Усы

Они появились, наверное, в шестнадцать.

Тоненькие мягкие ниточки пробились сквозь кожные поры над верхней губой, огляделись, ослепнув на мгновение от дневного света, радостно переглядывались, ликующе кричали беззвучным криком «Мы здесь!!!». Глупенькие и наивные, они думали, что теперь они – навсегда. В самом деле, сначала так и было. Хозяин никак не мог на них налюбоваться, поглаживал пальцами, даже завёл себе расчёсочку (хотя, положа руку на сердце, расчёсывать было практически нечего) и надувался от гордости – ведь теперь он настоящий взрослый мужик!

Но... Денёчки бежали неспешной трусцой, а волосяные ниточки, реденькие и корявенькие, как поросли карликовых берёзок за полярным кругом, никак не превращались в настоящие пышные усы. И хозяин, послушавшись совета «не разводить грязь под носом», их сбрил…

Спустя какое-то время, уж не помню по какой причине, парнишке стало не до усов, и он дней на десять забыл о них напрочь. И усы своего не упустили – когда хозяин, спохватившись, потянулся было за бритвой, он вдруг обнаружил, что избавляться от растительности совсем не обязательно – усики оказались ровненькими, даже с некоторой претензией на будущую пышность, приятного русого цвета и придавали (правда, по мнению только самого их обладателя) изрядную долю взрослости юношеской физиономии.

Так они и прожили целый год. Для усов тогда всё было внове – и налипшие предновогодние сосульки, пытавшиеся оторвать их от кожи (да только не на тех напали!), и первая стрижка страшными лязгающими железками (усы тогда чуть в обморок от ужаса не попадали, зато потом радовались, какие они ровные да красивые), и первая ласка девичьего поцелуя (правда, нежный язычок, едва познакомившись, почему-то предпочёл сбежать к нижней губе), и… Да что перечислять – всё было «впервые и вновь».

Потом целых четыре года усам было запрещено появляться на лице хозяина (ибо «Устав не позволяет!»), и все их попытки пробиться на белый свет безжалостно пресекались тщательным (кому ж охота получить по шапке за неопрятный внешний вид?) сбриванием.

Зато после четырёхлетнего запрета усы прочно заняли своё место на всю оставшуюся жизнь. А жизнь – она долгая, и чего только не доводится испытать в ней, особенно, когда тебя суют куда попало, не спрашивая, а ты не имеешь никакой возможности сопротивляться…

Так и усы. За много лет навидались они всякого, и хорошего, и не очень, да и просто отвратительного тоже пришлось отведать.
Как-то случилось, что хозяин совсем на них наплевал, и они жили, пропитанные спиртовыми парами, забитые крошками, прочно обосновавшимися в отросших космах…
Бывало, что их жгло совсем не шуточным огнём, вырывавшемся вовсе не из новогодних петард… Или стачивал до прозрачности жуткий, почти неживой, холод… А ещё… Да много чего ещё было.

Но ведь было, было, было (и много!) в их жизни и хорошее, радостное, счастливое! И восхитительно пахнущий шампунь! И послевкусие прекрасных напитков и изысканных блюд! И горькая соль морских брызг, и пьянящий аромат сосновой смолы, и терпкая сладость мёда диких пчёл!
А ещё нежный бархат кожи и пылающий жар самых потаённых уголков женского тела…

Сегодня они такие же, как их хозяин – взъерошенные и непокорные. Мягкие русые ниточки давно превратились в жёсткую серо-стальную ость. Они всё меньше подвластны умелым рукам парикмахера. Они всё реже радуются, мечтают и желают. И всё чаще вспоминают о былом, мягко укрывая собой блуждающую на губах улыбку…