Стереометрия. Часть вторая. Глава 2

Глава вторая: Бывшие и настоящее

1.
В общем-то ничего не менялось. Да и странно было бы ожидать. Врач давно понял, что рутина – вот самое естественное состояние для состоявшегося и самодостаточного человека. Это в молодости, покуда путь твой неверен и загадочен, ты способен на поступок, но естественное состояние для человека в возрасте – рутина. В эту самую рутину он превращает даже свои страстишки, слабости и пристрастия. Но и эти последние становятся рутиной, как игра в гольф или боулинг по выходным, скажем. Покуда не превратятся в скандинавскую ходьбу в лучшем случае.

Его же святая обязанность, как врача, всячески поощрять эту тотальную рутинизацию. Хотя бы потому, что в ней – его прямая выгода. Гораздо выгоднее пользовать бесконечно долго умирающего, нежели освидетельствовать умершего в одночасье. Согласитесь?

А вечные дети, ищущие остроты ощущений в планомерно покидающей их жизни – это забота тоже врачей, но не его профиля. Ну или, пусть этим занимаются всяческие шарлатаны, в роде священников или психоаналитиков.

Среди его пациентов было немало таких устаревших детей. Тех, кто не правильно оценивает свои силы и стремится продлить эти шаткие основания молодости. Такие обычно, совершив какое-то безумие, появляются в его кабинете с жалобами на все на свете сразу и не только на здоровье.

Да вот хоть пример: давеча заходивший судья, жаловался на божьих коровок. Врач сразу понял, что дело не в «коровках». И основное, что заинтересовало его – это что же за прихоть могла раскачать эдакий неподъемный булыжник, чтобы и этот вдруг размечтался? Врачу было очевидно, что жалобы судьи притворны, потому что по очевидным показателям здоровье судьи скорее улучшилось, хоть и ныл он об обратном.

Бессонница – утверждал пациент. Мол, всю ночь слушает стук насекомых в стекло. Боится, что найдут щель и заполонят его дом, мол.

Врачу пришлось произнести изрядную речь о безопасности и безвредности божьих коровок и, даже их благотворности для нужд сельского хозяйства. И что, природа мол, допустив такой перекос, обязательно вернет должное равновесие. Как это у нее, природы, заведено. И не о чем, в общем, беспокоиться.

Озвучив сказанное и выписав рецепт на снотворное и еще пару пригоршней разноцветных пилюлек, врач проводил взглядом пациента и подумал: и чем я менее талантлив в душеспасительных беседах, нежели какой-нибудь поп?

Сам себе улыбнулся и пошел к шкафу за коньячком.

«Следующий!»

2.
Болезнь судьи неприятно поразила врача. Неудобство пользования пациента вне привычных условий кабинета всегда раздражало. Но, деньги. Врач не отказывался от выездов не от того, что выезд стоил дороже – эта мелкая разница не перекрывала досадного неудобства, а от того, что – привязанность и привычка к пациенту. Да и обидно было бы передать какому-нибудь коллеге-выскочке этакую золотоносную курицу… петуха в данном случае, ну да – не суть важно.

Однако же, по приезде в квартиру судьи, врач обомлел перед встречавшей его женщиной. Белые полные руки. Первое, что увидел он с порога – полные белые руки. И родинку на плече.

3.
Едва дождавшись вечера, он кинулся в кабак. И сидел, нервно подрагивая. Он ждал.

Как только она появилась, он, конечно же, совершил это – бросившись через зал, он схватил её за руку и поднял длинный рукав выше локтя. Родинки не было. Он отпустил ее руку, извинился, не глядя в ее ошарашенный взгляд из-под маски, и вышел.

По дороге домой его поливал не сильный, но неуютный дождь. Но голову его занимало одно: «Как часто мы ищем не там и не то. А то самое находим неожиданно. А бывает такое - не находим вовсе. Так хочется определенности в жизни. Так хочется простых правил. А жизнь тратится на то, чтобы преодолевать заблуждения. И карта пути не похожа на маршрут, а похожа на карту таро, с которой тебе скалится смерть, паяц или висельник. Как невыносима непредопределенность. Как соблазнительно знание.»

4.
А вы знаете. Бывает такое сплошь и рядом, что все события вдруг собираются в один клубок и сходятся строго к определенной точке. Это не потому, что есть судьба. Не потому что некий высший автор все так придумал. Просто так бывает и все тут. Внешне выглядит так, как будь то круговерть случайных событий собирается в некий рисунок, подобный образу из кофейной гущи на дне вполне себе ограниченной чашки. И глянув на этот образ можно сказать: а ведь могло все и не так сложиться. Но, сложилось именно так. А потому что центр притяжения событий и вещей находится у нас в голове. Ведь сами по себе и вещи и события абсолютно бессмысленны, не коснись они нас каким-то боком.

Врач читал очередное письмо.

"А.., прощай. "

В этом письме было имя.

"Знаешь, написав эти два слова, я отнюдь не готов поручиться, что они - окончательный приговор. Судьба всегда поступала с нами довольно неординарно, и самое невозможное из ее правил, то, что мы с тобой, ты и я..

В общем, что наши имена возможно поставить рядом, хотя бы в прошлом, которое несомненно было. Это - не сон, уговариваю я себя и думаю, что прав.

Я даже не уверен: прочтешь ты то, что я пишу сейчас. А может быть эта неуверенность и помогает мне быть абсолютно откровенным с тобой и с собой, в первую очередь.

Думаю, что теперь, когда мое решение не зависит уже даже от моей трусости и непременно решится действием, я могу говорить о том, что осталось позади и оставило такие разноречивые воспоминания.

Знаешь, была у меня даже такая идея, когда-то, несколькими неделями раньше, написать тебе гневный пасквиль в духе: "Ах, сударыня, Вы так оскорбили и унизили меня, что я жалею о том, что вы - не мужчина, иначе бы!.." ну и в том же роде, закончив сакраментальным "Пойду искать по свету… Карету мне! Карету!" Но теперь я точно понял, что делать это не имею права, потому что... Я скажу об этом после.

Мне было очень больно, да что я - мне и сейчас очень больно, и, полагаю, продлится это ощущение еще довольно долго. Но теперь точно знаю, что эта боль - не боль оскорбленного самолюбия. Нет. Это… Впрочем, я говорил уже, что об этом позже.

Тяжело находить слова просто потому, что тяжело.

Этот город. Когда я представлю, что возможно еще находиться в нем дольше того срока, который я сам себе определил или, по крайности, на который вынудят меня события, от развития которых я всё-таки завишу, мне становится невыносимо тоскливо и кажется, дальнейшее существование здесь - пустота.

Как мне каждый день ходить вдоль этих улиц, каждая из которых связана воспоминанием о тебе с моей чертовой привычкой тосковать о прошлом. И знать, что имею ежесекундную возможность увидеть, ну хоть услышать тебя. Представлять, как ты смеешься, в каких-нибудь нескольких сотнях метров, не моим плоским остротам. Что ты плачешь не обо мне, что я не имею возможности коснуться твоих волос, вдохнуть твой запах, усадить тебя на колени и поцеловать. Это очень больно. Все-таки, я по-своему ревнив.

Мне нужно нагромоздить себе препятствий. Нужно знать, что возможность быть счастливым ничтожна. Тогда сердце мое будет иметь оправдание.

Я не хочу говорить о том, что теперь у тебя есть нечто другое. Возможно, он лучше меня. Ведь это ты выбирала. Дай Бог, чтобы это было так. Я хочу тебе счастья. Я люблю тебя.

Вот я и сказал это. Я не смог стать таким, каким ты хотела меня видеть, прости меня за это. Видимо я действительно не все могу. Ты решила, что я не нужен и слава Богу, если тебе так лучше.

В конце концов, это мое письмо уже ничего не разрушит. В отличие от того твоего письма. Которое разрушило все. Беда в том, что это, моё, уже ничего и не исправит.

Ничей К…"

Читая это письмо, врач обомлел. Мало того, что здесь стояло известное ему имя. Сама откровенность сказанного пробуждала что-то крепко забытое сегодня – стыд, что ли? Но ощущение этого отмершего чувства было болезненно приятно, как некое новое открытие, как обещание жизни после смерти, как вера в состоятельность божественного присутствия, в которое врач, конечно давно не верил. А и верил ли когда-то?

И это было писано его рукой.

Письмо выпало из потревоженного томика Альберта Швейцера, давно покрытого пылью. И ведь потянулась же рука к этому автору сегодня. Отчего бы?

Он долго сидел, держа в руках эти листки, и смотрел в угол. В голове его происходило что-то неясное. Картины прошлого. И вот эти детали, знаете, когда ощущение именно того момента во всей его полноте, с красками, движениями и, как будь то запахами, даже, все это собирается в некий такой комок и ощущается, как вот прямо сей момент происходящее. И в то же время ты осознаешь и понимаешь, что это – былое и смотришь, вроде, со стороны, но и изнутри тоже. Сам в себя смотришь изоттуда сюда и обратно.

И так ему, вдруг, стало жалко самого себя. Так жалко. Так защемило в груди. Так намокло в глазах. Так захотелось выпить и закурить. А он, ведь, даже не помнил уже и лица той самой «А…».

…


5.
Врач зачастил в гости к судье. Иной раз он придумывал неочевидные благовидные предлоги, сначала, чтобы навестить, потом, чтобы задержаться. Своей обязанность он считал болтать как можно больше. Приносить новости и слухи, живущие в городе, и сплетни, распространяемые общими с судьей знакомыми, а таковые были, некоторые – даже его пациентами.

Конечно не избегал он и вещей отвлеченных. Но, не усугублял. Потому что, конечно же все его рассказы и разговоры были адресованы отнюдь не к судье. И наблюдая за реакцией женщины он ловко переводил темы, вворачивал анекдоты и нагнетал интригу.

6.
Однажды с ним случилось то, что сначала он представил себе, как удачу, но вылилось это в неприятность для него самого.

Он встретил женщину на улице недалеко от подъезда дома судьи. У ее подъезда. Она возвращалась с покупками. В нем не возникло никакой мысли, он вполне безотчетно догнал её, взял под руку и настоял помочь донести пакеты с продуктами.

Конечно же первой его посетила совершенно безумная мысль: вот он момент – взять и разом кончить со всем этим – признаться. Вот так, пусть даже картинно, припасть на колено и рассказать все то, что внутри него происходит. И начать, конечно с того, кто он такой есть: изучив ее реакцию, он понял, что она его не помнит. Рассказать о том, что только она – предмет его первой и подлинной любви, ну и дальше все вот это вот…

Но вдруг его обуял испуг. Настолько неожиданно, что, замолчав, он даже остановился резко, потянув ее руку, продолжавшую движение. Как же это можно: вот так с бухты-барахты?! В его-то возрасте! Этак их обоих разобьет в одночасье инсульт и паралич от неожиданного переживанья чувств. Каково это будет выглядеть со стороны? Нет. Таковых вещей его возраст не позволяет. И противоположную сторону нужно бы подготовить.

Она обернулась к нему вопросительным взглядом. Он вернул положенное место нижней челюсти и пошел дальше, уже не вспоминая, о чем начал говорить. Так они и дошли молча к двери судьи.