Дневник 198

  Заметил у стихотворений Владимира Николаевича Попова свойство замедления движения, перерастание стихотворения в картину живописца. Кажется, ещё два-три стиха и строфы «остановятся», запекутся в вечности, и ты будешь смотреть на стихотворение, как на полотно в картинной галерее. Вещество уплотняется, становится тягучим, как «золотистого мёда струя». И в тебе как в читателе что-то останавливается, затормаживается. Есть в таком течении стихов какая-то медитация, ласкающая и очень глубокая. Время остановилось, а чувства крупны и зримы.
По цветным луговинам поречья,
Где рябая пичуга живет,
Предзакатному солнце навстречу
Одинокое стадо бредёт.

А старухи стоят у околиц,
Закрываясь от солнца рукой.
Грустно-грустно звенит колоколец
У коровы на шее худой.

И какая-то странная нежность,
И какая-то странная грусть…
В этом воздухе, горьком и свежем,
Отзывается старая Русь.

Вот под ветром трава шевельнётся,
Вот плеснётся рыбёшка в пруду.
И в лучах предзакатного солнца
Еле-еле коровы бредут.

  Нередко такая вязкость вызывается у поэта стариками, церквями, молитвами, закатами – тем, что ближе вечности:
Старуха вечером выходит на крыльцо,
Когда уже темнеет понемногу.
Старуха в горсть берёт своё лицо
И долго-долго смотрит на дорогу.

  А другая старуха у него в молитве «как Мария Египетска на камени стоит». Тут уже что-то от библейской Лоты…

***
  Раньше финал романа «Евгений Онегин» связывал легкомысленно с яркой и короткой судьбой Есенина, Рубцова, Лермонтова, да и самого Александра Сергеевича.
  «Смаковал», что ли, по молодости это небрежение жизнью. Невольно приходили на ум поэты, рано ушедшие из жизни (по разным причинам). Что-то молодеческое и поверхностное было в таком взгляде на финальные строчки:
Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочёл её романа
И вдруг умел расстаться с ним,
Как я с Онегиным моим.

  Весь контекст романа говорит больше о мужестве принять всякие повороты судьбы и жить дальше. Поставить точку, остановиться, осмотреться и двигаться вперёд. «Праздник жизни» здесь – не сама жизнь! А я ведь так думал… Не в духе Пушкина было поддаваться унынию и желанию физического конца.
  Альтернатива щемящему трагизму последних четырёх строф романа в «Путешествиях Онегина».

***
  Страшный рассказ Джека Лондона «Костёр». Анатомический разбор замерзания, гибели самоуверенного и не очень далёкого героя, пренебрегшего советами старика, - героя, бросившего безрассудный вызов суровой природе Юкона. Читал и вспоминал морозы на Пинежье в декабре 1978 года. Я шёл по улице деревни Петрова в магазин.
  Домик мой отстоял от него далековато, мороз стоял страшный, занятий не было. Вдруг из моего лица кто-то резко рванул безжалостными щипчиками клетки кожи.
  Боль была такой острой и нетерпимой, что я испугался. Так повторилось несколько раз, а я забежал в поисках тепла в подъезд какого-то дома. Так, перебежками, и добирался в тот ярый солнечный день лютого мороза в магазин и обратно.
  Да… А сегодня студёно. К вечеру падал крупный снег. Руки на руле велосипеда мёрзнут до красноты даже в перчатках рабочих. Лес глухо молчит. Хожу к Вели, к воде: там веселей – утки, кулички, чайки, движение сильных вод.