Стереометрия. Часть третья. Глава 1

Глава первая: Остолоп

1.
Так называл его отец. Отец имел высокий чин в городской управе, а сын вырос сплошным разочарованием.

Называя его «Остолоп», отец всегда добавлял: «в точности, как твоя безумная мать». Еще в детстве он понимал – как банально и пошло это звучит. О матери своей он не помнил ничего. Когда он был еще очень мал, она бросила их. Деталей он не знал и ни у кого не спрашивал. Его мало интересовал вопрос – почему она ушла. Более интересным было – как она сошлась с таким как его отец. Он подозревал какую-нибудь грязную историю с внебрачным залетом и шантажом.

Все более и более узнавая и понимая отца, он все менее оставлял места для претензий к матери в своей душе. Конечно, лучше было бы, чтобы она была в его жизни. Но раз уж нет её, тут уж ничего не попишешь. В такой каламбур, как в банку с фенолом, он закатал все свои, как это принято называть, детские травмы. И жил ровно с тем, что имел. То есть стремился получить максимум свободы из предложенных природой обстоятельств.

Учеба ему давалась играючи. А поэтому он и не уделял ей сколько-нибудь серьезного внимания. Все что интересовало его – сначала вполне детские, а потом все более чреватые авантюры.

Отец был очень набожен, а поэтому порол сына нещадно. Но, как известно, Господь не входит через то место, откуда обычно все из человека выходит, как бы не пытались доказать обратное иные из священников в церковной «школе для мальчиков», куда папаша его в конце концов пристроил, и где его талант, наконец-то развернулся во всю ширь. Обычный парадокс – для особо упорных людей нередко тот инструмент, которым пытаются искоренить нечто, может поспособствовать буйному цветению искореняемого.

И то самое правило, которое он вывел еще в детстве, стало императивом: довольствуйся предоставленным и получишь возможное.

Ему всегда было забавно и интересно наблюдать за всяческими метущимися душами как среди однокашников, так и среди учеников постарше, за «неврастениками», как он их называл, то есть за теми, кто с ревом и истерикой пытался противостоять заведенной системе. Обломав об стену рога, такие в дальнейшем становились его самыми верными подручными.

Воспитанный отцом, он рано научился обходить острые углы и искать в системе бреши.

Как это обычно бывает с такими личностями, скоро он создал целую подпольную полукриминальную империю в стенах школы. Это совершенно обычная история скажете вы и будете правы. Путь нашего героя совсем не оригинален и описан не однажды. Что нас действительно интересует, так это  эволюция мысли, приведшая его к известному нам финалу.

А, как известно лучшим катализатором мысли являются непростые обстоятельства жизни.

Детство вырастило в нем две одинаково сильные страсти.

Первая: он любил созидать. Ему мало было осуществить какую-нибудь авантюру, ему нравилось приводить все в систему, превращать в механизм, если хотите. В автономный почти механизм. Который просто работал бы, с минимальным его участием, и приносил удовлетворение его второй страсти.

Вторая: деньги. Если копнуть глубоко, он даже и не совсем отдавал себе отчет зачем ему это пристрастие надобно. Роскоши он не терпел и, даже, напротив презирал мотов. Власть, которой общепризнанно добиваются при помощи денег, его тоже не интересовала, ибо противоречила его первой страсти – создавать самостоятельные организмы. В противном случае он строил бы вертикали, а это ему претило. Однако же, страсть была.

2.
Впервые он попал за решетку, будучи в выпускном классе школы. И это событие очень крепко заставило его задуматься. Отец появился один раз в зале суда и на лице его было написано: «точь-в-точь, как твоя безумная мать». Надо сказать, что больше они не встречались.

Но больше всего в процессе его раздражал обвинитель. Он выглядел как механизм, только что сошедший с конвейера, и одежда его была – как будь то этот самый механизм только упаковали. В общем, от него веяло неживым. И «выглядел он очень мертвым», как сказал старина Хэм.

Одно дело, когда тебя толкают в стойло вместе с другим неорганизованным стадом. Когда никому еще не известно кто и что из себя представляет и от того, как ты себя поставишь сразу, будет зависеть комфорт твоего места под солнцем. Совсем иное, войти в уже устоявшуюся иерархию. Его этому не учили, но он как-то сразу понял разницу.

Вначале он ощутил еще одно ранее неизвестное – животный страх. Натуральный страх за свою жизнь. Но, вспомнив свой императив, тут же утратил страх, как таковой, начисто. И получилось так, что человек, лишенный страха и обладающий принципами, способен влиться в любое общество.

После пары попыток проверить толщину его кишки, общество согласилось, что толщина такая, какая нужно. Согласилось одно общество, но не совсем согласилось параллельное. Очень уж он не понравился одному из надзирателей, молодому наглому с угреватым лицом и большим родимым пятном под правым ухом. Надо сказать, что этому не нравился никто. Какими именно каверзами чревата нелюбовь надзирателей вы знаете из истории Энди Дюфрейна, допустим. Здесь было подобное с той разницей, что после усмирения одного из тюремных бунтов, этого «меченного» обнаружили плавающим в общественной параше во дворе тюрьмы.

После этого случая его личный авторитет серьезно возрос не только среди заключенных, хотя никаких улик на него не указывало. А, может, именно поэтому.

В общем, тюрьма его научила еще одной вещи, о которой ему как-то не приходилось задуматься до той поры. Вещь эта называется «воздаяние». Это не то же самое, что наказание, или наоборот - награда, нет. Наказание или награда, это когда ты нарушаешь или неукоснительно соблюдаешь правила, а воздаяние – когда переходишь меру. Меру преступления или меру самоотверженности – все равно. Меру ординарности, в общем.

«Слава-Кому-Бы-Там-Ни-Было за то, что такие вещи можно постичь на чужом примере и успеть научиться, прежде, чем хлебнешь лиха.» - Подумал он. Но веры в «Того-Кто-Там» у него не возникло. Напротив, он продолжил существовать все так же в предложенных обстоятельствах. Но в императив его добавилось: желая большего – жди воздаяния.

Больше он не возвращался в тюрьму никогда.

3.
Выйдя из тюрьмы, он наконец-то узнал, а главное – понял, что такое женщины…

4.
Она всегда была очень удобна ему. Никогда не задавая лишних вопросов, просто исполняла его поручения. Любые. И со временем у него возникла некая потребность в ней, а может быть даже и привязанность.

…Однажды ему пришлось употребить силу к одному особенно настойчивому и тупому её ухажеру. Он не любил насилия и в этот день совсем не имел настроения его применить. Дело в том, что он недосчитался денег, которые она должна была вернуть ему за «рабочую смену», как он это называл. Делаемые ей внушения звучали, возможно, резковато, но видит Кто-Бы-Там-Ни-Был, он не был настроен на насилие. И тут под руку подвернулся этот тип. «Всего лишь сокурсник», как она его назвала. Он бы и забыл об этом эпизоде, если бы это не был единственный случай, когда и ей он дал пощечину в ответ на фразу: «Зачем ты так с ним?»

После он поднес к её лицу указательный палец, глядя исподлобья. Этот жест, кстати – единственное наследство, доставшееся ему от отца, означал «запомни».

Она запомнила. Но вот зачем он запомнил: кто бы знал? Просто – стечение обстоятельств – у него был очень неудачный день и помимо этого недоразумения.

Еще несколько раз он видел этого «плюгавого», как окрестил «просто сокурсника» про себя, тот смотрел всякий раз очевидно неприязненно. Но кому какое дело, как смотрит на тебя булыжник, пока об него не споткнешься?


5.
Когда он решил заняться серьёзными делами самостоятельно, он ощутил то же самое, что чувствовал, попав в тюрьму – жесткую вертикальную организацию. Криминальный мир чужд анархии и демократии, как бы кому-то непричастному не казалось справедливым обратное. Серьезный криминал тем и выгоден государству, что способен внутри себя выкорчевывать паразитов и отморозков. В обществе, которым правит банкнота всегда есть место компромиссам за мзду малую и криминал высокого порядка, каковым является государство, отдает рули криминалу малому, в тех областях человеческой жизни, которые не подпадают под букву закона. Например? вопросы веры, равно как и вопросы относительно честного отъема денег у подотчетного стада.

Приобретя связи в тюрьме и, если не армию, то вполне крепкий отряд, в школе, ему легко было начать свою карьеру.

… Однажды, ему случилось быть приглашенным к Донну…

Донна окружала роскошь. «Вон как обставился, - думал он, разглядывая позолоченную лепнину и яркую обивку вычурной мебели, - Целеустремленный человек не может так жить. Не должен так жить. Так живут вырожденцы. Есть дешевые вина, когда пьешь в славном борделе, в окружении добрых приятелей и честных шлюх, отмечая удачное дело, - любое вино вкуснее твоего.»

  Глоток вина какого-то замшелого года с трудом потек по его пищеводу и просился обратно. А Донн сидел, изображая на лице наслаждение. «Ты смакуешь не вкус», - пронеслось в его голове, - «Ты смакуешь отваленные за этот шмурдяк деньги. Как и все в твоей жизни не стоит ничего само по себе, а стоит того, сколько ты заплатил. Мои вещи тоже стоят заплаченного за них, но мошна у меня другая – я плачу риском и судьбой, а поэтому мне не за чем выставлять приобретенное на показ.»

Само собой, Донн отметил его ум и предложил необременительную опеку, в какие-то 30%. Само собой, он согласился, имея в виду узнать слабости и низвергнуть Донна. Само собой, он низверг его. Ибо, умеющий дождаться выгодных обстоятельств всегда сильнее того, кто мнит себя создающим обстоятельства.

Виной падения Донна была его любимая собачка какой-то редкой и дорогой породы, случайно сожравшая резиновый мячик, случайно, опять же, залетевший во двор его усадьбы со стороны сиротского интерната, находившегося неподалеку, на этот раз неслучайно – ибо Донн слыл филантропом и благотворителем. Ну да эта история совсем не относится к повествованию.



6.
Однажды он узнал, что его папа, уличенный в крупной растрате самостоятельно уменьшил цифру справа от тире. И снова вспомнил про «воздаяние».

Отец, в конечном итоге оставил ему основное оправдание: как при таком скромном жаловании, он мог позволить себе жить там, где жил, и так, как он жил. Никому действительно не было дела до того, получил ли он наследство в конечном итоге. Иные шептались, что папаша, прежде чем «скушать пулю», оставил чаду весьма неиллюзорные барыши. Один он знал, как обстояли дела на самом деле. А душеприказчик папы молчал об этом, получив щедрое вознаграждение в виде бессмертия своей души.