Моё мнение 66

Слабоумие и отвага, -
Дед Пердяй замутил террор.
Ведь теперь не нужна бумага,
А стукачество – не позор.

Удаляют мои стишата
Не понятно, увы, за что.
День и ночь на меня ребята
Кучно жалятся. Пропито

Всё на свете, включая разум,
И прокурено, как в аду.
Мол, какая она зараза,
Пишет бабка белиберду!

Мы красавицы-раскрасавцы,
Но она загнобила нас,
И приходится нам стараться,
Мы пинаем её подчас,

Но она, словно птица Феникс,
Снова крылышками бяк-бяк,
И клюёт нас, кого за пенис,
Повергая то в депрессняк,

То и вовсе в такую немощь,
Что ни в сказке про это речь,
А кого за язык, без шлема
Нам красы своей не сберечь!

Дедка, как дирижёр оркестра,
Рассылает друзьям стафет,
Дескать, я промеж вас маэстро,
А у бабки кумиров нет.

Вот, ужо, зададим ей жару,
Помолясь на портрет вождя,
Нас уважат. Пустую тару
У компьютеров громоздя,

Антимонии будем слёзно
К модераторам возводить…
Стать поэтами – слишком поздно,
Проще тех, кто им стал, травить.

Их не будет, мы воссияем,
Как сопля, под луной блестя.
Дед Пердяй никогда лентяем
Не был, над мутатой пыхтя.

Хоть и сказочный был опричник,
Клоновод и душитель он,
Всё же лучше на жопе прыщик,
Чем чрезмерный тестостерон!



«Пётр Петрович Кащенко, самый известный в России психиатр, считался человеком неблагонадёжным .
До самого 1917-го года находился под негласным надзором полиции.
Зная, что за его контактами следят, а переписку усиленно читают, Кащенко со временем ограничил круг встреч, а газеты перестал выписывать вовсе.
Как-то в 1916-м году в Сиворицкую больницу в Гатчине, которую он возглавлял, пришли студенты-медики, и один из них задал вопрос:
- Как вы можете в разгар войны и политического кризиса не читать газет?
На это Кащенко сказал следующее:
- Мне нет нужды читать газеты, чтобы знать, что творится в мире.
 Мои больные – вот моя ежедневная газета.
 Извольте видеть, с начала этого года в нашу больницу поступило семеро Распутиных, причём весной и летом – по одному, а с начала осени – уже пятеро.
Отсюда я заключаю, что влияние Распутина растёт.
Про войну также знаю получше репортёров: с австрийского фронта привезли двух офицеров: один повредился рассудком при артиллерийском обстреле, другой – во время наступления.
Так вот, второй офицер каждый день рисует карту наступления со всеми-всеми деталями – и все-то деревеньки он наизусть помнит, я сверялся по карте.
 И сколько пленных взяли, и сколько оружия, и что из-за воровства интенданта дивизии не хватило провианта.
Потом, господа, у нас не только лечебные корпуса, но и свои огороды, конюшня, мастерские, скотный двор – каждый день я подписываю счета, по которым вижу, насколько поднялись цены на товары.
 Я могу вам спрогнозировать оптовые цены на любой товар получше “Биржевых ведомостей”.
- Но ведь в мире есть не только новости да биржевые сводки, - сказал студент. – Надо же читать что-нибудь для души.
- Сейчас покажу, что у меня для души, - ответил Кащенко.
Проведя студентов по коридору, он указал на дверь большой палаты.
– Видите, господа? Здесь Здесь у нас литераторы.
 Есть Гоголь, который утверждает, что спрятал в подвале второй том “Мёртвых душ”, есть Лев Толстой. Очень интересные люди.
А вот этот, что сидит на диване, прямой как палка – критик Чуковский. Знает наизусть “Евгения Онегина” и Гомера, цитирует Чехова без ошибок целыми страницами.
Мы с врачами часто приходим послушать.
 С ним только одна проблема – постоянно требует бумаги и чернил, чтобы “разгромить Горького и бездарную Чарскую”.
А как получит бумагу, то марает и марает целыми часами. Измарает сто листов бессмысленными гадостями, в чернилах вымажется – и сидит довольный.
Одно слово – критик!»