Гипноз. Рассказ

Шло десятое лето необъявленной войны, которую по велению её зачинщиков современники назвали русско-украинской, но каковую по её окончании историки назовут третьей мировой. Ещё никто не знает, чем закончится это кровавое побоище:  кто поднимет флаг победы, а кто будет платить контрибуции,  на какие глубины просядет славянская демография, а кто снимет кровавую пену каиновых  миллиардов перед тем, как отправиться в ад. Никто из воюющих сторон, разделённых между собой случайно образовавшимся государством под названием Украина,  ещё не собирается отступать,  а впереди – месяцы, годы и одна непостижимая безвестность.
*
Рядовой Александр Дробышев в свои тридцать три уже отвоевал. Остались сущие формальности перед тем, как уйти в запас. Медики военно-врачебной комиссии  установили итоговую  категорию годности к военной службе, определив, что травма головы неизлечима, а болезнь прогрессирует. Дробышев уже сидел на рюкзаке, и вызов к главному врачу военного госпиталя Юрию Георгиевичу Родионову воспринял как ещё один мизерный шажок к выписке и долгожданному возвращению домой.
 - Дробышев, за тобой приехали, - сказал Юрий Георгиевич, взглядом указав на одиноко сидящего в углу его кабинета человека в камуфляжной форме. – Вот, товарищ сам всё объяснит.
Человек в камуфляже пересел к приставному столу, где перед Родионовым неуверенно разместился бледный и исхудавший Дробышев. Неизвестный  был невысоким коренастым мужчиной лет сорока, с поседевшей узкой бородкой и чёрными, как смоль, длинными усами, комично закрученными вверх.
- Так вот ты какой, гипнотизёр Дробышев! – произнёс незнакомец, сразу представившийся как  замкомандира разведроты Кирьянов, приехавший за Александром с просьбой отлучиться на один день для участия «в особо важном деле».  – Очень надо, Саша! Два часа туда, два обратно, на один денёк, и доставим обратно с благодарностью от всего подразделения.
Дробышев вопросительно посмотрел на главного врача, тот утвердительно кивнул, что означало лишь одно – вопрос согласован. Отпираться было не столько бесперспективно, сколь неудобно,  оставалось лишь уточнить причину и детали отлучки из госпиталя.
- Чем могу быть полезен? Я для особо важных дел уже как бы фигура отработанная,  - пожал плечами Дробышев.
- Саша, нужна твоя помощь, - твёрдо сказал Кирьянов, подкрутив  чапаевский  ус. – Твой дар нужен. Я обещал командиру, что без тебя не вернусь.
- Да какой дар, дружище? О чём вообще речь? – недоумевающе спросил Дробышев.
 - О чём речь - этого пока сказать не могу. Задача будет поставлена на месте, - пояснил Кирьянов, потом повернулся к Родионову и добавил: - Скромняга-парень, представляете… Подвиг совершил, и молчит. Вернулся из вашего госпиталя в мою роту разведчик, и рассказал историю про гипнотизёра Дробышева. Он тут на кроватях прохлаждается, а там о нём легенды слагают.
- А что за легенды? Позвольте поинтересоваться, - заинтриговался доктор.
- А сам он не рассказывал? – возмущённо пробасил Кирьянов. - Говорю ж, скромняга. Сам я подробностей не знаю, но поведали так, что  накрыла птичка, ну, в смысле  дрон, позицию  группы бойцов.  Один двухсотый, два трёхсотых и ещё трое на ногах. Стали выносить раненых,  один из них орал от боли так, что кровь в венах стыла.  Думали, что всё, не жилец. Уже стал отключаться. Так вот, говорят, Дробышев ввёл его в состояние транса и всю дорогу, когда тот был в полубессознательном состоянии,  разговаривал о перипетиях детства, юности, первой любви, потом внушал жизненно утверждающие установки, пока, наконец,  живого не передал медикам. Чем, собственно, и спас.  Представляете? Я так говорю, Саша,  или нет? – Кирьянов повернул лицо к Дробышеву.
-  Примерно так. Только я сам не знаю, как оно получилось, - неуверенно хмыкнул Александр.
- Не знает он. Всё ты знаешь, братишка. У тебя позывной Гипноз. И этим всё сказано, - по-командирски рубанул Кирьянов. – В общем, времени мало. Давай, Сань, собирайся. Выручай.
- И всё-таки… Куда мы едем и какая моя функция? -  понимая, что не получит ответа, всё равно спросил Дробышев.
- По дороге поговорим, - ответил Кирьянов и, поднявшись со стула, протянул руку Родионову. – Спасибо вам за понимание, доктор. Все, как и договорились, доставлю в целости и сохранности сегодня вечером, в крайнем случае, завтра утром.
*
В расположение разведроты ехали на забрызганной чёрной донбасской грязью юбилейной «буханке», за рулём которой сидел молчаливый водитель с посечённым шрамами лицом. Работу свою он знал хорошо, мчался на максимальных скоростях, порой не обращая внимания ни на дорожные знаки, ни на сигналы светофора. Кирьянов с Дробышевым разместились на боковых сиденьях в салоне
- Слышь, Моряк, ты не увлекайся, нам товарища надо поберечь, ему сегодня работать. Доктор сказал, чтобы аккуратнее, -  громко крикнул водителю Кирьянов.
 - Вас понял, - посмотрев в зеркало заднего вида, спокойно отозвался Моряк и немного сбавил скорость, в салоне стало тише. 
- Чего молчишь, Гипноз? Расскажи лучше, кто тебе такой позывной дал или сам придумал? – настойчиво дёргая чёрный ус, спросил Кирьянов.
 - Всё просто, - театрально улыбнулся Александр. – Рассказал товарищам причину своего увольнения из школы.
- И что за причина?
- Я психологом школьным работал. Как-то рассказал старшеклассникам, что мой дед был гипнотизёром. Ну, не так, чтобы занимался этим профессионально, он вообще в колхозе работал. Но мог, например, войти в чужой двор и взять в сарае, чего надобно, а собака даже рот открыть не могла. Животные вообще в глаза деду не смотрели, что домашние, что дикие. Люди в деревне тоже лица воротили, боялись. А что? Он на собрании колхозном председателя в транс ввёл и ушёл огород копать, так собрание и закончилось, не начавшись. А председатель только часа через два очухался. Однажды в деревню две цыганки заявились, начали золото у людей выманивать. Помните, была такая эпопея с этим золотом? «Порча, - говорят, - на тебе, смертельная, на украшения сделана, неси все золотые изделия из дома, будем снимать порчу». И люди несли, отдавали  всё самовольно. Так и кружили цыганки по району, и милиция не могла их поймать. Пока не нарвались цыганки на деда моего.  Глянули они ему в глаза и замерли. Дед сходил домой, переоделся во всё чистое, вернулся – они стоят, как вкопанные.  Дед шепнул им что-то, они и тронулись за ним молча, и  притопали к участковому в соседнее село. Цыганки, правда, как и председатель, тоже пару часов не могли слова вымолвить, сидели в опорном пункте милиции как мумии египетские. Мог бы дед со своим талантом большие деньги зашибать, родись он где-нибудь в Москве или Ленинграде.
- Так ты, выходит, от деда тоже дар получил?
- Нет у меня никакого дара, так, чуть-чуть могу, понарошку... Школьники мой рассказ про деда на смех подняли, а меня это зацепило. Я ж школьный психолог, можно сказать, уважаемый человек, к  тому же не вру, а правду говорю. Ах, так!? Дай, думаю, попробую гипноз на самом весёлом и недоверчивом папашкином отпрыске. Собрал всю волю в кулак, перегнал энергию из этого кулака во взгляд свой, смотрю, а клиент поплыл. Глянул мне в глаза и рухнул, где стоял. В чувство пришёл быстро, но шум по школе разошёлся. Стали ко мне заглядывать, типа, а давайте ещё попробуем… Ну, давайте, мне самому стало интересно, на что я способен, и смогу ли этой энергией разумно управлять. А тут – целая толпа подопытных сама приходит, чего ж не воспользоваться. В общем, закончилась эта эпопея тем, что накатали родители на меня жалобу в прокуратуру. Началась проверка, и директриса, чтоб на школу тень не наводить, по-быстренькому меня и уволила.
Кирьянов  расплылся в почтительной улыбке, от чего кончики усов едва не коснулись уголков широких глаз.
- И ты сюда подался?
- А после того скандала мне бы в городе всё равно работать не дали. Жены нет, родители с копейки на копейку перебиваются, а тут я ещё – лишний рот. Выбор был небольшой: либо уголовная статья за применение психического  насилия в отношении несовершеннолетних, либо административка и военный  контракт. Я выбрал второй вариант. Теперь вот отвоевал своё. Думал, домой, а тут вы со своим особо важным делом. Так что за дело-то?
Кирьянов недоверчиво глянул на Моряка, громко пошамкал челюстями, раздумывая, потом тихо, почти шёпотом проворчал:
- Пацаны пленного укропа притащили. Засекли схованку, где расчёт эрсэзэошников шкерился. Месяц жизни не давали никому, падлы. Выдвинулись, чтобы уничтожить, а в результате разведки боем вытащили из норы целого командира реактивного артиллерийского дивизиона. Чего он там ловил – непонятно, однако вот такая нам выпала удача, Саша. Но есть нюанс - командир с приколом оказался. Допросили,  всё стрекочет складно: из Вышгородского района Киевской области, женат, двое детей… Оттарахтел как по шпаргалке всё – и про хату с садочком, и про учёбу в Киеве, и про тренировки в Британии, и про программу подготовки. А как подходим к главному – к сведениям о подразделениях ракетчиков, о руководящей структуре, о вооружении, расположении складов, средствах связи, маршрутах, точках наблюдения, схемах взаимодействия,  ну, ты сам понимаешь структуру допроса - вот тут – беда…
- Не колется?
- Как тебе сказать? Начинает отключаться, типа в обморок уходит и бред несёт. Показали доктору, говорит, физически почти всё нормально, чуть моторчик барахлит, но он у всех военных не в порядке, а вот насчёт психики – тут другой специалист нужен. А нам из этого борова надо  хоть какие-то сведения добыть, пока он ещё  в наших руках и не передали по инстанции. Ну, здесь про тебя наш подлечившийся боец и вспомнил. Про подвиг твой гипнотический. Да ты, может, и знал его – позывной Крот из Стаханова, он тебя в госпитале видел, и как на Бога смотрел. …
- Не, не знал…
- Ему про тебя и рассказал твой спасённый. Подумали и решили, если ты обладаешь даром гипнотизёра, ты ведь и укропчика можешь в обмороке допросить?
  - Вы с ума сошли? – подпрыгнул Дробышев. – Какой нахрен пленный? Какой обморок? Это не по моей части. Разворачивай коней, поехали обратно.
- Ты не кипятись, Сань. Надо попробовать. Понимаешь, тут дело принципа. И не только для меня, для всех моих пацанов. Не каждый день такой фрукт нам с дерева падает. И надо скушать его, получив максимальное удовольствие и объём позарез нужных сведений, - умиротворяюще почти промурлыкал Кирьянов.
- И как вы себе представляете этот допрос?
- Укроп – субъект непредсказуемый. Твою задачу вижу так: ты присаживаешься рядышком, никто тебя не представляет, пленный не понимает, кто ты. Вопросов не задаёшь, комментариев не делаешь, ни на что не реагируешь. Просто слушаешь, ловишь его за метлу, если надо, делаешь пометки на листочке – ты же психолог, можешь понять, когда человек врёт, когда искренен, когда ему хорошо, а когда реально плохо. А вот если опять наш клиент рухнет в обморок, вот тут и предлагаю попробовать твоё искусство. А-а?
- Ерунда какая-то. Да это и незаконно, - шикнул Дробышев, он внутренне ощущал, что предлагаемая задача для него непосильна.
- Незаконно, говоришь? А законно целые деревни с живыми людьми жечь? Пленных стрелять законно? Незаконно, блин… Это тебе не школа, родители в прокуратуру не напишут, не переживай. Да и предки у него под Киевом, а мы Киев возьмём не скоро. Вот такой расклад, Сань.
*
Разведрота Кирьянова располагалась на окраине какого-то посёлка в побитом осколками одноэтажном бараке с глубокими подвальными помещениями. В гражданской жизни, вероятно, это было либо  небольшое предприятие, либо вспомогательное помещение шахты или завода. Взрыхлённая прошедшими недавно боями земля вокруг барака колола глаз выжженными травами и останками обгоревших деревьев.
Дробышева и Кирьянова встретило два высоких бойца, от которых пахло потом и порохом. Скупые рукопожатия без представлений.  Александра провели по длинному коридору с облупленной керамической плиткой и предложили спуститься  в просторную полуподвальную комнату с одним зарешёченным окном. За столом на кривой табуретке в одиночестве  сидел седовласый офицер, представившийся командиром разведроты Леонидом.
-  Значит, ты тот самый Гипноз? – скупо улыбнувшись, глухо спросил командир.
- Так точно, - казённо кивнул Дробышев, поправляя на себе за время лечения основательно обвисшую форму.
- Я-то представлял себе, что явится сейчас настоящий шаман – глаза чёрные, нос пикой, руки-крюки, морщины –барханами, а тут привезли обычного парнишку белобрысого, Емельку с печки, - сдержанно пошутил Леонид.
- Ну, какой есть…
- Присаживайся, Саша, - предложил командир. – Кирьянов, а ты давай, через пять минут заводи вояку. В общем, ещё раз предупреждаю: никаких имён, позывных, косых взглядов, острот, подколок, перемигаваний и смефуёчков. Пленный сидит в углу. Я веду допрос, остальные молчат и слушают, ловят каждое слово. Если возникают дополнительные вопросы, пишете на бумаге, передаёте мне. Я уже буду сам анализировать уместность и формулировать предмет.   Теперь ты, Гипноз… Кирьянов, в принципе, тебе всё рассказал, но я добавлю: мы очень рассчитываем на твой дар. Если сможешь ввести пленного в состояние транса и поговорить, вытянуть из него душу,  но лучше важные сведения, это очень поможет в нашей дальнейшей работе. Понимаешь, очень поможет. Список вопросов тебе, в принципе,  не нужен, ориентируйся на те, что буду задавать я. А там уже как знаешь сам, ты специалист, тебе и колдовать.   Очень тебя прошу, отнесись с пониманием и полнейшей серьёзностью. Вопросы есть? Вопросов нет. Ну, всё, по местам.
В комнату завели пленного – широкоплечего, коротконогого, с вислым животом и длинными руками, которые, даже будучи связанными, доставали почти до коленей. Возраст – лет под пятьдесят, лицо упитанное, небритое, взгляд слегка бегающий, как будто ищущий возможность ускользнуть. Дробышев сразу обратил внимание на кровоподтёки под глазными впадинами, видимо, досталось мужику при задержании. Но расспрашивать такие подробности возможности не было, хотя они показались для миссии Дробышева очень кстати.
 Несколько секунд Александр пытался «ухватить» зрачки допрашиваемого, которые метались из стороны в сторону и никак не фокусировались в одном положении. Пленный – калач тёртый, наверняка, сразу понял, кто здесь главный, поэтому погладывал только на командира или просто шарил блуждающим взором по углам. Командир перешёл к вопросам допрашиваемому, представившемуся как  Сирко Андрей Александрович, сорока восьми лет от рождения.
«Сирко, значит, - подумал Дробышев, пока ещё с трудом принимавший  уместность своего присутствия на допросе. – Какая знаменитая запорожская фамилия! Но тот Иван Сирко, державший в страхе крымских татар и  ногайцев, и сочинявший письмо султану турецкому, звался у врагов урус-шайтаном, то есть русским дьяволом.   И служил Руси-матушке, не признавая никакого отдельного малороссийского народа и отдельной от Москвы церкви. А этот Сирко – полная противоположность мифического героя – служит врагам России, пошёл войной на братьев своих и против веры предков, ещё и кичится своей каиновой подлостью. Где же в твоей сальной броне слабое место? Хоть и учили тебя подлецы-англичане, но не может быть, что нет пробоин в твоей звериной шкуре».
Дробышев, слушая глухой голос Сирко и рыхля взором плоть,  всё сильней и сильнее проникал в его сущность, мысленно расщепляя его на атомы, а атомы в свою очередь на электроны, протоны и нейтроны,  которые делил на кварки и ещё более мелкие частицы до самых неподвластных рассмотрению и измерениям вибраций. Пока командир разведчиков задавал стандартные вопросы,  Дробышев выстраивал отношения с этими энергетическими волнами Сирко, погружаясь в его бессознательное, и  сделал первый важный вывод для себя: «Он боится, причём очень боится». Потом он этот безумный страх уловил в беглом соприкосновении с помутнёнными  зрачками допрашиваемого.
Это был даже не взгляд, а лёгкое касание, но и его было достаточно, чтобы Александр мог прочитать ужас, расшатывавший изнутри всё дряблое тело Сирко. В какой-то момент Дробышев ощутил, что украинский командир переключил своё внимание с сердитого Леонида на него, предположив, что внутреннее  состояние разума дошло до той точки, когда требуется чья-то защита и сострадание, и, возможно, что «доброго следователя» допрашиваемый узрел в Дробышеве.
«Это уже лучше, будем выстраивать доверительный союз, - подумал Александр, не отрывая своего острого взгляда от глаз Сирко. – Даже у каждого бесстрашного героя возникают мгновения паники. Возможно, что его обмороки именно с этим и связаны. Желательно не допустить, чтобы он внутренне закрылся или вообще отключился».
Когда командир перешёл к вопросам об отношении со стороны местного населения к подведомственным Сирко подразделениям,  тот попросил воды. Его руки неистово трусились, ноги тянули судороги. Дробышева осенило, что это наиболее удачный момент для вступления в контакт с допрашиваемым.   Быстро черканув на листке бумаги несколько слов, Александр, протянул запись командиру разведчиков и замер. На листке было написано: «Прошу оставить нас вдвоём».
«Невозможно. Запрещено», - написал в ответ командир.
«Так надо!», - черканул ниже Дробышев.
Командир по очереди косо глянул на Кирьянова и скучающего в углу парня с автоматом, в задумчивости крепко сжал скулы.  На его лице отчётливо отобразилось неудовлетворение от того, что допрос пошёл не по заранее планируемому сценарию. Но с другой стороны у Дробышева был аргумент на такой экспромт, причём утверждённый самим же командиром – «отнесись с пониманием и полнейшей серьёзностью». И именно понимание и серьёзность ситуации подсказывали Дробышеву  правильность  дальнейших действий.
- Попрошу выйти за мной, - неожиданно быстро приказал командир разведчиков – он сам и двое понимающе кивнувших «лишних»  последовали  в коридор, оставив за собой слегка приоткрытую дверь.
- Они хотят вас обнулить, Андрей Александрович. И тому есть серьёзные причины - многочисленные жертвы среди гражданских по вине ваших подчинённых, – входя в свою роль, очень тихо и монотонно произнёс Дробышев. В ответ было молчание, но рассеянный взгляд пленного украинского офицера выражал то ли мольбу, то ли полное смирение со своей печальной участью. Примерно таким и должен быть взгляд для фокусировки. – Вы меня хорошо слышите?
- Да, слышу, - так же почти беззвучно ответил тяжело дышащий допрашиваемый.
 - Не переживайте. Я здесь для того, чтобы этого не допустить. Вы ведь хотите жить?
- Хочу.
- Дышите спокойно. Вы много пережили и переживаете сейчас. Сделайте вдох, затем выдох. Вам станет легче. Вы понимаете меня?
- Да, я дышу.
- Глубже и реже…
- Да, я понял.
- Ваши дети и жена, наверное, тоже хотят увидеть вас живым? Вы их любите?
- Очень.
- У вас есть сын? Как его зовут?
- Сашко.
- Саша. И отец у вас Саша. И я тоже Саша. Вы хотите жить. Ваши дети и родители хотят жить с вами в будущем, и я хочу, чтобы вернулись к ним живым. У нас с вами так много общего. Вы это осознаёте?
- Осознаю.
- Вы верите, что я хочу вам только добра?
- Не знаю…
- Вы верите или нет?
- Хочется верить… Но я не знаю, кто вы…
- Вы помните, как хорошо мы жили до войны?
- Помню.
- И я помню. Все были живы. Мы с вами одной крови, одного корня. Одни праздники праздновали. Откиньтесь назад, на стену. Сюда никто не войдёт. А вы выйдете отсюда целым и невредимым. Вы выйдете отсюда, я обещаю вам, Саша. Я клянусь вам. Вы читаете молитвы?
- Иногда… Вы священник?
- Немного…  Вас били?
-  Да…
- Вас больше не будут бить. Вы пойдёте в церковь и почитаете молитву за здравие ваших детей и родителей. Вы будете здоровым и счастливым человеком. Как в вашем детстве. Вы помните своё детство?
- Да, многое помню.
- Давайте с вами закроем глаза и вместе вспомним детство?
- Зачем?
- Я хочу узнать о ваших молодых годах. Какой вы были человек до войны. Вы ведь очень добрый и часто вспоминаете своё счастливое действо. Закройте глаза… Закройте… Детство… Беззаботное, лучистое, как солнце, струящееся, как родник, текущее, как весенний ручей… Что вы помните? Куда отец вас возил на каникулы?
Сирко медленно закрыл глаза, не дождавшись сделанного Дробышевым щелчка пальцами. Грузное тело тяжело откинулось на облупленную стену полуподвала, дыхание было медленным и глубоким . Сирко снилось, как он со своим ещё молодым отцом, ехал в автобусе куда-то очень далеко. Сколько отцу лет? Наверное, около тридцати – взгляд беззаботный, улыбка сияющая, плечи широкие. Рядом - много незнакомых детей и их родители.  За окнами, как кадры цветной киноленты,  мелькали сначала высокие леса, потом ровные зелёные поля, сменившиеся рельефной местностью, над которой возвышались терриконы. Андрей впервые в своей жизни увидел эти величественные насыпи, чем-то напомнившие египетские пирамиды из школьного учебника истории.   
- Отец возил меня в лагерь. Я видел терриконы. Это Донбасс… - прошептал Сирко.
- В какой лагерь? Где он находится? Как называется, что написано на въезде?  - монотонно попросил уточнение Дробышев.
- Сейчас, сейчас, не вижу…- Сирко шаркнул ногами, будто попытался сделать несколько шагов. – Вот, вижу, «Лесная сказка» называется.  Высокие дубы, елочки молодые на огромной площади перед пионерской комнатой. Сейчас будет объявление по лагерю на ужин… Сейчас…Сейчас… Вот, слышите? Это Света говорит, она наша пионерская вожатая. Самая красивая девушка во всём лагере. Она хоть и на несколько лет старше, но потом долго мне по ночам снилась. Я ей цветы в лесу собирал и тайком в баночку на подоконник её комнаты вставлял. А потом издали наблюдал, как она, глядя на них,  улыбалась.
- Вы один раз были в этом лагере, где работала Света? Или часто ездили?
- Да, только один раз. Нас туда в восемьдесят шестом году эвакуировали, когда авария на Чернобыльской станции случилась. А потом я просил отца, чтобы ещё раз отправил в этот лагерь, к Свете, но он не смог достать путёвки. Это был какой-то шахтёрский лагерь.  И Света была дочкой шахтёра. Она нам об этом с такой гордостью говорила. А мне смешно было – подумаешь, шахтёр, нашла, кем гордиться. Она показывала мне своего отца, он всё лето работал ночным сторожем в «Лесной сказке», его от шахты туда посылали. Раньше так на совестях предприятиях практиковалось.
- Вы дружили со Светой?
- Я приходил в пионерскую комнату. Она учила меня играть на барабане, рисовать стенгазету, рассказывала, как работает радиоузел лагеря. Ещё игры организовывала, переписки между отрядами, соревнования по скорости заучивания стихов и мелодий, а ещё она проводила дискотеки.  Представляете, танцплощадка, на которой собиралось по полтысячи детей? Это было великолепное время, целые четыре недели, залитые до краёв счастьем и впечатлениями. Только…- Сирко внезапно осёкся, его лицо искривила гримаса неприятия.
- Что только? – встревожился Дробышев, но тут же исправился , обратно запев монотонную успокаивающую мелодию. -  Андрей, вы сказали «только»… Вы вспомнили неприятный момент? Расскажите о нём.
-  …Только с одной стороны это было чудесное время. А с другой - мне не нравился директор лагеря, - продолжил Сирко. - Его звали  некрасивым именем Кузьма, а отчество Иванович.  Он… Он…
- Вы сказали Кузьма Иванович. Он был плохим директором, слишком строгим?
- Я ему почему-то очень не понравился. Когда отец привёл меня в его кабинет подписать какие-то бумаги, директор сказал: «Вы знаете, кого вы привезли?».  Отец, ничего не понимая, ответил: «Как кого? Сына». «Не-е-ет, - важно просопел Кузьма Иванович. – Это для вас он сын, а для меня – человек, который… который… - директор долго перебирал шёпотом нужные для окончания его фразы слова, а потом громогласно выпалил: -  испортит мне жизнь!». Я этот момент хорошо запомнил. Отец пожал плечами и сказал мне, что Кузьма Иванович шутит, он, наверное, так всем говорит, чтобы вели себя хорошо. И я старался не подвести отца, хотел понравиться Кузьме Ивановичу. Вот только…
- Да, вы старались не подвести отца, но директор что? Что он делал?
-  По-моему, им двигала какая-то ненависть ко мне, причины которой я не понимал. Каждый раз, когда мы где-то пересекались в лагере, он останавливал меня за плечо, подолгу пристально смотрел в глаза и спрашивал: «Ну, что, не передумал убивать?». «Кого»,- спрашивал я. «Меня», - отвечал он очень серьёзно, сдвигая брови и сжимая скулы. Но я никого не собирался убивать. Мне было страшно. Я стал бояться Кузьмы Ивановича, вздрагивал от одного упоминания его имени, избегал встреч с ним…
- Андрей, вы до сих пор боитесь Кузьмы Ивановича?
- Да. Мне бы не хотелось с ним встретиться вновь. Даже сейчас. Когда заканчивалось лето восемьдесят шестого года, директор   по радиосвязи вызвал к себе несколько мальчиков из нашего отряда. Не помню, что произошло: то ли мелкая потасовка, то ли кража какой-то вещи, а, может, и одно, и другое вместе. Мальчишки решили, что директор устроит всем допрос. Но просчитались. Кузьма Иванович посадил нас напротив и спросил: «Кто ещё, кроме Сирко, жаждет моей смерти? Признавайтесь!». Мальчишки молчали, а я в этот момент почувствовал адскую боль в груди, как будто в меня вонзились сотни стрел. Я пытался вымолвить, что не собираюсь никого убивать, я обычный советский школьник, а у директора - какая-то необъяснимая странная одержимость в отношении меня.  В этот момент Кузьма Иванович резко встал, подошёл ко мне и в присутствии всех ребят со злостью сказал: «Сирко, может, ты сразу сдохнешь,  и избавишь и меня, и всех остальных от своих кровавых намерений?» Мне кажется, что он ещё шёпотом мне на ухо добавил: «Я сам тебя кончу, чтобы не случилось худшего». Мне непонятно, что двигало директором в те дни, какая сила овладела его телом и разумом. Не находили этому объяснения и мои друзья. Вы представляете, какой внутренний ужас я переживал до самого конца лета, пока, наконец, за мной не приехал папа. У меня потом были тяжёлые воспоминания о лагере «Лесная сказка», хотя я уже говорил об этом,  мне несколько лет хотелось ещё раз в нём побывать, чтобы, возможно, снова увидеть Свету…
- Попытайтесь вспомнить, Кузьма Иванович в то лето вам больше не угрожал смертью?
- Он и сейчас стоит передо мной: белолицый, волосы чёрные, взгляд острый - как у горца. Вот он  - идет ко мне, а я пячусь назад, щупаю руками стену,  хочу найти выход… Его глаза налились кровью, он тоже лихорадочно шарит рукой, пытаясь схватить ею что-то тяжёлое. Я убегаю, а он двигается за мной, незаметно ускоряя шаг. Куда мне бежать? В лагере много разных потайных мест, но, кажется, директор знает их все. Он здесь работает много лет, излазил все подвалы, хозпостройки, бани, туалеты  и чердаки деревянных корпусов. В лес! Надо бежать в лес! Он убьёт меня! Я умру!..- мясистое тело Сирко пошатнулось на стуле.
Дробышев импульсивно вздрогнул и вскочил с деревянной табуретки. В его не самой большой гипнотической практике – в школе, в университете, на рабочем месте психолога - были странные случаи, которым он не мог дать объяснения, но погони с угрозой смерти пациента в состоянии транса ещё не случалось. Александр сам погрузился в  лёгкое оцепенение, явственно осознавая, что задание разведчиков он, по сути, провалил. Точнее первая его часть – введение пленного в состояние управляемого гипнотического сна получилась, а дальше – всё разрушилось, вышло из-под контроля, и сеанс необходимо прерывать.
- Что тут у вас происходит!? – рявкнул без предупреждения спускающийся сверху Кирьянов. - Кто тут умирать собрался? Свою смерть мы тебе позволить не можем! Ты ещё помучиться должен, прежде, чем мы тебя сами отправим в ад.
- Подождите! Стоп! – запротестовал Дробышев, всё ещё надеясь вернуть ситуацию в исходную точку, если не для продолжения сеанса со свалившимся с табуретки  Сирко, то хотя бы ради сохранения едва блеснувшей искры доверительности с его стороны. Ведь можно было сделать перерыв и продолжить.
Следом за Кирьяновым, гремя твёрдыми подошвами берцов,  в полуподвал  спустился вытянутый, как струна,  командир.
- Саша, мы так не договаривались, - энергично сказал он с напряжением в голосе. – Чёрт знает, что у вас тут происходит, слушать противно и времени нет на это. Перед тобой на столе был оставлен список вопросов. Какая Света? Какой Кузьма Иванович? Бани, туалеты, чердаки…Твою мать! Он тебя разыгрывает, а ты ведёшься. Мы уже просто не выдержали, уж извини,   – командир брезгливо сплюнул в угол помещения и приказал солдату с автоматом поднять с пола беззвучно лежащего пленного. 
- Да он чё-то не поднимается, - испуганно воскликнул солдат.
- В смысле? – заволновался командир.
- В смысле, он вообще лежит трупом, - над телом Сирко в тот же момент склонилось четыре фигуры.
- И что с ним? – басом спросил Кирьянов.
- Я его пытался подвести к нужным вопросам, я должен был…- хотел было оправдаться  не на шутку сдрейфивший Дробышев – смерть во время гипнотического сеанса – такого в его жизненных планах не было. Но никто не обратил внимание на растерянные объяснения  Александра.
- Пульса нет, - кисло произнёс командир, подавив пальцами на шею застывшего в неподвижности Сирко.
- Давай доктора бегом, и ни слова о том, что видел. Просто вези доктора, скажи, плохо пленному стало, в обморок упал, - скомандовал солдату с автоматом Кирьянов.
- Может, не надо было этих экспериментов? – озадаченно пробурчал командир.
- По ходу, не надо было… Допросили, бляха-муха… - недовольно вздохнул покосившийся на Дробышева Кирьянов. – Саш, а так бывает на гипнозе?
- Так даже дома на диване бывает, - не растерялся Александр. – Конечно, поторопились вы войти. Чёрт его знает, что там перемкнуло в его голове. Может, кровоизлияние, может, мотор отключился, мы же его анамнез не изучали… Не знаю…
- А ты тоже хорош, - грузно присев за стол, перешёл в моральное наступление Леонид. – На фига было его шугать, что мы его того… в расход хотим?
- Доверие вызвать хотел…
- Получилось?
- Почти.
- Ага… почти…, - почти прошептал командир. В помещении наступила гнетущая тишина. Кирьянов не мог оторвать взгляд от остывающего тела Сирко, Дробышев сел на табуретку, поставив локти на колени и закрыв лицо руками. В нелепом молчании время прошагало  около минуты. – Ну, чего скисли-то?
- Да кто его знает… - опомнившись,  вздрогнул  Дробышев.  - Вроде, как и человек был когда-то неплохой….
- Вот именно, что когда-то, и именно, что был. И Гитлер картины рисовал, ага. Но нам жалобные песни петь и сентиментальничать некогда, одним нацистом меньше стало. Это война, ребятки… - сокровенным баском резюмировал командир. - Давай так, Саша, никакого сеанса здесь не было. Доктора привезут, скажем, что крякнул во время допроса. В принципе, так оно и было, с небольшим лирическим отступлением.
- Согласен, - кивнул Кирьянов. – Зря только Саню побеспокоили, загорал бы сейчас в больничке, спокойно книжки читал, медсестричек в прозрачных  халатиках кадрил.
- Да ладно, - впервые за весь день усмехнулся Дробышев.
 - Девушка есть? Ждёт?  – Кирьянов сделал акцент на последнем слове.
- Старики ждут…- ответил Дробышев, в этом момент  представив лица своих родителей, которые, судя по последним присылаемым фотографиям, нещадно постарели . 
- Сань, а  что он там про какой-то лагерь лепетал, про Кузьму Ивановича, про убийство, угрозы какие-то? Бред это был что ли? – развеял внезапно нахлынувшие мысли командир, не особо знакомый с тематикой гипнотизма и всего с ним связанного - потустороннего.
- Не сказал бы…
- О, как! Любопытно, аж проверить захотелось. Кирьянов, - поднял голову командир. – У нас же этот, Петрович – местный?  А ну, позови его.
Кирьянов привычно крутнул ус, молодецки поднялся по лестнице, с длинным эхом прошагал по пустому коридору и через пять минут вернулся в сопровождении пожилого мужчины в форме без опознавательных знаков.
- Это наш Сусанин, - шутливо представил незнакомца командир. -  У Валентина Катаева был сын полка, а у нас, в общем, дед полка - Петрович. А скажи, Петрович, какие здесь у вас пионерские лагеря при Союзе были? Ну, в вашей области.
- Да разве я по области все знать  могу? – недовольно, словно делая одолжение,  с хрипотцой, но колоритно проговорил  Петрович.
- А этот лагерь, как его, Сань?…
-«Лесная сказка», - уточнил Дробышев.
- «Сказка?», - переспросил Петрович, присев рядом с трупом Сирко. – Так это та,  куда «вагнера» в прошлом году заныривали, а потом съехали, не понравилось им там что-то. Тут она, «Лесная сказка», недалеко, километров двадцать, если по трассе на север.
- Целая?
- Да какая ж целая? В том году и выгорела до кирпичей. Вот, эти поросята, - Петрович кивнул в сторону неподвижного Сирко, -  её градами и сожгли. А что там в той «Сказке»?
- Да ничего особенного, выходит всё правильно бредил этот Сирко, по делу, - пожал массивными плечами командир. – Человек там один работал директором, в советские времена, Кузьма Иванович. Не знал?
- Кузьму? А чего ж не знал? – довольно воскликнул Петрович. –  Бывало, выпивали с ним, когда он на пенсии с директора школы в круглогодичного лагерного сторожа переквалифицировался. Там ведь за  «Лесной сказкой» ещё два приличных пруда значились, так туда местные рыбачки изредка заглядывали, и с позволения Кузьмы Ивановича под его присмотром карасиков на уху таскали.  Ну, и я порыбачить наведывался. Кузьма в «Лесной сказке»  до самого её конца и работал. Мужики рассказывали, что и сгорел вместе с лагерем… 
- Да ты что? – сурово сдвинул брови командир.
- Ага, вроде, так было дело, мужики говорят, тушить пытался, у тут новый прилёт… И всё… - неловко поджал небритые губы Петрович. 
- Тушить? Это когда самому спасаться надо было… Вот же люди донбасские ненормальные, как бессмертные …
- Так Кузьма Иванович всю жизнь в этом лагере. Он сам так рассказывал. Лагерь изначально был маленький-маленький, два корпуса всего. А как Чернобыль бахнул, так его срочно расширили, достроив несколько двухэтажных деревянных избушек – специально для детей из зоны радиации.  Кузьма Иванович лично рулил стройкой.  Так что лагерёк для него – родное детище.
- Это что же получается, Сань, - задумчиво повернулся к Дробышеву командир. - Выходит, Кузьму Ивановича подопечные Сирко и порешили?
- Выходит так, - согласился Александр, вспоминая слова Сирко. – И вот, что любопытно: Кузьма Иванович-то не зря прессовал  в детстве этого бугая. Мистика просто: «Сирко, может, ты сразу сдохнешь,  и избавишь и меня, и всех остальных от своих кровавых намерений?», «Я сам тебя кончу, чтобы не случилось худшего» - так ведь Сирко во сне слова Кузьмы Ивановича передал? Это какое худшее имелось в виду? Уж не провидцем ли был этот Кузьма Иванович,  почти сорок лет назад своего будущего убийцу в ребёнке распознав?
- Ага, - перебил Дробышева Петрович. – Мужики поговаривали, что он, как выпивал,  всё про грядущую войну рассказывал. Ясно дело, все думали, что по пьяной лавочке можно и не таких страшилок наговорить. До смеха доходило. А оно вон как вышло… Видать, и правда что-то чуял…
 - Слушайте,  вот, что я подумал, - поднявшись из-за стола, до неестественности сосредоточенно сказал командир. – Кузьма Иванович строил лагерь для детей из чернобыльской зоны. Местные шахтёры, рабочие люди принимали их, кормили, поили, воспитывали, дарили безопасность, радость и жизнь. А сколько шахтёров и работяг здоровье своё положили там, на ликвидации аварии… А потом  эти же дети, когда выросли, сначала наплевали на могилы своих дедов, а потом  ещё взяли в руки оружие и пришли убивать своих спасителей. Что-то дьявольско-безбожное с народом случилось, а что – не пойму. Гипноз поголовный. Что же это за война-то такая?
- Несправедливая? – переспросил Дробышев. – А разве войны бывают справедливыми? Сколько книжек про всякие войны прочитал - ни одной такой не знаю…
- Это точно…- с грустью согласился командир, в печальной задумчивости потирая седой висок. – Вот и Сирко тоже познал бесчестие и бессмысленность войны. Хотя успел ли? Но мы уже об этом никогда не узнаем, разве только на том свете встретимся и спросим. Ну, что, Саша, финита ля комедия. Сеанс закончен. Факир был пьян, и фокус не удался. Чего мы тут труп охраняем, пошли наверх. Ты, Сань,  с нами поужинаешь или в путь-дорожку?
- А чего ж не поужинать со своими? В больницу я и завтра успею, - быстро  сообразил Дробышев,  мысленно уже давно приняв решение заночевать у разведчиков.
- Я так и думал, что останешься, - командир дружески похлопал Дробышева по плечу. – Но имей в виду, у нас сухой закон.
- И это правильно, - удовлетворённо кивнув, продолжил мысль Дробышев.   
Поднялись наверх. Заслоняя клонящееся к закату солнце, на небе пенились хмурые облака. Едва осязаемый ветерок приятно щекотал щёки, осушая капельки пота на лице Дробышева. За какой-то один день совершенно неизвестные ему ранее люди гипнотически стали близкими настолько, что не хотелось с ними расставаться. И искренне подмывало продолжить разговор о прошлом и настоящем, о справедливости и о людях, и,  конечно,  о Сирко. Только не о том великом казаке, который безжалостно бил врагов Руси на южных её украинах, и не о внезапно покинувшем бренный мир военнопленном Андрее Александровиче, а о коллективном Сирко  - который явился в край  степей и терриконов в чудовищном образе нацистского завоевателя,  отправленного в преисподнюю почти восемьдесят лет назад.
Май 2025 г.