Омфал

0.
Черт возьми, - подумал я, - на кой ляд сдалось мне это знание. Не мог жить спокойнее, тупое ты нечто? До телефонного звонка я разглядывал свое бородатое мурло в зеркале. На кой хер мне борода, думал я себе. А растить я ее начал с тех пор, как расти начла. Зачем? Возможно - желание выделиться, привычка с детства, подумал я и стянул черной резинкой хвост волос на затылке.

К счастью, Господь не дал мне яркой внешности. Уж какой есть. Я опасаюсь, было бы у Бога больше иронии, был бы я шепелявый карлик с ангельским еблетом. А так - средней удобоваримости шпала. Фишка в том, что у меня самого есть мой богатый внутренний "Я". И вот в этом "Я" - я умный и неотразимый, покуда жизнь не докажет обратное. Отличный рецепт от самого себя - зеркало. Правда, пользуюсь им только когда болею.

И он зазвонил…

Мой день начался с трех фраз, упавших в латте, капучино и американо собеседников.

-... нам приходится тебе доверять.
-... пожалуй, что так.
-... надеемся, что наше доверие не будет напрасным.

Ох, и озадачили меня эти трое. Очень не нравились мне эти "проходится", "пожалуй и "надеемся". Для них служебные части речи – естественное, для меня - опасное. Но не в такой я ситуации оказался, чтобы отбросить и забыть эти шаткие основания. В конце концов и ветхие мостки - что-то в сравнении с ничем, когда под тобой клокочет безумная вода, а сзади настигает сумасшедшее пламя.

Я сделал неопределенный жест головой, поднялся из-за стола и двинулся прочь от дверей харчевни, не бросая взгляда назад. В конце концов именно эта их троица говорит о том, что и у самих у них полно шатких оснований, которые я, как раз, собой и объединяю. Так что мы на равных.

Самое смешное в этой ситуации заключалось в том, что в этих троих я должен был, ни много, ни мало, просто верить. Дело в том, что их вроде бы и не было на самом деле. Во всяком случае их не было до сих пор для меня. Я их не встречал до самого этого разговора.

Но, оказалось они есть. В суматохе мыслей, желаний и чувств я даже имен не запомнил, что, конечно, непрофессионально. Про себя же назвал их: «бухгалтер», «чиновник» и «серый». Судя по серьезности их физиономий, мой авантюризм меня не подвел и репортаж грозит стать чем-то сильно большим, того, чего я даже ожидал. Ох, каково бы было лицо моего редактора, попытайся я просто озвучить ему возникающие догадки.

А ведь это и его заслуга, отчасти, он дал мне редакционное задание с четко обозначенной темой. И, подишь ты, угадал! И вот теперь у меня есть осознание того, что редактор никогда не купит этот материал, да просто потому, что его порвут на тряпки инвесторы, как только он озвучит действующих лиц.

Вопрос – кому продать? Этот вопрос возник в голове с того самого момента, когда на мои намеки я косвенно получил почти подтверждение. И здесь во мне началась борьба двух бесов. Один – алчность – ловил малейшие реакции «бухгалтера», второй – тщеславие – понимал запах говнеца от «чиновника». А третий, стоял в стороне, чутко прислушиваясь к «серому».

И тут меня озарило: эта ****ская дилемма – момент истины. В моей профессии, это как получить три шкатулки в «стране дураков». Вот они все три: сука, безумец или стукач.

Конечно же я сделал все возможное, дабы максимально себя обезопасить. В такие моменты нельзя быть недостаточно умным. Очень приходится напрягаться, ибо …

Я должен был бояться. Наверное. Определенно должен был, но думал я не о перспективах наказания, но о перспективах награды. Тогда я так думал…

Автобус трясло и качало по исчезнувшим ранней весной улицам. Почти в дреме я смотрел на бегущих мимо людей. Люди могли быть яркими. Серость съедала любые краски. Ах, будь я более зорким, сколько бы я увидел в жестах, гримасах! Утром, проснувшись, люди так беззащитны в искренности прожитого вчера. Особенно - пережитого ночью. Протер очки. Не помогло.

…

Он заметил меня сразу, как только мне вздумалось обратиться к нему любопытным глазом демиурга. Я удивился тому, что и среди фактически обезволенных субъектов, каковыми, по сути, являются все персонажи, существуют такие чувствительные натуры. И теперь мне стало даже как-то неуютно вмешиваться, в какой бы то ни было степени, в жизнь, которую я подверг своему наблюдению. Однакож, надо преодолеть это вредное ощущение.

Конечно, можно сказать, что я придумал здесь все от начала до конца, то есть от фигуры моего героя и дальше, вплоть до того, что он меня обнаружил. Однако, тем забавнее представляется подобная ситуация.

Разве это не поучительно: автор, полагающий себя абсолютным хозяином, задается целью создать такого персонажа, который бы это хозяйствование заподозрил. Даже нет, абсолютно точно и досконально установил. Потому что о подозрениях – каждая тварь чувствует некий высший, так сказать, разум, некую силу, которая подавляет её волю. Но так, чтобы точно вообразить себе внешний облик этой силы, так, чтобы сознательно отдать себе отчет в своей тварности, понимая, что любое твое движение в сторону нарушения навязанной тебе фатальной роли будет так или иначе укладываться в текст твоей судьбы, - это похоже на откровения святых и бесноватых.

И тогда я могу говорить, что автор приказывает персонажу преклониться перед своей волей, но не стоит труда, ибо жизнь эта итак длится моим собственным мановением. И что вы думаете – устранив свою волю до простого наблюдения, я откажусь, таким образом, от ее выражения и буду излагать только факты в их последовательности, как если бы пытался описать предметы от меня отстоящие? – ничуть не бывало. А если бы и попытался – факты-то во мне.

Собственным безволием я излагаю свою волю. А следовательно, всё, что бы во мне ни происходило, происходит в такой же степени и с моим персонажем. И здесь наши воли, кажется едины. Наш выбор однонаправлен. Хоть и существует он в разных осях координат – там, где у него три, у меня тридцать три. Проще говоря, где я отступаю, туда его влечет, равно как и мое воплощение в чем-либо вытесняет его оттуда многократно.


1.

7-00
Это был необязательный, но интуитивный виток маршрута в одну из окраинных поликлиник. Головоломные ****я от автобусной остановки вели меня дворами и посылами частых прохожих – завод рядом. Ранние смены, квелые, но ответственные люди. Дворы только оживают и поэтому гулки и четки в своих выражениях. Иной раз – предельно конкретны. Так и называли – «чумной дом». Скоро я только так и спрашивал – где, мол? В регистратуре сказали: когда будет нужный мне – завтра. Поехал в редакцию, заметив нужное и зафиксировав обязательное. Нужны были две пересадки. Межу ними вылез и курил на остановке, с удовольствием наблюдая такую картину:

…


8-00
Серпентарий редакции шипел и чавкал. Я проскочил в кабинет почти непокусанным. Упал на карандаш и тут вломился Вова из репортеров. Всегда завидовал их работе – получив сосранья кучу факсов и мейлов, наполненных криминальным официозом, к обеду они уже настучали свои строки, приврав и приукрасив в рамках дозволенного в колонку «срочных новостей» и уже разливали. Редко-редко среди репортёров есть действительно въедливые сволочи, и те не выживают, ибо, поскакав по горячим событиям самостоятельно, получают тему и личный кабинет, а то и целую полосу поближе к главной странице с анонсами на ней. Был репортер - нет репортера, вместо него образовалось надутое гонористое чудище, пишущее так же отвратно, как в свою колонку – лозунгами, ими же и думающее. Новости читают или идиоты, или маньяки. Остальные бегут глазами по заголовкам. С другой стороны, я всегда любил объем, в новостной колонке негде развернуться стилю.

Так вот, Вова. Среди всех тамошних писантеев – самый безграмотный, но самый въедливый и мягкий, как щелочь в мыле. Чем всегда безгранично мне нравился и чем неимоверно бесил редактуру.

- Айда к нам, Антох! – мы сдались, разливаем слегонца.

И совершенно искренне я ему обрадовался. Мне нужно было разрядить голову. Я устал со всем возможным умом думать насколько умно я поступаю. Это как языком собственный запах услышать. Но мне нужно было зафиксировать озвученное, чтобы мой же ум меня не обманул. Поэтому – просто положил перед Вовой сигареты, закурив предварительно сам. Он закурил молча. В этом он весь.

Через пятнадцать минут и еще два часа кряду я пил водку в репортерской, закусывая домашним холодцом «Саши из ****ей», скромного, тихого парня, ездящего по часу в электричке на работу. И по часу же обратно. Который мог бы убить одним ударом любого из нас, острословов, и так же тихо сесть на место. Это понимали все, поэтому просто ели Сашин холодец. В газете, где все искали случая подколоть самым острым один другого. С Сашей просто курили, просто улыбались бородатым шуткам, просто жали руку, без искры подъебки в глазах.

Про Сашу нужно казать одно, он – душа компании. Знаете, как бывает: собрались пить словоболы: искрометный юмор девочки текут от талантов словоизвержения вокруг. Но каждый словобол адресуется не к девочкам, девочки – отражение, ништяк победителя. Словобол, он по запаху чувствует мега-самца, быстрее девочки, на которую положен глаз. Задача любого весельчака отразить дух страха. Он потешает того, кто реально страшен. И уводит за собой не им покоренную, как зеркало крадет облик. Саша пах справедливостью. То есть никак. Сказал и сказал. Забыли. Ну или сразу – в лицо.

Мне это было на руку. Здесь я никого поразить не старался. Меня ждала моя. ****ь коллег – дело последних идиотов, у которых плохо с личной жизнью. Я так думаю, ибо - молод…

Но речь встала на интересную мне дорогу.

… Вот почему коллеги из N… пишут так серо? А потому что хотят. Но могут уже! Они на бюджете, платят им мало, но стабильно. А тут – жопу порви, изобретая интересное… – разорялся некто.

А судит, простите, кто? – спросил вдруг просто Саша. Не кажется ли вам, что вас в судьи не избирали. А встали вы у этого руля только волей рождения, воспитания и образования, которое смогли получить?.. Наверное, вам кажется, что вы множители, а вы, - на самом деле, - слагаемые.

Ему не нашли чем ответить сразу. Я так и вообще пребывал в осадке, потому что не ждал ни стиля, ни слога, ни концентрации мысли в столь малом объеме. Однако я первый пошел навстречу ловушке:

- Саш, а ты правда думаешь, что только рождением и воспитанием человек приобретает талант? - спросил я потому что было интересно, а не потому что пауза уже становилась неловкой и тяжелой, как двухпудовка над дрищем. Мне очевидно стало, что произнесенное - плод очень долгих и сосредоточенных раздумий, тяжелой мысли и зависти, даже.

- Думаю.
- А как же высказывания, что талант - продукт упорного труда?
- Приведи пример?

- Извини, это какой-то вульгарный бихевиоризм…

Он улыбнулся:
- Вот об этом я и говорю. - Улыбка его уже была мягкой и почти дружеской, как у старшего друга… или отца.

И вдруг я понял, что примера из близкого окружения, кроме собственного, я озвучить не смог бы. Хрестоматийные не годились, потому что мифов про рыбные обозы вокруг них больше, чем правды всегда. А собственный озвучить я вдруг испугался: настолько напряженной в этот момент была мысль в его глазах, настолько яркой ненависть, что мне страшно стало, что мою подноготную вдруг раскрыли бы вот так - перед всеми.

Будь мы сам на сам - ей богу не зассал бы, а так - испугался. А он это увидел и, раньше чем я отрыл рот, уже вполне добродушно и понимающе улыбнулся. Я же, разогнанный инерцией своего страха, все-таки ляпнул пошлость:
- Везение, да везение, надобно уже и умение.

Совершенно ясно, что я проиграл. И отношения наши с Сашей уже никогда не останутся прежними. Но я спас остальных. Они поняли произошедшее иначе. Все как будь то выдохнули, сменили курс и продолжили болтать о чем-то другом. Он же даже не поменял позу и так же продолжал сидеть, спокойно выпивая и закусывая.

Такие события меняют тебя бесповоротно. Они вырубают из окружающей эйфории мнимых успехов и заставляют обо многом думать иначе. Произошедшее утром стало казаться мне не таким уж веселым и перспективным приключением, и тревога возымела больше прав на характер моих мыслей.

При таком настроении, хмель - твой самый злой враг. Но этого врага я победил быстро - молодость.


10-00

Редактор правил верстку, ныряя в густых клубах табачного дыма, безжалостно херил такие дорогие для каждого писантея строки, а порой целые абзацы. Я был спокоен – свою полосу я уже вычитал, после его правок, которых был один небольшой хер в середине. Больно, когда режут начало и конец, ибо там – вес и вкус, а так я запросто согласился – значит приврал неталантливо.

Он поднял на меня глаза поверх очков на кончике носа, что означало вопрос.

- Аккредитация. - напоминаю. Он кивнул на край стола, где лежали бумаги.

- На планерку вернись. – Сказал и скрылся за очередным клубом дыма.

Аккредитация, это громко сказано. Записка рукой от редактора другу. Конечно. Само собой, я ее прочел. Фразу «толковый мальчик» даже смаковал про себя.

А хер его знает, зачем в эпоху телекоммуникаций писать от руки, подумал я и тут же поймал себя на простой мысли – он знал. Вот так просто можно поддержать человека с одной стороны и дать другому понимание с другой. Мой редактор – гений, подумал я и понял, что он в этот момент улыбнулся.

Из редакционных ****ей я шел пешком – время было, и хмель проветрить. И думал по дороге разное.

…

И тогда, чтобы остаться достоверным и правдивым в глазах посторонних, я сочинил такую форму изложения – предварять всякое повествование о моём герое я буду дневниками из собственной жизни, чтобы видны были те пути и незримые нити, которые складывают рисунок его бытия из материала бытия моего.

Опять же, интересно предоставить моему герою возможность послужить фоном, на котором я смогу рефлексировать и искать истины о своем собственном существовании. Так, во взаимной выгоде, отдавая каждый себе отчет в существовании другого, мы уравняемся, с той разницею только, что я – творец, а, следовательно, имею право решительной воли, он – создание, и имеет, значит, миссию служения.

Такими вот сумбурными странностями я предварил столь необычную ситуацию, потому что описать ее проще не представляется мне возможным.

День прошел тривиально бестолково, впрочем, он еще не кончен, а значит, есть возможность что-то добавить, но я знаю, что ничего такого не случится. С утра и просыпаться не хотелось, и тяжело было. К тому же эта изрядная забота, которой я сам себя обременил, понадеявшись на изменчивость судьбы. Но здесь она не изменила себе, не изменив меня никаким образом. Так вот и бывает: то, что начинается тяжело, тянется себе в своей беспросветности, как будто только началось. И конца нет этому началу и краю. Только хочется забыться, упасть головой в подушку и уснуть так, чтобы сразу перейти к новому началу. Сны, они приносят радость, во всяком случае мне. Даже плохие, по той причине, что в самый тревожный момент всё же понимаешь, что это всего лишь сон. А всякие следствия, происходящие из сна, может быть и возможны, но мне кажутся надуманными. Впрочем, все это бестолковая демагогия. Мне и самому-то чувства мои не очень интересны.

Больше же я и мыслей-то никаких не испытывал, кроме тех, которые теперь, да тех еще, что необходимы для элементарного существования, за весь день.

Теперь же, отдав долги любви и службы, восседаю в сугубом одиночестве над моим героем. Вглядываюсь. И, отчасти, ищу в нем продолжение если не дням, то хотя бы снам своим. Но что-то все время уводит мысль мою от того момента, каким образом он вообще появился, и какие теперь между нами установились отношения.

…

20-00

После всего в очередной раз, я первый вышел из душа, оставив сзади шум остро падающей воды. Влажный и сильный, как мне казалось, я услышал звук ключа в скважине и превратился в мышь.

24-00

Я странный мудак. Когда принимаю решение - я люблю тишину. Одиночество позволяет думать громче. При этом точно знаю, для большинства ответственность поступка настолько невыносима, что перед принятием они готовы бежать к кому угодно, да хоть к первому встречному, дабы найти если не слова оправдания, то хотя бы «знаки свыше». Для этого ли Господь наделил нас свободной волей? Дабы в коленопреклоненном шёпоте мы валили на него ответственность? Ну уж нет. Делай сам и принимай полагающееся. Своей свободной волей служи Богу. В молитве, как в попрошайничестве нет смысла, как в покаянии – есть. Мое мнение. Не навязываю. Но на месте Создателя, гнал бы попрошаек тяжелым сапогом.

Я и принял решение идти домой к родителям. Само собой, транспорт уже не пойдет. Впереди 20 км, каких-то 4 часа пути. Слабая надежда на попутку. Большая надежда на полноту мысли, а главное, остроту ее.

…




День первый. ..