Самая дорогая конфета

В купе поезда Москва – Курск напротив меня устроился пожилой седовласый мужчина. Он первым делом высыпал на стол горсть конфет в ярких, сверкающих обёртках.

– Угощайтесь! – сказал он с таким радушием, что я не посмела отказаться.
Несмотря на большую разницу в возрасте, мы разговорились и быстро нашли общие темы для бесед. Он с гордостью рассказал о своей большой и дружной семье. А я, мой дорогой читатель, перескажу историю о его бабушке. Тот случай  запомнился мне на многие годы.

Во время Великой Отечественной войны бабушка моего попутчика Анна, тогда ещё молодая женщина и мама двух малолетних детей, несколько недель прожила под оккупацией. В октябре сорок первого года немцы вошли в село. Они выгнали жителей из домов и выстроили их на центральной улице возле развалин церквушки. Круглолицый немец с маленькими быстрыми глазками важным видом прошёлся вдоль испуганной толпы и зачитал приказ:
— Права иди фсе, кто от шеснадцат и не старее трицат. Налева иди асталной. Быстра, руса, быстра!

Люди тревожно шептались и не спешили исполнять приказ. Матери крепче прижимали на руках детей. Поднималась волна негодования. Внезапная автоматная очередь в небо заставила толпу замолчать. Солдаты автоматными стволами оттеснили юношей и девушек от родителей. Молодёжь построили в шеренгу и, по размякшей от дождей дороге, повели в сторону железнодорожной станции. Следом погнали отнятый скот. С новой силой разразилось негодование жителей: матери выли, старики проклинали, малыши испуганно плакали.

Красномордый прокричал новый приказ:
— Фсе, кто жаловаться – капут. Смерт на место! Сейчас уходить тихо!

Офицеры заняли избы, а жители села переселились в сараи.

Деревня замолчала. Лишь за околицей с большой дороги иногда слышались звуки проходящей тяжёлой техники. Германия подтягивала силы к Курску.
В доме Анны поселились два рослых офицера. Ей с детьми пришлось переселиться в хлев, где ещё недавно стояла корова с телёнком. Анна отгородила одеялом дальний угол, утеплив его от сквозняка сеном и ветошью. Но от холода это не спасало.
Старшему сыну Витюше  ;  спокойному и не по годам серьёзному мальчику, исполнилось шесть лет. Он, как и мама, румяный и смуглый. Глаза похожи на спелую вишню. Дочке Маняше  ; четыре годика. У неё светлые пушистые волосики, которые завивались золотистыми колечками на висках. А глаза цвета незабудки. Витя присматривал за сестрёнкой, пока мать уходила в дом убираться и готовить еду офицерам.
Иногда Аннушке удавалось тайком принести детям краюшку хлеба или остатки еды со стола офицеров. Аннушка тряслась от страха, когда кормила детей. Сын, видя унижения, с которыми им пришлось столкнуться и постоянную тревогу матери, тряс кулачком в сторону фашистов и говорил:
— Если бы папа вернулся с фронта, он бы им показал!
— Тихо, Витенька, не дай Бог услышат! — пугалась мать.
По ночам участились заморозки. Холодный ветер проникал сквозь щели сарая. Маняша всё чаще капризничала и болела.
— Мне холодно, мама. Хочу домой, хочу кушать! — Сквозь слёзки говорила она и крепче прижималась к матери.
Аннушка выпросила разрешение днём приводить детей в тёплую избу. Но играть, шуметь и, тем более, плакать в избе конопатый офицер запрещал строго-настрого. Даже заряженный револьвер всегда держал под рукой.
Новые хозяева потешались над малышами, тыкая в рёбрышки детей пальцами, словно щекотали их. В страхе ребята удирали из дома под громкий хохот офицеров, но вскоре возвращались и испуганно жались к печке.
Однажды конопатый немец придумал иную забаву.
Каждое утро, перед уходом в штабную избу, офицер оставлял на краю стола развёрнутую карамельную конфету. Строил возле стола детей и говорил:
— Ам и пиф-паф!
При этом он грозил пальцем и громко гоготал. Его голос был слышен и в сенях, и на улице. Дети чувствовали в этом хохоте что-то зловещее.
 «Спрятать бы лакомство? — думала Анна. — Но если «злыдни» вернутся, пока меня нет, тогда никакие оправдания не спасут от наказания».
Анна запрещала малышам даже смотреть на конфету. Когда она выходила из дома, то предупреждала:
— Витюша, ты уже большой, смотри за сестрёнкой. А ты, Маняша, вот с куколкой поиграй. Скоро вернусь.
Мама вкладывала в ладошки дочки соломенную куклу-мотанку. Только мать за дверь, как дети застывали у края стола. Словно зачарованные смотрели они на запретное лакомство. Медно-золотистая конфета манила к себе. Блестели перламутровые бока карамели. Внутри полупрозрачной конфеты была тёмная точка. Начинка! В тот момент детям казалось, что нет в мире ничего прекраснее этой конфеты!
Пальчики Маняши слабели, и кукла падала на пол. Цепляясь маленькими ручонками за край стола, она дрожащим голоском спрашивала брата:
— Вить, а какая она на вкус? Кошоладная?
— Не знаю, — сердито отвечал брат. Он смотрел на лакомство и злился, что не может найти в себе силы отойти от стола.
— Давай возьмём косетку и убежим далеко-далеко? — предложила девчушка.
— Всё равно нас догонят, отнимут и накажут. И маму накажут. Терпи, Маня.
И всё же, в какой-то момент девочка не выдерживала. Тянула худенькие пальчики к конфете:
— Мама сказала, нельзя! — кричал Витя, хватая сестру за руку.
Маняша — в рёв. Бегом возвращалась Аннушка в избу. Бешено колотилось материнское сердце. Бросив тревожный взгляд на злополучную приманку, мать принималась утешать:
— Умнички мои! Роднульки! Солнышки, потерпите! Я вам столько конфет скоро принесу, устанете есть. — Мать горячо целовала макушки дорогих деток. И снова строго наказывала:
— Теперь, я за дровами, а вы ждите, и не троньте эту гадость!
Вечностью тянулось время, пока Анна бегала то в погреб, то на склад за едой. Одно успокаивало мать – сынок разумный, он уже многое понимает. Но хватит ли у голодных малышей силы воли?
Бывало так, что офицер возвращался в хорошем настроении и отдавал карамельку Вите. Малыши с наслаждением по-очереди сосали конфету, передавая её, как драгоценный алмаз. Но когда офицер приходил мрачный, то на глазах у детей ел карамельку, причмокивая языком и повторяя:
— Was f;r eine leckere S;;igkeit!*
--------------------------
* Какая вкусная конфета! (перевод с немецкого)

Офицер с нескрываемым злорадством смотрел на детей. Он надеялся, что малыши заплачут и даже рука его опускалась на кобуру. У Маняши глаза наполнялись слёзками, кривился ротик, набухали голубые венки-ручейки на белой тонкой шее, а Витя багровел то ли от негодования, то ли от обиды за себя и сестру. Его кулаки сжимались… В эти секунды Анна спешила вытолкнуть ребятишек за дверь. И уже в хлеву, крепко обнявшись, все трое ревели каждый о своём горе.
Так продолжалось в течении четырёх недель. Мучительно долгих, в жизни Анны, недель. Но однажды фашисты спешно покинули деревню, оставляя после себя чёрные следы на ослепительно белой пороше.

Тут мой попутчик сделал паузу, вздохнул и продолжил:
– Прошли десятки лет, как закончилась война. Бабушки Анны уже нет на этом свете. Но помню с малолетства, что на её столе всегда стояла ваза, наполненная конфетами. Так-то!

Мужчина откинулся на мягкую кожаную спинку сидения, перевёл взгляд за окно поезда и замолчал.

Я, впечатлённая его рассказом, тоже молчала. Вагон, словно скользил по рельсам и едва заметно покачивался. За окном проносились речушки, жёлто-зелёные перелески, деревенские дома, а вдали – поля, поля, бесконечные поля. Я думала, о том, что было бы с малышами и мамой, если бы кто-нибудь из них не сдержал эмоций? Как какая-то конфетка, могла прервать жизнь семье, а значит и целому поколению!
Мой попутчик, всё также задумчиво глядя в окно сказал:
— В этих местах шли тяжёлые бои. До сих пор здесь находят обломки разорванного железа, патроны, обнаруживают чьи-то останки…
— Да-а-а… — протянула я. — Проходят десятилетия, а время безжалостно стирает из памяти людей ужасы той войны, как забываются подробности прошлых столетий. На страницах учебников по истории остаются бесчувственные факты событий.
Тут мне пришла идея и я обратилась к моему попутчику с горячей просьбой:
— Разрешите, я напишу об этом случае рассказ? Такие трогательные семейные истории надо сберечь! Во что бы то ни стало, надо сохранить в памяти людей настоящие эмоции, жизненные переживания!
Мужчина словно очнулся от воспоминаний. Он утвердительно кивнул головой и с улыбкой сказал:
— Успехов тебе, дочка!
Солнце заглянуло в наше купе и горсть конфет в блестящей обёртке засверкала, заискрились, как игрушечные драгоценные камешки.