Воспоминания

          Кисилёва Галина Яковлевна
                1930-2024

         Воспоминания о военном детстве
      во время Великой Отечественной войны

     До войны мы жили в селе Лызино Ворошиловградской области, Белокуракинского района. Жили с мамой и бабушкой. Отца не было. Он ушел от нас еще в 1933г. во время раскулачивания и голодовки, когда мне было три года. Был у меня еще брат, но он умер от голода.Потом мы переехали с мамиными родственниками в Попаснянский район Ворошиловградской области и жили возле станции Камышеваха. Мама работала в совхозе «Забойщик» свинаркой. Нам дали квартиру. Работали, получали карточки на продукты. Я ходила в школу во второй класс.Мне было 11лет, когда началась война.

     1941г. Объявили, что Гитлер пошёл войной на Советский Союз. Мама потеряла работу потому, что свиней вывезли.  Немцы  подходили все ближе и ближе.
     В1942-43г.г. немцы пришли и к нам в Камышеваху. Они ходили по дворам и забирали у людей все, что было. Мы держали поросенка, а к приходу немцев зарезали его, что б они не забрали. Мама сорвала пол и выкопала яму, сложила сало в ящик и спрятала под пол. Пришли как-то немцы и говорят: «Матка, давай яйка, сало». А мама отвечает, что нет ничего. Стали они стучать об пол сапогами, а сапоги тяжелые, с подковами. Услышали пустоту под полом, сорвали доски и все забрали. Просила мама оставить хоть немножко для ребенка, но они все унесли. Осталось немножко того, что мама в другое место спрятала, чтоб под пол не лезть. Очень тяжело было. Так мы дожили до осени. Стало холодно и кушать совсем нечего было.
      Жили мы на станции Камышеваха, и там была немецкая передовая. А наши войска находились в селе Камышеваха. Было очень страшно, когда начинался бой. Снаряды рвались один за другим. Как только начиналась перестрелка, мы с мамой и бабушкой бежали в погреб. Пересидим, пока утихнет – выходим и снова в дом. А через время опять бой начинается. Что делать? Мама и говорит мне:- « Дочечка, ты иди пока к соседке, у них дом кирпичный, крепче, не то, что у нас, деревянный и поштукатуренный. Ты иди, а я кое-что соберу и мы придём с бабушкой».
      Уже вечерело. Я быстренько побежала к соседке, к тете Поле. У нее тоже было двое сыновей, а муж был на фронте. Вот она нам и говорит:- « Идите в зал и ложитесь на кровать». Она укрыла нас теплым одеялом.
      На квартире у нее жили немцы. Спали они на полу в зале, а днем сидели на кухне за столом, рассматривали карту или ели. И вдруг снова начался бой. Мы лежим под одеялом, дрожим от страха. И вдруг разрывается снаряд под окном, где сидели немцы. Снарядом вырвало большую дыру в стене. Стол перевернулся, а немцев разбросало в разные стороны, но не убило никого, а только ранило двоих кирпичами. Их четверо всего было. А потом они стали нас выгонять из комнаты, чтоб мы шли в подвал. Когда мы с ребятами вылезли из под одеяла, вокруг все было в дыму. Мы кашляли, потому, что нечем было дышать.
      Потом в дом занесли раненого немца. Его раздели. Все тело его было в крови. Тетя Поля плачет, а он говорит:- « Не плаште, матка». Когда мы выскочили на улицу, чтобы перебежать в подвал, вокруг было все черным-черно, все изрыто снарядами. Я взглянула на свой дом, да как закричу! В доме вынесло взрывом раму с окна, а одеяло, которым мама завешивала окно, развевается на ветру. Ну, все, думаю, мамы наверное нет. Плачу. Потом один немец побежал туда, а потом сказал, что живы и мама, и бабушка. Я так обрадовалась. Они тоже пришли и мы полезли в погреб. А еще немец сказал, что снаряд упал в погреб нашего дома, где мы раньше сидели и погреб завалило. Хорошо, что мы вовремя ушли к тёте Поле. В погребе мы просидели три дня. Еды уже не было и надо было выходить. Вышли, а тут немцы приказывают всем с посёлка уходить на вторую линию фронта, ближе к станции.

      Была уже зима, морозы 40-45 градусов. Что делать? Надо уходить со своих домов. А куда идти – не знаем. Мама собрала кое-какие вещи и говорит мне: - «Ты, Галя, иди к тётке Фёкле, а мы с бабушкой соберём ещё кое-что и догоним тебя».   Мама с ней работала когда-то на свиноферме. Идти  было больше километра. Мама положила на санки одеяло, подушку и я потащила их со двора.
      Выехала из поселка, а впереди чистое поле. Снег по колено и тяжело идти. Уже вечерело. Вдруг слышу, свист сзади. Снаряд наверное. И взрыв. Я упала на сани и лежу, прикрыв руками голову. Только поднимусь – снова свист снаряда. Я опять на сани. Взрывается вокруг меня, то слева, то справа. Со всех сторон взрывы снарядов, а на меня только комья земли летят сверху. Наверное заметили в заснеженном поле движущуюся точку, вот и стреляли. Оглянулась назад, слышу и вижу, что в селе нашем сильный бой начался. Все вокруг чёрным стало. Земля и небо смешалось от взрывов. Я плачу навзрыд, оглядываясь назад с ужасом, а кроме огня и взрывов ничего не вижу и не слышу.
     "Ну, все, мамы нет. И меня здесь убьет. Но если мамы нет, то пусть лучше и меня убьет" - думала тогда, и не знала бы такого ужаса. Но меня не убило.

      Потихоньку добрела я всё-таки до места. Уже совсем стемнело. Захожу в барак, плачу навзрыд. Тетя Фёкла спрашивает:- «А где же мама»?
- Не знаю, - говорю, - там бой был кромешный. Живы ли? Что ж я буду делать без них? Рыдаю, просто сил нет. А тетя успокаивает, придут, мол, подождём. Всю ночь не спали, всё ждали, что мама придёт. Но они не пришли в ту ночь.
      Рано утром выбежала в коридор, вглядываюсь вдаль. А на улице туман и тихо. Не рвутся снаряды. Долго стояла в ожидании. Вдруг, смотрю, а вдалеке две фигуры виднеются. «Они, - кричу, - они!» Как же я радовалась, что мама с бабушкой живы и пришли. Смеялась и плакала от радости.

      Стали мы жить в бараке-общежитии. Там много было свободных комнат. Мы заняли одну из них, большую. А потом к нам подселилась еще одна женщина с сыном и матерью. Тесно было. Но всё бы ничего, но потом к нам поселились еще четыре немца. Они жили в нашей комнате потому, что мы топили печь. В комнате было тепло. Они себе еду готовили на печке, а бабушка им стирала белье. За это они и нам кое-что давали из еды. Звали их: Гараль, Ганс, Франц и Йоган. Спали все на полу, потому, что на кроватях спать нельзя было. Когда начиналась стрельба, все стены были изрешечены пулями. Немцы, слава Богу, вреда нам не делали, не обижали.

      Однажды одному из немцев пришла посылка от родных из Германии. Он подозвал меня к себе, усадил на колени и угостил хлебом, который намазал шоколадным маслом. И все говорил, что у него дома в Германии такая же дочь есть. И плакал. Плачет и говорит: «Зачем воевать? Зачем умирать? Собрать Сталина и Гитлера вместе, стукнуть друг с другом головами и войне конец».
Немцы всё время пытались идти в наступление, но у них ничего не получалось. Пришлось им стоять у нас девять месяцев.

      Как-то вернулись они с боя, а Ганс снимает штаны армейские и кальсоны(видимо с перепуга обделался с головы до пят) и бросает маме под ноги. «Матка, - говорит, - вашен(это значит постирать надо).» Мама подошла к бабушке и говорит, что не могу. Тогда бабушка сама взяла всё это, нагрела воды, налила в корыто и давай стирать. Только не руками, а ногами топтать в корыте. Смеялись мы все тогда. Кое-как постирала.
      А однажды после боя пришли немцы втроем. «Где же Гараль, - спрашивает бабушка?» А они отвечают:- «Русский зольдат – пук – Гараль – капут». Жаль нам стало того немца, как человека - жаль. Он ведь был обыкновенный солдат.

      В бараке были ещё пустые комнаты и мы перебрались в одну из них, чтоб не тесно было. Но как жить? Ни еды, ни одежды не было.
На станции вдоль путей был поселок. Люди там жили в своих домах и имели некоторые запасы продуктов. Вот мы с бабушкой ходили туда просить. Люди были добрые. Давали понемногу и картошку, и лепешки – кто что мог. Но мы и этому были рады. Вот только ходить по улице разрешалось утром и вечером. Днём никого из жителей не встретишь. Был комендантский час. Нам надо было успеть добыть еду, принести воды и дров достать.
      Однажды, помню, пошла просить. Захожу во двор, а там немцы. Варят еду солдатам. Дай, думаю, попрошу у них. Так кушать хотелось. А там так пахнет мясом жареным. Вышел один солдат, а я руку протянула и говорю: - «Дайте что-нибудь.» Пошёл он в дом и вынес большой кусок хлеба. Как же я обрадовалась! Не ела, пока не принесла домой, а дома мама разделила его всем по кусочку. Я потом ещё ходила к ним. Они меня уже знали и давали суп чечевичный в своём ведерке, но что бы принесла ведерко обратно.
      А однажды я зашла в дом в том посёлке, а там никого нет. Дом был не заперт. Выхожу из комнаты в коридор, смотрю, на стене полочка занавешена. Я открыла занавеску, а на полке лежат сложенные рубашки, бельё исподнее и платочки носовые. Я тихонечко взяла один платочек и спрятала на груди. Никто не видел меня. Пришла домой и показываю маме и бабушке. А они меня давай ругать, испугались. Говорят: - « А если бы кто увидел? Сразу бы расстреляли и мы бы не знали. Не делай так больше».
      Вот так и бедствовали мы. Очень тяжело было зимой. Топить нечем было, голод. Бывало, возьму топор, пойду в посадку, что б хмызу нарубить, а мне-то двенадцать всего. Ударю раз, а топор слетает. Набью кое-как на топорище, ударю ещё, а он опять слетит. Плачу, а что делать? Топить чем-то надо. Нарублю тоненьких веток, свяжу в вязанку и тащу домой. Топим по очереди, а что с них – пыхнули и сгорели сразу. Ни тепла, ни огня.
      А однажды такой вот случай произошёл со мной. Возле путей стояли немецкие орудия, недалеко от нашего барака. Мы с детворой бегали туда играть. Вот один мальчик и говорит мне, что брал там порох, чтоб печку растопить. Подкладываешь под дрова, сверху сырой хмыз и разжигаешь. Взяла я миску, банку консервную (а пороха там много, гильзы валяются. Порох разный: круглый, квадратный. Много его там рассыпано. Принесла я его и поставила под поддувало. Бабушка говорит мне:- «Ты, Галя, растопи печку, а я бурок (это типа мягких валенок) заштопаю. Я уже не раз растапливала печку. Беру два камешка, а между ними ватку из фуфайки прокладываю и бью по камешках, получается искра. Раздую ватку и огонь получается, спичек ведь не было. Вот я и растопила. Хмыз загорелся, сыпнула туда немного пороха, а искра попала в банку с порохом. Я давай ногами топтать, тушить, а он еще сильней разгорается. Как вспыхнул этот порох, в доме полно пламени. Бабушка тоже бросилась тушить. Над печкой висела  одежда, возле печки кровать стояла и все это начало гореть. Кричим с нею, а она никак двери не найдет, все в дыму и в пламени. А я с испуга вцепилась в кровать, так она меня еле оторвала от нее. Как то нашли дверь и выскочили. Женщины прибежали с других комнат, тоже тушить принялись. Как-то потушили. Бабушка обгорела вся : лицо, руки. Как страшно было! Вся одежда сгорела, матрац, в общем всё, что было. Мама пришла от тёти Фёклы, а в комнате ничего нет. Погоревали, но надо было что-то делать. Пошли мы с бабушкой просить у людей. Помогли люди. Кто фуфайку дал, кто жакетик, кто обувь.
 
        Прошла зима. 43-й год. Как-то пришли полицаи и немцы с автоматами. Зашли в барак и кричат: - «Всем выходить на улицу!» Все вышли: старики, женщины с детьми. Ничего с собой взять не разрешили, разве что маленькие узелочки с едой для деток маленьких. Полицай приказал выстроиться в колонну по три человека. Я оказалась крайней, а рядом немец с автоматом. Нас повели. Никто не знал куда ведут. Привели к станции нас и заперли в вокзале. Дети маленькие кричат, женщины плачут, все испуганно ждут. Думали, что нас хотят отправить куда-то на поезде.
        Через два часа открывается дверь и заходят два немца с автоматами, полицай и батюшка. Полицай спрашивает: - «Кто может петь церковные песни?» Мама моя пела раньше в церковном хоре и сказала, что она может. Вышли еще несколько женщин. Отправили молебен и немцы снова ушли. Прошёл разговор, что нас всех готовят к расстрелу. Пробыли мы там  довольно долго.
       Потом зашёл полицай и сказал, чтоб мы шли по домам. Боже, как мы радовались! Когда добрались до бараков, то увидели, что внутри все было облито бензином. Дышать было нечем. Потом женщины всё помыли, убрали. Позже узнали, за что нас тогда всех вывели. Оказалось, что один мужик, я знала его, сказал немцам, что у нас в бараке есть винтовка, а у кого не знает. Вот они нас всех и выгнали на станцию, а барак хотели сжечь. Но когда перерыли всё там и ничего не нашли, то помиловали нас и отпустили. А мужика того повесили на высоком дереве на станции и нас сгоняли смотреть. Говорили, что с каждым так будет, если кто-то сделает что-то не так.

       Как-то приходит полицай и говорит, что немцы должны разминировать поле, где посеяна пшеница и нам разрешат собирать колоски. Как же мы обрадовались! Ведь это можно было целый день быть на улице и не бояться. Через два дня разрешили всем выйти в поле. Ещё полицай сказал, что наступления пока не будет, что у немцев передышка.
       Шли мы часа полтора по бурьянам в человеческий рост. А вокруг солдаты убитые лежат: где рука, где нога оторванная лежит, землёй припорошена. Просто ад! Перед глазами до сих пор видится голова оторванная на краю дороги. Зубы ровные видно из открытого рта. Видно молодой солдатик погиб. Как страшно было на всё это смотреть. Еще видела сгоревшего солдата на танкетке(так называли технику боевую). Сбитый самолет видела.

       Идем мы на это поле, а на переезде домик стоит путейный. Зашли мы в тот двор, а там яма(может подвал был). А в яме этой до половины лежат солдаты убитые. Все женщины плакали навзрыд. Страшное было зрелище.
       Вскоре мы пришли на поле, насобирали колосков, принесли домой и бабушка вымяла эту пшеничку, растолкла в ступке(а ступка из гильзы) и сварила суп. Таким вкусным он нам показался.
       Немцы уже чувствовали, что пора отступать, потому, что наши войска всё сильнее и чаще атаковали противника.
Против нашего барака была баня, метров за 300-400. В этой бане была немецкая связь. Наши разведчики узнали об этом объекте и однажды вечером, было уже темно, начался бой. Бой был ужасный. Снаряды рвались беспрерывно. Все жильцы барака столпились в коридоре, а в другой конец барака попал снаряд, но к счастью никого не убило. И вдруг, как загудело вокруг, как загрохотало и стало видно, как днем. Все двери распахнулись, окна повылетали, вся штукатурка с потолка обвалилась до дранки. Я очень испугалась. Оказалось, что это стреляла «катюша». Разбили эту баню, где была немецкая связь, вдребезги.
       До утра кое-как дожили. Потом женщины сами из осколков стекла застеклили окна, убрали глину, камни. Я тогда так испугалась, что не ела три дня и мама с бабушкой переживали за меня. От всего этого ужаса войны у меня в пятнадцать лет уже появилась седина в волосах. Так мы прожили там до 43-го года.
      
       Но однажды немцы снова стали сгонять нас и грузить на подводы. Подвод было с десяток. Привезли нас на станцию Попасная и стали грузить в товарный поезд. Женщины испуганно плакали, кричали маленькие дети. Никто не знал, куда нас увозят. Грузили нас в телячьи вагоны. Ещё не всех погрузили, как все услышали оглушающий рёв самолетов. Началась бомбежка. Немцы кричат, чтоб выпрыгивали с вагонов. Это был настоящий ад. Женщины и дети кричали от ужаса и
торопились выпрыгнуть с вагонов.
       Кто-то по-русски крикнул: «Бегите в бомбоубежище!» Оно находилось под зданием вокзала, а вход был с торцевой стены. ( Я  и теперь, когда бываю на станции Попасная, смотрю на эти двери и с ужасом вспоминаю всё, что пережили тогда). А взрывы продолжаются. Кое-как добрались до дверей. Немцы кричат:- «Шнель-шнель», быстрее значит. Там был какой-то двухэтажный подвал. Темень вокруг. Все кричат, плачут, спешат. Немцы освещают лестницу прожекторами. Спустились мы, разместились кто где. Там солома была, или трава какая-то. Сидели мы в подвале час или два. Потом снова немцы нас стали выгонять на улицу и снова сажать в вагоны. Бомбежка прекратилась. Поезд тронулся и мы поехали. Но ехали не долго. Поезд остановился, но мы не знали, что же делать – сидеть, или бежать снова.
       Вдруг кто-то открыл дверь и крикнул:- «Быстрее уходите с путей! Бегите кто куда!» Мы быстро повыскакивали с вагонов (вещей у нас почти не было) и бросились бежать. Только куда бежать – никто не знал.
Мы перебежали через путь, через посадку и остановились. Куда идти дальше? Вокруг бурьян в человеческий рост. Женщины говорили, что, наверное, партизаны нас отбили и остановив поезд, кричали нам, чтоб уходили быстрее. Позже мы узнали, что это была станция Константиновка. Женщины решили идти по бурьянам, чтоб немцы снова нас не увезли на поезде. Хорошо, что было лето.

       Идти было тяжело, потому, что вокруг были буйные травы полыни. Не шли, а ползли. Матери успокаивали малых деток своих, чтоб не плакали. Потом кто-то услышал лай собак и мы пошли на него. Нам повезло. Впереди оказался поселок. До рассвета мы просидели под чьим-то сараем. Утром мы зашли в один из домов. Там жила женщина с двумя детьми. Она рассказала нам, что это колхоз «Грозный», кажется так назывался. И что у них есть председатель. Она показала его дом и мы все вместе пошли к нему за помощью. Он был дома. Хороший оказался человек. Он был в возрасте и нога у него была одна короче, в общем инвалид. Определил он нас в какой-то пустой дом. Мы все и поселились там. Принесли соломы и спали на полу. Был май.
 
       Как-то пришел председатель и говорит: «Женщины, завтра все соберемся и пойдем в поле полоть подсолнухи». Женщины удивились и спрашивают:-«А как вам удалось их посеять, война ведь?» А он говорит: - «Нам разрешили. Пришли какие-то мужчины, может полицаи, сказали, чтобы сеяли подсолнух. В амбарах были семена, а в колхозе сохранилось штук пять тракторов и сеялки. Так что, мы решили посеять, а теперь надо прополоть, а мы вас покормим».
       На второй день все собрались. Нам принесли тяпки и мы пошли в поле полоть. Председатель сказал, что б каждый занял по ряду. Вот мама и говорит мне:- « Ты, Галя, становись посредине, между мной и бабушкой». Я конечно испугалась. Как же, думаю, я буду полоть, если я никогда этого не делала. Кое-как приловчилась. Помню, как чуть палец себе не отрубила. Кровь ручьем текла. Перевязала кое-как, тряпка вся в крови, земля поприлипала на ней, а я терплю. И дальше пошла полоть. Плачу, а что делать. Не будешь работать, не заработаешь еду. Пока женщины пололи, детки, что поменьше, возле них игрались рядышком. Полю, а траву отгребаю, то к маме, то к бабушке на ряд, а у меня рядочек чистый. Председатель ходит, смотрит и меня нахваливает, смотрите, мол, как Галя работает, а я рада. Еще сильнее стараюсь. Так вот и пропололи поле .
       Еще ходили полоть к людям, которые там жили. Они нам кое что давали из еды и одежды. Люди хорошие были. Сочувствовали нам, что мы в таком положении были. У них в селе немцы не стояли. Так, бывало, проедут и все.
Пробыли мы в этом колхозе 13 дней.
       Пришли однажды вечером с работы, нас покормили и председатель сказал, что наши войска погнали немцев и что войне наверное конец, и что мы можем возвращаться к себе домой. Боже, сколько было слёз и радости в тот вечер. Наутро мы собрались все, поблагодарили председателя за заботу и всех людей в селе и пошли к своим домам.
      
       Шли, кто быстрее, кто медленнее, ведь были и пожилые люди. Мы с мамой и бабушкой спешили добраться быстрее. Шли по деревням, иногда останавливались на ночлег у людей. Помню проходили одно село, «Пешеничное» называлось, так один двор весь в крестах был. Немцы там похоронены были. Не помню точно сколько дней шли, но пришли наконец-то в Каганович (Попасная). Оттуда направились к станции Камышеваха, к своему бараку. А вокруг окопы, блиндажи, воронки от снарядов и бомбовые рвы. Страшно было смотреть на весь этот ужас. Ещё не всех солдат убитых собрали с полей.
       Дошли всё же к дому. А дома-то нет. Одни камни остались. Все разрушено. Решили идти в совхоз Менжинского, хутор Минаевка. Это километров восемь от Кагановича. В этом хуторе жили мамины сестры – тётя Фёкла и тётя Гаша. Но тётя Фекла умерла ещё в 41-м, а тётя Гаша с дочкой Дуней и племянниками Галей и Толиком должны были быть там. Когда мы пришли, то узнали, что они два дня назад тоже только вернулись домой. Мы нашли пустой дом (хозяева не вернулись) и заняли его. Там мы и начали новую жизнь, уже без войны. Страшное военное время мне пришлось пережить. Видеть войну своими глазами, глазами ребенка. И я не могу без слёз вспоминать об этом. Да, мы выжили, а сколько людских жизней унесла эта проклятая война. 


                ( Из воспоминаний моей мамы )   
                фото: рукопись мамы