Шри Ауробиндо. Савитри. 10-2

Шри Ауробиндо. Савитри.
Книга X. Книга двойственного сумрака.
Песня II. Евангелие смерти и тщета идеала

Затем спокойный и неумолимый голос,
истины жизни убивая и надежду,
с акцентами, карающими воздух.
Прекрасный мир плыл, водянист и хрупок,
как эфемерный и прощальный отблеск
на слабой грани сумерек безлунных..
"Пленник Природы, много возомнивший дух,
творенье мысли, в царстве идеала в наслажденьи
своим бессмертием бесплотным, что придумал
тонкий чудесный человека ум, то — мир,
откуда вышли твои устремленья.
Желая вечность выстроить из пыли,
мысль иллюзорные картины создает;
великолепие, что не увидит никогда,
в старании средь грёз. Взгляни на эти
полеты образов в султанах света, одеянья
эфирные богов невоплощенных;
восторг с того, что никогда не сможет быть,
одна надежда другой излагает
хором бессмертных; облако одно
другое услаждает, наклоняется одна
иллюзия к другой, страстно хотящей
нежно обнятой иль преследуемой быть.
Вот материал возникновенья идеала:
строитель — мысль, основа — тяга сердца,
ничто реальное не отвечает его зову.
А идеальное - не в небесах, не на земле,
великолепный бред людской надежды,
пьяной своей фантазии вином
как шлейф в сверкающей тени. Дефект
твоего зрения возводит небеса,
в лазури, арку радуги рисует,
желанье смертное твое
 тебе рождает душу. Ангел в тебе –
любовь, чьи крылья из эмоций,
рождён ферментами из тела твоего
и вместе с телом  должен умереть.
Все это - страсть тоски клеточек тела,
вот вожделенье плоти к другой плоти;
это — твой ум, что ищет отвечающий, мечтая,
что  обрел его; вот  — твоя жизнь,
что просит человеческой опоры
для одинокой слабости своей
или чтоб голод утолить жизнью другого.
Хищник,
что затаился, подкрадясь к добыче
в тени роскошного цветущего куста,
чтобы, схватив сердце и тело,  съесть:
Воображаешь, что объект – бог, что бессмертен.
Ум, восторг часа зря терзаешь,
 стараясь растянуть его, заполнить
 бесстрастные бесформенные бездны,
бесчувственность Пучины убеждая
дать вечность в долг для временных вещей,
обман движений сердца своего
миражностью бессмертия у духа.
Всё появляется, рождаясь из Ничто;
и в окруженьи пустоты Пространств
поддержано неведающей Силой,
но, разрушаясь, падает назад
в своего прародителя Ничто:
только Единый может вечно быть.
В Едином нет места любви. Напрасно,
стремясь прикрыть  слякоть любви, ты соткала
на у Бессмертных же одолженном станке
неувядаемое платье идеала.
Он никогда реальностью не стал.
Великолепие не может в форме жить;
запертый в теле, он дышать не сможет.
Неосязаемый, далёкий, вечно чистый,
властитель собственных сверкающих пустот,
спускается в приземный воздух неохотно
быть в белом храме сердца человека:
 сияет в сердце , жизнью отвергаем
бесплотен, неизменен, молчалив,
прекрасен и велик, он восседает
недвижно  на своём сияющем престоле;
молча встречая  подношение с молитвой.
Ни голоса нет, чтоб на зов ответить,
ни ног, чтоб идти, ни рук принять дары:
Нагой Идеи статуя в эфире,
о бестелесном боге девственная мысль,
свет побуждает человека создавать
земную копию божественного. Им
окрашенный блеск падает на дело человека;
законы человека — идеалу памятники, он
условности подписывает идеалом;
и добродетели - в его небесных одеяньях
в контурах нимба: прикрывает  человек
свою ничтожность Именами бога.
Но недостаточно притворства, чтобы скрыть
покрой земной и нищий: не источник
небесный здесь – земля.. Если б здесь
небеса были, скрыты в своем свете,
если бы вечная царила Истина, Она
бы в Бога пустоте пылала;
поскольку истина сияет далеко
от мира лжи; как смогут небеса
сойти сюда, а вечность поселиться
в плывущем по теченью времени? И как
шагать по скорбной почве будет идеал,
где жизнь — надежда лишь и труд,
дитя Материи, ей вскормленное, пламя,
слабо горящее в камине у Природы,
Волна, что разбитая о берега Времен,
труд путника томительный со смертью
 в качестве цели? Аватары жили
и умерли напрасно. Глас пророка
и мысли мудреца  напрасны были ,
сияющий и восходящий Путь - напрасен.
Под солнцем неизменная Земля;
любит своё падение, нет силы
убрать её несовершенство смертное, исправить
невежество кривое человека
 в прямую линию Небес иль заселить
богами смерти мир. О, в колеснице Солнца
сидящая, в своей святой фантазии часовне
Жрица любви извечной, что есть эта любовь,
что твоя мысль обожествила, это
легенда иль бессмертный миф?
Осознанная тяга плоти,
чудесное сгоранье людских нервов,
роза мечты роскошной, лепестками 
ум закрывающая, мука сердца,
алый восторг великий.
Внезапное преображенье дней, она
проходит,  оставляя мир как прежде.
О, сладости и боли восхищенья острота,
обожествляема в стремленьи, мост златой
над громыханьем лет, струна,
что с вечностью связует, в то же время –
насколь хрупка и коротка! И быстро как проходит,
сокровище, богами на людей растрачиваемое,
близость счастливая, душ близости подобна,
мёд дружбы тела, возышающая радость,
экстаз по венам, озаренье чувств!
Если б жил Сатьяван, любовь бы умерла
давно, но мёртв он – любовь будет жить
ещё в твоей груди печальной до тех пор,
пока его лицо и тело не поблекнут 
на памяти экране, там, куда
придут другие и тела и лица.
Когда любовь внезапно входит в жизнь,
в мир солнца человек сперва шагает;
средь страсти чувствует небесный элемент:
но этот солнечный земли участок – одна сторона
небес порыва; там и змей, и в сердце розы - червь.
Слово, дело секундное там убивают бога;
бессмертие его настоль  непрочно,
есть тысячи путей страдать и умереть.
Любовь не может жить небесной пищей,
способна жить лишь соками земли.
Поскольку страсть твоя была
желаньем утончённым, чувственным, влеченьем
тела и сердца, она может и прискучить,
уйти и повернуть куда-нибудь.
Или любовь встречает свой  конец
из-за измены горькой, или разлучит
гнев с ранами жестокими, толкнет
твоё неудовлетворённое желанье
уйти к другому, когда радость первой
любви спадёт, отринута,  убита:
Тусклое равнодушие сменяет там огонь
или привычка ласки, любви  подражанье:
Останется соединенье,
обыденность житейский компромисс:
там  где когда-то семя единства было брошено в подобье
духовной почвы, дерзновеньем неба сил,
борятся двое в постоянной связке
безрадостной, два эго в упряжи одной,
мыслями разделенные умы,
два духа, разделённых навсегда.
Вот идеал, вот искаженье в людском мире;
хмуро-обыденное разочарованье,
жизни реальности  на душу взгляд:
небесной час отсрочки
в Время бесплотное уходит.
И тебя  и Сатьявана
от этого избавит смерть:
Сейчас он в безопасности, свободен от себя;
шествует к счастью с тишиной. Его назад
к земному вероломству не зови,
к скудной пустяшной жизни человека
животного.  На широте просторов
моих пространств позволь ему дремать
в гармонии с могучей тишиною смерти,
любовь лежит там в дрёме на груди покоя.
Вернись одна в свой хрупкий мир: карая
знанием сердце, там открой глаза, смотря
взглядом небесной птицы с невообразимых
высот на поднятую в ту живую высоту
свою природу. Так, когда ты отдаёшь
грёзе свой дух, потом и вскоре
тяжёлая необходимость заставляет
 тебя проснуться: твой восторг чистейший
имел начало – должен быть конец.
Также узнай , сердце твое — не якорь,
что держит убаюканную душу в вечных морях.
Кружения напрасны блестящего ума.
Оставь, радость забыв, надежды, слёзы,
свою природу страстную в груди
счастливого Небытия и Тишины,
освобождённых средь покоя моего.
Наедине с моим Ничто бездонным всё забудь.
Трату сил духа, цикл  рождения, забудь
радость, сраженья, боль, неясный поиск
духовный, что впервые начался
когда миры вышли вперёд, как гроздья
цветов горящих, и пылающие мысли
великие шли  по небу ума,
а Время и его эпохи ползли через просторы,
когда  души являлись в смертном мире."

         Савитри ответ:
"Опасную ты музыку сейчас ищешь, о Смерть,
переплавляя речь  в боли гармонию,
уставшим всем надеждам подыгрывая соблазнительно,
смешалась твоя ложь с печальным истины надрывом.
 Я не дам голосу твоему убить мне душу.
Моя любовь — не просто жажда сердца,
Моя любовь — не вожделенье тел;
она пришла ко мне от Бога,  возвращаясь
 к нему. И даже в том,
что исказили жизнь и человек,
божественного шепот слышен явно,
дыханье чувствуется вечных сфер.
Благодаря Небу и чуду став возможным,
там сладкий страсти ритм поёт любви.
В его кличе – надежда;
звенит призывом клич с высот забытых,
когда его усилия стихают  для  сильнокрылых душ
В их поднебесьях,  его дыханье обжигающее живо
на стороне другой, восторженная сердцевина солнц,
извечно чистых, что пылают в небесах
невидимых голосом вечного Экстаза.
Однажды я увижу мой сладостный великий мир без масок
страшных богов, без покрывала страха, без одежд греха.
Мы, успокоенные, матери лицо
увидим, бросим наши искренние души
ей на колени; вот Тогда 
экстаз обнимем, за которым гнались,
и будем вместе с богом трепетать,
которого искали мы так долго,
тогда мы обретём нежданное родство.
В этом есть надежда  не только для чистых богов;
с этой груди единой спрыгнут в гневе
ставшие темными богами, чтоб найти
что упустили боги светлые: их тоже
спасут; взгляд матери на них, и жест руки
с любовью и к своим сынам мятежным.
Пришёдший как любовь, как любящий, любимый,
он, вечный, себя полем сделал,
чудесного соткал он танца ритмы.
Средь своих циклов, поворотов, он
притягиваемый, приходит, улетает,
отталкиваемый. В подсказках своего ума
он пробует мёд слёз и отдаляет радость,
раскаивается временами, злится и  смеётся,
то и другое — это музыка души,
рифму небесную что, выверяя, себе ищет.
Он вечно движется к нам через эти годы,
неся сладостный лик, что прежний, нов.
Блаженство улыбается его нам
или зовёт, как еле слышная невидимая  флейта
в рощах трепещущих под лунным светом, искушая
сердитый поиск наш, боль страстную.
Сокрытый маской, он,
любящий, ищет, тянет к себе наши души.
Себя он мне назвал , став Сатьяваном.
 Потому,  что были мы мужчиной
и женщиной с самых начал,
те Две души, те близнецы, что родились
из пламени единого.
Не просыпался разве он на мне под звездами другими?
Как гнался он  как лев в темной ночи За мной
Сквозь двери мира этого, внезапно
на меня вышел на дорогах мира,
схватил меня в своём славном прыжке!
Он устремлялся, не насытившись, ко мне
чрез время, порой с гневом, иногда в покое,
меня желая с сотворенья  мира.
Он поднимал меня как в половодье вал,
утягивал меня  в моря блаженства.
Из занавесом скрытого былого
тянулись его руки; и коснулись
меня как ветер мягкий убеждающий, сорвав
меня как радостный цветок,
И обняли,  горящую счастливо
в безжалостном огне. И я нашла его,
в очарованьи, в восхищеньи формы,
бежав в восторге на его призыв,
рвалась к нему, минуя все преграды.
Если есть божество, в котором
есть больше счастья и величья, дай
ему первому взять облик Сатьявана,
его душе -  единой с тем, кого люблю;
поэтому — позволь ему и дальше
искать меня, чтоб дальше я могла  желать.
В моей груди одно лишь сердце бьётся
единственный бог там на троне.
Иди дальше, Смерть,
вне призрачных красот этого мира;
средь его жителей меня нет. Дорог мне
Огня Бог, но отнюдь  не Грёзы Бог."

Бог Смерти вновь ударил её в сердце
спокойным и ужасным голосом:
«Твои слова - галлюцинации. Рабыня
желанья чувственного, пленница, кого
на привязи духовной волокут,
ты посылаешь встречать солнце
парящие орлам подобно
свои Слова в великолепьи  сердца.
Но знанье в страстном сердце не живет;
Сердца слова назад слетают без ответа
от трона Мудрости, напрасное стремленье
 построить небеса там на земле.
Изобретатель идеального, Идеи,
дитя Материи на лоне Жизни, Ум,
просит шагнуть своих родителей повыше:
И, неумелые, они едва
Влачатся  за своим проводником.
Но Ум, прекрасный путешественник по небу,
Идёт, хромая, по земле нескорым шагом;
с усильем получается направить материю бунтующую жизни,
с трудом сдержать копыта скачущие чувств.
Мысли глядят прямо в небеса;
из рудника божественного извлекают злато,
дела с мучением руду обыденного жгут.
Грёзы высокие твои – лишь плод
ума Материи для утешения его
скучной работы
 в тюрьме Материального, его
единственном убежище,  там, где
только и кажется всё истинным.
Там некий образ реальности скроен из бытия,
чтоб поддержать  работы Времени, уверенно и крепко
сидит Материя на этой вот земле.
Она — первенец сотворённого,
она останется в конце, когда и ум и жизнь убиты,
И если кончилась бы и она, то всё б
Существование закончило. Другое
всё, Остальное — лишь её
стадии или результаты: а душа
твоя  — цветок недолгий, что садовник -Ум
взрастил на шести сотках  твоей плоти;
гибнет  с растением, на чём он вырос,
 потому что соком земли питает свой небесный цвет:
мысли твои — его лучи, идущие в Материи по краю,
а твоя жизнь — волна  в море Материи. Приказчик
всех ограниченных у Истины богатств,
хранящий найденные ею факты
от Силы расточительной, он вяжет
 ум к коновязи чувства, каприз Жизни
связав веревками Закона все творенья.
Это — сосуд преобразующих алхимий,
клей, что соединяет  ум и жизнь,
Материя исчезнет если -  всё, крошась,
 разрушится и распадётся. Все как на скале
базируется на Материи. При том
и поручительница эта и гарант
настаивает на мандате, самозванке
дающий  право на субстанции обман,
 в которой и субстанции-то нет,
На видимость, на символ, на ничто,
у форм которой нет и права на рождение:
Образ стабильности её – как маска вихря
пленённого движения, порядок
шагов в танце Энергии, следы
которой оставляют всегда те же знаки,
сгущенье лика Времени без тела,
брызг струйка в пустоту Пространств:
движение без изменений как стабильность,
но перемены есть, в финале всегда смерть.
Реальности иллюзия, теперь — лишь демонстрация Ничто.
где образы — силки, что ловят и пленяют чувство;
Не знавшая начала Пустота изобрела её: нет ничего,
лишь образы, случайности эскизы,
форм миражи,  энергии мираж.
Милостью Смерти  все живёт некое время,
мыслит и действует согласья  Несознанья.
Подсевши на наркотик своих мыслей
не оборачивай взгляд внутрь себя смотреть
видения в Ума мерцающем кристалле, грезить
обличием Богов, прикрыв глаза.
Открой их наконец, прими идею,
 взгляни на вещество, откуда ты и мир
созданы были.  Неосознающий
в немой несознающей Пустоте,
Необъяснимо движущийся мир
прыгнул вперёд: потом, спокойный,
бесчувственный счастливо, отдыхать не смог,
довольствуясь своею  правдой. Потому
что на его груди родилось нечто,
чтоб знать и  видеть, чувствовать, любить,
душу внутри вообразив, оно
рассматривало все свои дела;
 искало истину наощупь и мечтало
о Высшем "Я" и Боге. Когда всё,
было вне осознанья -  всё было отлично.
Я, Смерти Бог, был царь
и статус сохранял, составив
невольный безошибочный свой план,
творя с бесчувственным и тихим сердцем.
В своём могуществе верховном нереального
Заставив форму принимать небытие,
моя неразмышляющая сила,
создав стабильность случаем,
 судьбе подобно, создавая
по прихоти Необходимости законы,
на пустоте земли Ничто непогрешимо возводя
причудливость надежную Природы.
Я изогнул пустой эфир в Пространство;
огромное  Дыханье приютило
огни вселенной: стартовую искру
из наивысшего я высек, раскидал
её рассеянные армии в Ничто,
Я создал звёзды из оккультных излучений,
сгруппировал их; создал красоту
земли из атома и газа, выстроил из плазмы
живого человека. Затем тут
возникла Мысль, испортив гармоничный мир:
Материя – надеяться и чувствовать и думать,
Ткань тела, нервы —  радость и агонию…
Несознающий космос осознать
свою задачу старался ; породив умом
Бога невежественного и личного и, чтобы 
понять, закон причины изобрел,
в безличной широте забился пульс желаний человека,
посеяв беспокойство в сердцевине большого мира этого, природа
утратила спокойствие  своё широкое бессмертного. Пришла
картина  искажённая и ограниченная душ,
запутавшихся в боли и восторге жизни,
во сне Материи и в смертности Ума,
существ, что ожидают смерти в камере Природы,
сознания в неведении  ищущем и тихом
и сковывающем плане эволюции. Все  - мир,
в котором ты идёшь, блуждая  по тропинкам
запутанным ума людей, в круженьи жизни безвыходном, ища
душу и мыслящего Бога здесь. Но где
же комната души и место Бога
в этой жестокой необъятности машины?
Дыханье преходящее за душу,
Родившийся из газа, плазмы, спермы, гена,
раздутый образ ума человека — принимать за Бога,
свою тень на Пространстве. Между  Пустотой сверху и снизу,
отражает мир окружающий сознанье в зеркалах кривых невежества
иль вверх схватить воображаемые звёзды оно хочет.
Иль в играх полу-Истины с землёй,
Бросая свет свой на тёмную  почву,
касается и оставляет светлое пятно.
Бессмертия для духа своего ты требуешь
в несовершенстве человека, и бесмертье бога,
что себя на каждом шаге ранит,
круговоротом вечной боли стало бы.
Требуешь мудрости, любви как своё право;
но знанье в этом мире — муж ошибки,
блестящая  Неведения сводня,
любовь людей — позёрство на земле, лишь подражанье феерическому танцу.
Экстракт из опыта тяжелого, набито знание человека в бочки Памяти, имеет
усилий смертных жёсткий привкус: выделенья
из эротических желез, ласка и мука нервов сгоряча,
любовь — в груди мёд и отрава опьянённой ею
словно богов нектаром.
Мудрость не высоколоба, 
любовь — не ангел светлый, что с небес;
коль покидают земной тусклый воздух, к солнцу
на хрупких, восковоподобных, крыльях,
как высоко может подняться то,
что движет этим неестественным полётом?
Не на земле может царить мудрость богов,
не на земле найти любовь богов:
На небесах рожденные, они там
могут лишь жить; иначе,  может быть, они — сияющие сны.
И даже больше, разве всё, что есть
 ты,  все твои дела — не сон?

И ум и жизнь — все это трюки силы Материи.
Твой ум если и кажется тебе сияньем света,
а жизнь бежит потоком быстрым и чудесным  —
иллюзия  смертного сердца твоего, под  лучом счастья.
Не в силах в своем праве жить,  веря в сверкающую нереальность
 в миг, когда почва  из-под ног уходит,
дети Материи в Материи же гибнут.
Материя - в Энергии исчезнет,
Энергия — движенье древнего Ничто.
Как Идеала бестелесные цвета смогут быть нарисованы на земли киновари,
Как сон внутри сна станет истинным вдвойне? Как огонёк блуждающий - звездой?
Вся идеальность - помрачение ума, бред яркий  твоей речи вкупе мыслью,
вино красот, к виденью ложному тебя приподнимающее. В вымысле, что создан
твоими устремленьями, участвует несовершенство человеческое. Формы
в Природе – разочарование сердец, и никогда он не найдет небесный облик свой,
во времени он сбыться  не сможет никогда.
Сбитая с толку мыслями, душа, Творение земное  со своей 
мечтой о небесах, прими земной  закон, смирись и успокойся.
Свет тебе; возьми,
 что сможешь унести от радости позволенной по Жизни;
в судьбы печати испытаниях страдай
так, как должна страдать в труде, горе, заботе.
Молча приблизится твое страстное сердце
к моей спокойной ночи вечно длящегося сна:
Обратно, в тишину, вернись, откуда вышла."