Стереометрия. Часть первая. Глава 4

Глава четвертая: Голуби

1.
На пепелище почты сидели голуби. Много. Были и белые. Черные бумажные огарки, хрупкие и легкие, катались среди обломков, от ноги к ноге. Люди, собравшиеся вокруг, отпихивали ограждающие тросы с красными флажками и стремились заглянуть как можно дальше. В воздухе висел запах гари и чад, как бывает в безветренную погоду – полосами. Суета уже стихала. Уставшие, грязные, серьезные люди в блестящих касках.

Далеко в толпе стоял судья и комкал в руках шляпу, недавно, случайно проткнув ее тростью. Ни о чем не думал, глаза долу и, казалось, горбатость его стала невозможной.

Сосед погиб.

2.
Камни, камни. Имена и цифры на них добавляли официальности, которой и без того было довольно в физиономиях присутствующих. Здесь не то, что на улице – скорее, как в зале суда – каждый смотрел на всякого и из глаз сквозило: я есть, вот он я, и все, что собой представляю принес с собой и бесспорно выскажу, когда появится необходимость, ведь и я – та мелочь, из множества которых сложилось бытие виновника данного события, не будь меня – он, бедолага, во многом потерял бы в достоверности своего существования. Бытие всякого – залог бытия каждого. Из таких или подобных свидетельств слагается и вина преступника – долгий опыт судьи.

Говорили близкие, родственники, родственники жены, родственники родственников, знакомые этих всех родственников, сослуживцы, друзья покойного, священник, представитель муниципалитета, бормотали где-то в стороне могильщики и даже случайные сострадающие прохожие выспрашивали, качали головами, высказывали соболезнования. Половодье слов на мелководье чувств. Впрочем, всех одинаково угнетала жара.

Вдова молчала.

В свою очередь говорил и судья, трудно возбудив в себе чувство долга. В момент речи он, было, несколько сбился и едва не захлебнулся воздухом от пришедшей ему в голову странной мысли. Что если бы никто не говорил, а все молчали бы, то, наверное, сосед не считался бы мертвым, а каждое слово – гвоздь в гроб. И все-таки судья добил свою порцию гвоздей. С убийственной доброжелательностью.

Отойдя, он представил, и это показалось ему очень реальным, что говорит сосед, завивая палец в траурную ленту, висящую на венке, и глядя в низкое горячее небо. Хотя, конечно, гроб был закрыт и, наверное, пуст.

Жалко, - говорил он, - жалко, что я умер позже своего сына.

Судья тогда еще удивился – он не знал, что у соседа был сын, но ведь, мог быть.

Жалко…

И как будто в тот момент сосед и умер.

3.
Умные вещи отнюдь не правильны по жизни, а жизненные – не умны. Даже банальны. Как-то так уж само собой случилось, что соседка и действительно безо всяких лишних слов, и вообще без слов, перебралась жить к судье, в самую малюсенькую из четырех комнат.

Белые руки выглядели тоньше на фоне траура.

4.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

5.
Стоял погожий день близкой осени. Город еще не обрел всей полноты голоса, однако ж, его неумолчный шум говорил о том, что все происходит. Редкие листья увлекались по воле теплого ветра. Им было еще не тесно прыгать от подошв прохожих в разные стороны, и резвость, с которой происходили эти скачки, не давала простора готовой вот-вот проснуться безотчетной печали. Воздух дышал грядущими дождями. Цветочные лавки пестрели буйством красок и форм. Пора свадеб и некрологов. Негласные традиции состоят в том, что неприлично до наступления зимы не решить насущные или тотальные счеты с жизнью. Страда в полном смысле.

Вдоль аллеи городского сада шагали судья, вдова соседа, она же теперь жена судьи, и врач. Первые представляли собой странный альянс: так выглядит старое, сухое и кривое дерево, которое грозит рухнуть под тяжестью своей кроны. А беспечный садовник, вместо того, чтобы выкорчевать отжившее тело, подпирает ствол прямой, уже, впрочем, давно мертвой в своей прямоте, палкой.

Последний, заскакивая с обоих флангов четы, размахивал руками и неустанно болтал.

… Один мой коллега и просто пришел в ужас от такого, как он выразился, «страшного попрания прав на существование»… М-да, посмотрите, однако же, сколько много нищих высыпало на улицы сегодня, впрочем, я никогда не подам – не верю… Так вот, а на мой взгляд эвтаназия…

Судья шел медленно, вглядываясь в бесхозный гербарий, и рассуждал, что уж верно теперь сосед вступил в права владения всем этим. И никто не покусится отнять, да и вряд ли найдется претендент на этакую собственность. А впрочем, думалось ему, и всякая собственность, юридически принадлежащая живым, на деле находится во владении мертвых.

… И здесь я говорю и стоять на этом буду, доколе мой голос имеет вес: не должно жить то, что жить не способно, м-да, не должно…

Лицо судьи вдруг налилось кровью, руки затряслись так, что трость застучала по мостовой. Он уставился в прыгающие зрачки врача, и те скакнули как-то совсем невозможно в разные углы глаз, как разлетаются брызги грязи от брошенного в лужу камня.

И судья начал падать. Медленно. Взгляд его прошелся вдоль стремящегося к затылку лба врача, вдоль стволов деревьев, вдоль облаков, а там, где должно было быть солнце, становилось все темнее и темнее, покуда все во мраке не кануло.

6.
Очнувшись, судья отчетливо помнил черных лохматых голубей, медленно слетающих на заснеженные поля, когда увидел склонившуюся жену, сидящую на краю его кровати.

Врачу удалось со временем вернуть пациенту сносное самочувствие. Спустя несколько дней, оставив дом на попечение жены, он сидел в вагоне поезда – его позвали для лекции в весьма престижном университете красивым письмом с вензелями.

Судья думал о четырех отрицаниях и проистекающих из них свободах. Вот они, первые четыре: неизбежность, непоправимость, невосполнимость и несущественность. Все они складываются в один единственный факт, факт нашей жизни. Тогда-то и пришел в голову судьи этакий риторический пассаж: Мы можем дрожать о времени – пожалуйста – время имеет значение только пока мы живы. Можем говорить много разных слов – сколько угодно – слова осмысленны (опять) только пока мы живы. Можем потакать своим желаниям – на здоровье – желания дороги (снова) только пока мы живы. Можем искать Бога – будьте любезны – Бог необходим (еще раз) пока мы живы.

И разве кто-то возьмется теперь утверждать, что человек несвободен? Человек волен во всем, поскольку жив.

Он прислонил лицо к стеклу окна так, что черты его растеклись вдоль, и уставился вниз – туда, где быстро-быстро проносилась перед глазами насыпь. Мелкие ее камни скользили, так мелькая, что невозможно было различить… будь то и камней-то никаких не было. Судья поднял взгляд, не отнимая лица от стекла – панорама менялась медленно и отчетливо, далекая и просторная.

Поезд шел равномерно. Судья ехал. Он остался там. Навсегда.