По пензенскому пустырю...

Омыта солнечным дождём
Берёза, — соловьиный клирос;
Завесила дверной проём,
Ветвей сырых понурив крылья,
Ольха, — чечёток и чижей
Ночная тра'пезная! С крыши
Свисают — гнёздами ужей —
Клочки соломинок гречишных.
Под напыленьем серебра,
В окладе спряденном, — паучьем,
Свинцом белёный лик Петра
С годами стал смурее тучи.
Село пыреем расползлось,
Забор повис с дремучей кручи.
Гигантской, — в исполинский рост,
Марь поросла крапивой жгучей...

По пензенскому пустырю,
По пу'стыням пещерным — ныне
Не подвизаюсь... Поутру
С дворняжками полуживыми,
Шататься по святым местам
С надменным видом богомолки,
И клады истины искать —
На приалтарных барахолках...
Свидетельств чуда не ищу,
Великий пост не соблюдаю;
Увидев церковь, не крещусь,
Крестов с земли не поднимаю.
Московский охраняю дом,
Как предначертано породой,
Хоть этот двор мне не знаком,
Пусть этот райский сад — народный.

В попытках обрести любовь,
Страстями не смутив рассудок,
Я перестала быть собой —
Блаженненькой и в чём-то жуткой.
И вот, когда пропало всё,
Как исчезает в свете утра
Лишённый смысла вещий сон,
Пророчеств меркантильных мусор:
И этот говор волостной,
На серафический похожий,
И этот взгляд <полусвятой>,
С которой вживе сняли кожу;
И смех протяжный, будто плач,
Надрывный плач, подобный смеху,
Глумится разум, как палач —
Над жалкой немощной калекой,
Над верой сгинувшей моей,
Моим <полувоскресшим> Богом.
Уж наяву, а не во сне —
Ночь метит на'ртекс лунным рогом.
Чем чище разум, тем ясней
Я вижу светлый час последний,
И — в просветлённой тишине —
Мои стихи звучат как <бредни>.

Март, 2025