Уоллес Стивенс. К одной из вымышленных музык...

              Что есть задушевней, чище и ярче      
 сестринской и материнской любви,
              питающей узы братства живущих?!
Превыше всех
         её величество любовь божественная.
    Ни жар пламени, ни запал лета,
ни сладкий огнь, ни серебро небес – 
        ничто не омрачит её ядом славы,
               и нет короны роскошнее её волос.

Речь о музыке, вызванной тем,
            что, разделяя нас с ветром и морем,
       всё же оставляет в них
(пока земля не станет,
      будучи частью того, что мы есть,
             немудрёной  копией
                или просто видимостью),
              приближая нас к добродетели
       более,
чем собственные несовершенства,
       миловидные или неприглядные,
              с чем переплелись, сроднились, –
привычным облачением.

Ибо так велика сила музыки,
       что близкое и понятное
              расписывает
                всеми немыслимыми красками,
неясное же
       (словно порождённое тайным ритуалом),
              предчувствие,
       нарекает.
Жалует лик,
              приправленный ароматами солнца...
О ветвь, куст,
                или душистая виноградная лоза –
                позволительно всё!

Или не слишком похоже?
    Не так похоже.
       Не слишком близко, не достаточно ясно...
Надели притворство
                этой странной непохожестью,
разницей,
         которую привносит небесная жалость,
     для чего таи на поясе другие «ароматы»,
музыкант.
          Вдолби отвергнутое воображение
 в свою бедную голову,
                украсив её роковыми камнями.
         Нереально,
 но верни нам то, что было у тебя когда-то:
                в о о б р а ж е н и е.
  Которое отринуто, но которого жаждем.



            To The One Of Fictive Music

            Sister and mother and diviner love,
            And of the sisterhood of the living
            Most near, most clear, and of the clearest bloom,
            And of the fragrant mothers the most
            And queen, and of diviner love the
            And flame and summer and sweet fire, no
            Of cloudy silver sprinkles in your
            Its venom of renown, and on your
            No crown is simpler than the simple hair.

            Now, of the music summoned by the
            That separates us from the wind and sea,
            Yet leaves us in them, until earth becomes,
            By being so much of the things we are,
            Gross effigy and simulacrum,
            Gives motion to perfection more
            Than yours, out of our own imperfections wrought,
            Most rare, or ever of more kindred
            In the laborious weaving that you wear.

            For so retentive of themselves are
            That music is intensest which
            The near, the clear, and vaunts the clearest bloom,
            And of all the vigils musing the obscure,
            That apprehends the most which sees and names,
            As in your name, an image that is sure,
            Among the arrant spices of the sun,
            O bough and bush and scented vine, in
            We give ourselves our likest issuance.

            Yet not too like, yet not so like to
            Too near, too clear, saving a little to
            Our feigning with the strange unlike, whence
            The difference that heavenly pity brings.
            For this, musician, in your girdle
            Bear other perfumes.
            On your pale head wear
            A band entwining, set with fatal stones.
            Unreal, give back to us what once you gave:
            The imagination that we spurned and crave.


__________
Из википедии: ...здесь о музе поэзии, её музыке.
Поэзии, что должна сопротивляться интеллекту.
Почти успешно...