Вещие сны

Вещие сны(Внутри - снаружи).

Ох, странное какое это утро,
Дворянин Кристо из семьи Декро,
Ужасно всполошился с первых уток,
И ищет встречи с другом, графом Де Легро.

Он, кажется, едва ли причесался,
Весьма растерян, будто на него,
Свалилось сразу тридцать три ненастья
И всеми по макушке вмиг дало.

Звонок, ещё, молчание, и хмуро,
Едва раскрыта дверь, прикрикнул Ганс:
«Опять пришел? О, цирк! В такое утро?
Взашей сгоню на следующий раз!»

То был дворецкий графа, подлый, резкий
Со всеми он на равных был подчас.
Но Кристо не обидел голос дерзкий,
Ему совсем до ссор нет дела в этот час.

Прошел он к графу. Тот с утра, со скуки,
Надумал было разложить пасьянс.
И был сосредоточен жутко.
Тут приход гостя обозначил Ганс.

Граф обернулся нехотя на звуки,
Искра блеснула меж озябших глаз,
Увидев Кристо, встал, сложил за спину руки,
Предвидя долгий поучительный сеанс.

Де Легро был сварлив, напыщен, статен,
Но знал он жизнь, как птица небеса.
Наглец и циник — да. Начитан, знатен,
Он знал, что движет разум, телеса.

И начал речь, да с выправкой артиста:
— Выкладывай мне всё, как на духу.
Я знаю, с чем ко мне пришёл ты, Кристо,
У каждого второго это на уму.

— Я сон увидел. Он, как будто, вещий.
И глаз сомкнуть уж с ночи не могу.
Я в нем такие видел вещи,
Что пожелать не сможешь и врагу.

Сначала был в каких-то дебрях леса,
И было там до ужаса темно.
Там было двое: злыдень и повеса,
Что в дебрях тех уж селятся давно.

Не зги не видно, и вздохнуть уж трудно,
От смрада мест тех, тех людей, затей
И мысли их, осев на лес, под утро,
Стали болотом низменных идей.

Бежал оттуда; сел я на опушке
И лишь едва дыханье перевёл,
Вдруг слышу: визг и топот, бьются кружки,
И кто-то под шумок с собой счет свёл.

Я за столом, передо мной скандалит
Кто-то в ошейнике, ошейник для души.
И тянется за стойку, стойку бара,
Поют оттуда, воют — хоть пляши.

Я удирать, бежать, подальше:
Бегу куда не знаю — как всегда.
Не ведал я того и раньше.
Боюсь, и не узнаю никогда.

Так вот, пришел, пришел куда-то.
Там было тихо, мирно и светло,
Я был чужим, но было мне отрадно,
Что стать своим мне в тех местах дано.

Приветили и проводили,
В кругу заботы, мира и тиши,
Неспешно, долго, мудро говорили
И объяснили все волнения души.

Ушёл оттуда. Я хотел остаться,
Но чувствовал, что мне давно пора.
Куда? Зачем? К судьбине, должно статься.
Не помню, как, но вышел со двора.

Иду уж дальше: крики, стены, звуки
И как бродячий пёс кругом брожу,
Выпрашиваю счастье в свои руки,
Я вижу свет, и я за ним хожу.

Он ближе, ближе, ближе с каждым шагом,
Еще немного — перейду на бег.
Переливается, как бархат, ярким флагом
И я готов за ним нестись хоть век.

И что я вижу? Почему я млею?
И отчего стучит так сердце вновь?
Я, правда, сам, едва ли разумею:
Не знаю кто, но знаю, что любовь.

Кристо замолк. Он высказался, славно,
И на душе от слов своих светло.
Но граф молчит, ему-то не по нраву,
Обжегся он не раз, пусть и давно.

Взглянул на Кристо: юноша нелепый
И не по силам тому мира вес.
Тот что-то пробубнил, таращась слепо,
Но граф сказал ему наперерез:

— Доколе жить ещё так будешь странно?
Весь день на ветер, ночь — души полёт.
Доколе быть собой тебе всё будет мало?
Мой странный друг, попал ты в переплёт.

Завеса дней тебе туманом стала
И те животрепещущие сны,
Когда-то были поводом скандала,
Теперь пронзили мыслью о любви.

Отбрось, забудь, зачем нам те потуги,
Зачем любви нам тягостный венец?
Любовь, как крест — нести устанут руки,
На нём же и распнут нас под конец.

Оставь, отбрось ненужные потуги,
Коль что, так знай — я не подам руки.
И за дела твои я не даю поруки,
Ведь коль влюблён — полезешь сам в силки.

Но-но, не дуйся и не корчи мины,
Я знаю для чего то говорю.
Любовь рисует странные пути-картины,
Но к чёрту их, держись за жизнь свою.

Ты думал, мир так просто сложен,
Отбросив все дела, тебя вдруг станет познавать?
Отбрось мечты, наш мир суров и сложен,
Давно наскучило ему за нами прибирать

И лезть в мирки; поверь, пусть это может,
Ему все нудно, скучно — нечего сказать.
Видал сюжеты и покруче может,
Но думается мне, сейчас ему плевать.

И граф замолк. Но Кристо всполошился.
«Но что? Но как? Позволь мне всё сказать!»
Де Легро, было, даже умилился.
«Как просто тем, кто грязь не хочет знать».

— Я вижу, Кристо, ты запутан.
И выдалась, похоже, скверной, ночь.
Тяжко дается каждая минута,
Но слушать тебя дальше мне невмочь.

Я знаю, верно, ты напуган,
Не знаю даже, чем тебе помочь.
И коль не хочешь мною быть обруган,
Пойми: устал я, Кристо. Иди прочь.

Не вижу снов я так, как видишь ты их,
Ко мне в ночи приходит только мрак.
И в этих зыбких разума пустынях,
Я отдыхаю только, только так.

~~~

Ганс голосил. А Кристо плелся следом.
Что-то другое ожидал понять.
Но дверь открылась. Ослепило светом.
Утру, казалось, надоело ждать.

На улице. И разум замер чутко,
А позади захлопнул кто-то дверь.
Вдали, рекой, сочатся прибаутки,
И тот же голос рык издал, как зверь.

Идти. Куда-то. Мысли привести бы
Обратно в русло, чтобы от него
Опять пойти. По-новой, только жутко,
Что мысли так далёко увело.

Тот голос ближе, будто бы крадётся,
А утро уж лучами занялось,
Но птицам, всё же, почему-то не поётся,
А голос, подойдя, задал вопрос:

— О, Кристо, чёртик, я не видел
Тебя почти что целый год,
Как ты? Чем жив? Я, что, обидел?
Ты что, набрал воды чтоль в рот?

Тот слышал голос, разобравшись,
Что речь к нему обращена,
Открыл глаза и в свете ярком
Увидел Жана-дурака.

То дворянин, не родовитый,
Он низок все же был другим:
Клялся не пить, всегда напитый,
Чтобы не чувствовать вины.

— Пойдем, я нынче не пропойца,
Решил я дать чертям всем бой.
Ты тоже бьешься, мне сдается,
Пойдем теперича со мной.

Они пошли. Кристо не спорил.
Ему то, в общем, все равно,
Куда ведут чужие ноги
И скоро ль выведут его.

Пришли в домишко. Ветхий, хлипкий.
«Но все же, свой», — сказал бы Жан.
Дворецкий, блеклый и безликий,
Бутыль, пальто и чемодан.

Привел к себе, поставил стулья
И говорит: — Решил я вот,
В честь нашей с тобой этой встречи,
Устроить честный разговор.

И все, как водится, на месте,
Вот стопки две, а вот бутыль,
А чтоб накрыть? Так много чести
Со скатерти б отдраить пыль.

Я тут, ты знаешь, долго думал,
Много увидел, понял так, меж дел.
Я, правда, жить по-новой всё ж задумал
И бросить пить вчера посмел.

И знаешь, ночью сон какой увидел,
Скажи кому — надумает врача позвать.
Сидел я в баре, значится, под утро
И вздумалось кому-то закричать.

Я обернулся — черти. Нет, ну правда!
Глазеют на меня, а я как есть стою,
И с силами собравшись, прям как надо,
Я им с напором лично говорю:

«Давай проверим, кто сильнее, черти,
Я не боюсь — мне нечего терять.
И пусть в конце сойдутся все дороги в смерти —
Найдётся что до этого сказать.

Мы с вами, господа, друг друга знаем,
Налей нам, Время, грамм эдак по сто.
Извольте, мы прекрасно понимаем,
Что для меня такая встреча — Ватерлоо.

Но ладно, я послушаю придирки,
Ими надумал Время-бармен поучать.»
Мол: «не положено, смотрите бирки.
Всех тех чертей изволили вы гнать».

Что ж гнать? Да ладно, дай за встречу.
Один подход, повтор, налей опять.
Смотри, какие у того ужимки,
Его нам прямо тянет что-то доказать.

Второй сидит, не двигаясь, нет, даже без улыбки,
Если видать впервой — решишь удумал спать.
Но что поделать, у чертей не шибко
С манерами, бармен, налей опять!

А третий, посмотри, какая гадость,
О чем он думает? Что хочет тем сказать?
То похоть, monsenior, — ответит Время, —
И что, от этого полегче должно стать?

Ах, ладно, ерунда, о чем я?
Ах да, за встречу, за здоровье, prost!
Позвольте, так сказать, в честь нашей встречи
Озвучить этот тонкий, звучный тост.

Я вас, сеньоры, черти и чертята,
Знаю давно; и всем желаю вам.
Чтоб вы, мной дорожимые, подкорки работята,
Смело съезжали в ад, ко всем чертям!

«Вот тост, как тост!», — послышалось сипенье
И пара визгов подхватили этот вой
Ну что же, вс;, ведь пить вы пили,
Теперь, по правилам, пора вам всем домой.

«Куда? Позволь, мы не сказали тоста.
Нас тут ведь много, все хотят сказать.
Пара минут на каждого, как будто,
За месяц мы уложимся, решишь наш тост принять?

А коли нет, ты знаешь распорядок:
Сколь ни беги — от нас не убежать.
Коль принял — молодец, прими с ухмылкой,
А нет — так надо было сразу гнать».

И началось! Шум, вой, и лай, и топот,
Куда ни глянь — там будто страшный бой.
Одни здоровья мне желают — чтоб в маразме помер,
Другие песенки поют за упокой.

Кто зависти желал, а кто терпенья,
В комплекте с ленью, чтоб наверняка.
Чтоб я смотрел на жизнь, да с упоеньем
И помер так, до дыр всю засмотря.

У них, я знаю, хитрые изд;вки,
Прекрасно чуют, как нам насолить:
К старью привычен — на тебе обновки;
За друга держишься — а другу надо плыть.

Сдаётся мне, все ж сон тот вещий,
Уж как я встречу их, так знай — не жить чертям,
Я их в трубу, не выжить в лютой сечи,
Уж жизнь свою я этим не отдам!

Сказал — и выпил, в этот промежуток,
Он был, казалось, малое дитя.
Он бросил пить назад едва ли меньше суток,
Но вновь запил, сознание топя.

Кристо поднялся. Очень не хотелось
Ему сейчас бы с Жаном сравнивать себя.
Лишь в сердце что-то трепетно зарделось:
Он тоже руки опускал, лишь жизнь браня.

— Прости, но мне пора. — Пора? Конечно!
Увидимся ещё, дружище, да?
Кристо ответил быстро, но небрежно,
А сам подумал: «Нет, уж никогда».

~~~

Вновь улиц суетливая ватага,
И день привычном гамом рубит мысль.
Определиться б с направленьем шага,
Покуда разум не покинул смысл.

Он вспомнил: близ, пред мостовою
Уж тетушка давно его живет
И припустил туда рысцою,
Надеясь обнаружить там её.

Стук в дверь. Стоит он на крылечке.
Кто-то залился смехом изнутри.
Открылась дверь, а за, с легким сердечком,
Стоит девица чистой красоты.

— Позвольте, милая, мне, правда,
Давно пора уже домой бежать.
— Беги, беги! О, Кристо, как ты рано! —
То тетушка пришла его встречать.

— Ну, заходи, рассказывай. Как служба?
Как поживает в сердце огонек?
Ты не смотри, что я уже старушка,
Закат мой виден, но ещё далёк.

— Ох тётушка, заладили: «Старушка».
— И всё ж, не молодой уже цветок.
— Я к Вам с вопросом, как всегда, «на ушко».
— Ох, любопытный мне задастся вечерок!

Пойдем, присядем. Кофе, сахар, плюшки?
Чем бы тебя мне нынче угостить?
— Оставьте, тетушка! — Покушай, душка!
Сначала подкрепись, потом уж будем говорить.

И Кристо ел. И было так спокойно
На сердце, как, увы, порой,
И дома не бывает, как ни странно,
В ту пору, как идет с сознаньем бой.

Приятно, мирно, тихо, славно —
И мысль убаюкивалась днём.
Сомнений, трудностей вдруг как не стало
Собравшись, говорил он обо всём.

Сказал про сон, и рассказал про утро,
Про встречу с другом, Жана-дурака.
А тётушка сидела и внимала мудро,
Не смея вмешиваться в разговор пока.

Он говорил неспешно, гладко, тихо,
Не замечая хода стрелки у часов,
И ждал, и ждал мучительно ее ответа.
Так важно было суть понять тех снов.

Она молчала. Думала, смекала,
Меж тем всё улыбалась от души.
Он выдохнул: вдруг сложностей не стало,
Подумал: «Как такие посиделки хороши».

Прошло мгновенье, тихо посмеявшись,
Вновь тётушка улыбкой изливала свет.
И вновь казалось, что в такой улыбке,
Можно найти вопросам всем ответ.

Да, верно, чтоб её послушать,
Захочешь отложить свои дела.
Она вздохнула, дабы тишину нарушить,
И, посмотрев на Кристо, начала:

— Мой дорогой, у снов одна потуга,
Они нам внутрь позволяют посмотреть.
И коль внутри там пусто, сухо,
Не сможешь ты ни зги там разглядеть.

А видишь — радуйся. То ли не шутка:
Что сны тревожат бдение души.
Бывает, страшно, страшно жутко,
Бывает, счастья видишь коллажи.

Ты их не бойся, и не обижайся,
Коль сам понять не в силе их пока.
В себе ты понемногу разбирайся,
Ищи внутри ответы: «Что, зачем, когда?»

И разум пусть затянет легкой дымкой,
Позволь любви зачать свои холсты.
Плыви в потоке дней не камнем — легкой рыбкой,
Пойми: дороги к счастью так просты.

И да, ты одолеешь зол немало,
И да, ты не поймешь свою судьбу.
Тебе того пока что и не надо:
Ты практикуй мышленье, как ходьбу.

Это процесс. Он долгий непомерно,
Чтоб знаки судеб видеть, дорогой,
Тебе ведь предстоит немало, и отрадно,
Что не решил пойти дорогой ты другой.

Да, можно нацепить всем бирки,
Прозвать всех глупыми, нелепыми слегка,
И циником прослыть, латая злобой дырки,
Или в бутыли утопить свои года.

То выход, да. Но, Кристо — не спасенье.
И я хочу сказать: будь искренен всегда.
И пусть зачтётся твое к истине стремленье,
А от сомнений не останется следа.

Сказав, молчала. Шли минуты.
Кристо почувствовал: «всё, мне уже пора.»
И собирался, занырнувши в дум запруды,
Он думать стал, что делать до утра.

~~~

Ушёл от тетушки, наружу.
Усталость? Тяжесть? Как понять?
Из теплых комнат — да на стужу,
Вновь захотелось закричать.

Был вечер. Сердце билось странно.
Он, как потерянный барбос,
Ходил по улочкам корявым
И мыслей тяжесть следом нёс.

«И почему-то вечно рано
К нам заявляется судьба.
Мы то ли спим, а то ли слепы,
Или идёт внутри война.

Понять: что, где и как поставить,
На что свой ум в ночи взрастить.
Какие правды здесь — оставить,
Какие домыслы — убить».

Кристо давно уж был в неволе
Этих бескрайних вечеров,
И натирал о них мозоли
Серой объемностью мозгов.

«Куда и как, скажите, сплавать?
Откуда? Кто я? Прав ли? Чей?
Не легче ль разум свой оставить,
Себя упрятав у врачей?

Зачем трудиться, разбираться?
Я так от этого устал.
К чему те войны? Как меняться?
Если с рождения не знал

Ни «кто ты?» и ни «кем ты будешь?»
Вопрос: «кем хочешь быть?» далек.
Уж верно сам себя погубишь,
Построив изнутри острог.

Ведь легче всё забыть в неправде,
В себе другое откопать.
Забыться в гневе, иль браваде
И самого себя продать.

Принять как факт такие мысли,
Что делают из нас порой
Лишь ворох денег, тьмы и мести,
Нас ссоря с сердцем головой.

Что нет любви, пути и судеб,
Что нет души у нас внутри,
Что нет, чем деньги, выше судей
И мы лишь тело — сам смотри.

И что от мечт, высоких рвений,
Нужно очнуться наконец,
И отказавшись от стремлений,
Надеть свой траурный венец».

~~~

Так шёл тот спор. Как будет лучше?
И мысли бушевали, как река.
Те темы, верно, поднимали раньше:
Ответов не было, хотя прошли века.

Но Кристо знал: опасна не затея,
А, что, оставив домыслом порез,
Из раны в мыслях вырастет идея;
Так в голове родится новый бес.

Он будет бить в его больные уши
По поводу, а может, даже, без.
До самых пор, как взвесив душу,
К нему не явится полночный жнец.

Внутри всё так же разливаясь, бушевало.
Река, взбесившись, потекла за берега.
Одно лишь сердце беспрестанно согревало
И не давало утонуть в реке пока.

А мысли били, били, пробивали стены,
Таранили сознание слова.
«Утонёшь. Разорвутся вены.
И сникнет вновь пустая голова.»

Кристо устал от этих размышлений,
И что ни день, то с ними он всегда.
Должно ведь быть какое-то решенье,
Нельзя таким идти через года.

Что разорвалось, рухнуло — да починить,
Заклеить бреши, в мыслях все прорехи,
Заделать, черное вновь побелить,
Убрать из мыслей сорняки, туман, помехи.

Тело должно идти за разумом, а не наоборот.
И разум сердце должен чётко слышать.
Душа и тут, и там — и дел невпроворот,
С ней тоже нужно путь держать всё выше.

И сонаправив их, как полюса,
То дико, верно, странно, но так нужно:
Чтобы за сердцем следом шла душа
И разум чтоб тянул вперед — не к туше.

И Кристо силился: преграды обойти,
И выстроив маршрут, на путь стать верный.
Проснуться, встать, завалы разгрести,
Почувствовать зов внутренней вселенной.

А мысли рушили. И созидали.
По кругу вновь, и вновь, и вновь.
Кто знал, что нет врагов страшнее,
Страшнее наших горьких слов.

Война идёт. Внутри разруха.
Он — командир, такая роль.
Всплывает в споре, меж сомнений,
Вполне физическая боль.

Он порешил. Конец сомненьям.
Чего, куда, когда, зачем?
Вопросы лишены решенья,
К таким вопросам разум нем.

Но стоит сердцем лишь подумать
Чего я всё ж хочу достичь?
Какие мне нужны высоты,
Какую истину постичь?

Куда направить свои ноги?
К кому, к чему вперед шагать?
О чем под старость, в непогоду
Мне бы хотелось вспоминать?

Он вспомнил встречу, на крылечке.
И ветер вновь вперёд его понёс.
Стук в дверь. Как мало надо человечку.
— О, тётушка, один, один вопрос.