, как ватой,
И шустро доедали комары
Остатки крови «бравого» солдата.

Его нашли. Он в лазарет попал.
Пока ему пытались штопать раны,
Он всё подростка-сына вспоминал
И сравнивал с подростком-партизаном,

И, бредя, рвался к партизанам в лес,
Бил санитаров и в горячке умер,
И заработал из берёзы крест
И надпись на дощечке: «Генрих Куммер».

А на осине, грязен и небрит,
Болтаясь над обломками корыта,
Его доносчик вздёрнутый висит
Любимым шнапсом с головой облитый.


                Апрель 2021 г.