Киноповесть - Возвращение - Иван Ярыгин

Евгений Ермаков
 Возвращение
 Повесть
 Москва  2017 год


ПРЕДИСЛОВИЕ
 Повесть «Возвращение» отчасти художествен
ное, отчасти биографическое произведение о жизни
Ивана Ярыгина. Огромное спасибо автору Евгению
Ермакову за то душевное тепло, что он вложил в
строки этой книги. Надеюсь, читатели оценят его по
достоинству. Эта повесть написана не только для тех
людей, кто лично знали Ивана, но и для тех, кто ни
когда в своей жизни с ним не встречался, особенно
это касается молодого поколения. Быть может, эта
книга поможет какому-нибудь пареньку или девуш
ке, не важно из какой части нашей необъятной Роди
ны, выбрать свою дорогу в жизни, и не обязательно связанную с большим
спортом. Просто поможет найти себя, выстоять и не потеряться.
Спасибо Вам за то, что Вы уже открыли эту книгу и прочли преди
словие.
 Наталья Алексеевна Ярыгина
Первый вице-президент ФСБР России
 Вице-президент UWW
Иван Ярыгин остаётся одним из самых важных
людей в моей жизни. Природа и воспитание в креп
кой деревенской семье заложили в нём многое. За
нятия борьбой помогли развиться его замечатель
ным человеческим качествам. Он вырос в крупную
личность, воплотившую в себе ум, благородство, от
крытость, доброту, преданность. Иван стал явлением
в спорте, на борцовском ковре, однако не меньшим
явлением он был в жизни. Недаром президент FILA
Милан Эрцоган именно в нём видел своего преем
ника, и это было бы большим благом для развития
мировой борьбы.
Вся моя жизнь связана с Иваном Ярыгиным – учеником, названным
сыном, другом, советчиком. Не только он учился у меня, я тоже учился
рядом с ним, постигая законы большого спорта. Не могу описать словами,
 ‹ 3 ›
чем стал для меня его уход из жизни – я потерял часть души. Однако его
душа продолжает освещать жизнь многих и многих людей.
 Нам остро не хватает героев, на которых можно равняться, с которых
можно брать пример. Иван Ярыгин относится к тем людям, которые де
лают человечество лучше, убеждают его помнить, что все мы – одна пре
красная земная цивилизация. Я не знаю большего миротворца, чем Иван
Ярыгин. Его друзей можно встретить в разных социальных группах. Он с
уважением относился к представителям других наций, религий и тради
ций, проявляя в этом натуру настоящего русского мужика – отзывчивого
на чужую беду, готового помочь в трудных ситуациях, уверенного, что все
люди равны перед Господом. Может, поэтому турнир его памяти, кото
рый ежегодно проходит в Красноярске, – событие не только спортивное,
но и в широком смысле этого слова – культурное.
Думаю, сегодня, как никогда, память об Иване Ярыгине востребована и
необходима.
Дмитрий Георгиевич Миндиашвили
 Почётный президент ФСБР
 Основатель и президент красноярской Академии борьбы
 Евгений Ермаков написал замечательную по
весть «Возвращение», героем которой является ве
личайший русский борец вольного стиля, наш зем
ляк Иван Сергеевич Ярыгин. Решение об издании
повести пришло не столько из-за личного много
летнего знакомства с автором произведения, сколь
ко из-за понимания того, что сегодняшняя Россия,
сегодняшняя молодежь России просто нуждается в
такой литературе, в литературе, воспевающей брат
ские отношения между людьми разных националь
ностей и вероисповедания, столетиями совместно
проживающих на территории России; красивую,
большую любовь мужчины и женщины, любовь к
Родине, спорту, здоровому образу жизни и уважению к родителям. Ведь
это так важно для всех для нас сегодня, когда иностранная пропаганда
через кино, телевидение, литературу и интернет навязывает нам чужие,
чуждые, не свойственные нам и нашей молодёжи жизненные ценности.
Михаил Аркадьевич Шурдов
 Издатель
Кандидат биологических наук
‹ 4 ›
Иван Ярыгин – заслуженный мастер спорта СССР,
заслуженный тренер СССР и России, двукратный
победитель Олимпийских игр, не только наш това
рищ, трагически погибший много лет назад в авто
мобильной катастрофе, он часть идеологии большой
сильной страны, куда входят такие компоненты, как
любовь к Родине, здоровый образ жизни, чистота и
если хотите, честность отношений между людьми.
В сложные дни для всей страны 90-е годы Иван
Ярыгин был избран Президентом Федерации спор
тивной борьбы России. Ему удалось сохранить былые
борцовские традиции, главными из которых являют
ся сплочённость и единство. Борцы России, несмотря на тяжёлые финансо
вые трудности, успешно защищали честь нашей страны на международных
соревнованиях самого высокого уровня, включая Олимпийские игры.
 Сплотив в единое целое тренеров и специалистов борьбы, Иван Яры
гин продолжил общее дело – воспитание здорового, физически культур
ного подрастающего поколения.
Иван Ярыгин был и остаётся для нас патриотом нашей Родины, явля
ется примером для подрастающего поколения, его имя вошло в историю
не только советского и российского спорта, но и в историю нашей страны.      
Михаил Геразиевич Мамиашвили
 Президент ФСБР
 Олимпийский чемпион
 Иван Сергеевич Ярыгин – олицетворение насто
ящего сибирского характера. Великодушие, общи
тельность, внутренняя свобода в нём сочетались с
исключительной дисциплинированностью, настой
чивостью, впечатляющей мощью, фантастической
природной силой, которая проявлялась только в са
мые нужные моменты, когда надо за себя постоять,
защищать честь Родины.
 Иван Сергеевич объединил сильных людей, вы
ступил собирателем, в нашем случае, поводов, за
которые нужно любить борьбу как спорт, как образ
жизни; дал достойное звучание нашим замечательным традициям побед,
дружбы и настоящего борцовского братства, идея которого выражена сло
вами: «на ковре – соперники, в жизни – друзья».
 Об Иване Ярыгине трудно говорить в прошедшем времени. Его наследие –
объединённая Федерация спортивной борьбы России и, как следствие, новые
герои ковра – победители чемпионатов Европы, мира, Олимпийских игр.   
Борец из Новосибирска Карелин
 ‹ 5 ›


                Предыстория Ивана Ярыгина 
       к киноповести Евгения Ермакова Алтай
«Возвращение»

               
                «Землячка»
Я встретился с редактором «Первого канала» в телевизионного комплекса Останкино в холле.
-Здравствуйте.
Поздоровалась она, со мной протянув для рукопожатия сухую горячую
руку.
-Саша Ильин попросил меня встретится с Вами… Что там у Вас?
Я полез было в портфель, но она, посмотрев на часы предложила:
-Кофе хотите?
Я пожал плечами.
-Я чай пью…
Она отмахнулась.
-Да какая разница… Чай кофе… У Вас как со временем?
Я кивнул.
-Нормально.
-Ну тогда пойдем…те в кафе… Вы курите?
Я улыбнулся немолодой уже, подтянутой женщине, больше похожей
на минеролога из геологической партии или синоптика с какой-нибудь
дальней таежной метеостанции.
-Понятно…
Усмехнулась она, и ничего более не говоря, зашагала к столикам,
стоявшим в глубине холла.   Подошедший официант приветливо
поздоровался.
-Здравствуйте Амалия Митрофановна, Вам как всегда двойной
экспрессо?
 
Она кивнула и зажимая зубами сплющенный мундштук папиросы
«Беломора» процедила, прикуривая кивнув в мою сторону.
-И чайник черного… Покрепче…
Официант, кинув на меня равнодушный взгляд, кивнул ей в ответ.
-Покрепче это как Вам или…
Амалия Митрофановна, затянувшись папиросой и выпустив струйку
дыма и прищурив глаз поинтересовалась у меня.
-Сибиряк?
Я улыбнулся.
-Есть немного.
Она утвердительно кивнула официанту.
-Тогда как мне… Присаживайся Евгений… И давай, что ты там
принес...
Я повиновался. Присев за стол я извлек из портфеля написанный
мной памяти Ивана Сергеевича Ярыгина сценарий полнометражного
художественного фильма «Иван» и протянул ей.
-Вот…
Я хотел еще что-то сказать, но она, приняв увесистый бумажный
кирпич иронично ухмыльнулась.
-М-да…
И больше не обращая на меня внимания попыхивая папироской
углубилась в чтение.
Когда официант принес кофе и чай она уже «проглотила»
страниц десять, пятнадцать моей писанины.
-Ваш кофе Амалия Митрофановна…
Слащаво пропел официант, за что тут же получил холодный душ
в виде презрительного взгляда редакторши.
-Извините…
Смутившись, пробормотал парень и тут же растаял в сизой
дымке повисшего в кафе табачного дыма. Она о чем-то задумавшись,
 
достала из пачки очередную папиросу и продув ее и привычным
движением смяв бумажную гильзу папиросы, прикурила.
-Все настроение испортил…
Неожиданно зло бросила она, глядя на шныряющего между столами
официанта.
-А ведь наш, Кузнецкий…
Она отпила из чашки почти половину, как-то зло словно это был не
горячий бразильский кофе, а ледяная, с мороза сибирская водка.
После чего закрыв глаза долго, курила ничего не говоря, а когда
открыла их то глаза ее снова просветлели.
-Слушай Жень… Я тебе, как землячка скажу… Напрямки. Дрянь
дело…
Я, сглотнув образовавшийся в горле ком, спросил осипшим вдруг
голосом.
-Плохо написал?
Она молчала, разглядывая мои глаза.
-Да нет… Написано-то как раз хорошо, в этом то и вся закавыка.
Она, раскурив папиросу, и пустив струйку сизого дыма в потолок,
сделал небольшой глоток кофе и посмотрев мне в глаза своими
юркими беличьими глазками выпалила приговор.
-Мы здесь кино снимаем, а не разлюляй кисельный варим…
Понимаешь?
Я неопределенно пожал плечами.
-Ну вот послушай, что у тебя написано…
Она взяла со стола отложенный в сторону сценарий и прочла из него
первую страницу:
  - Еще не открыв глаза, после короткого не принесшего отдыха
сна председатель старательской артели «Салаир» Андрей
Александрович Кривозубов подумал о том, что ночью температура
 
опустилась градусов на десять, а то и на все пятнадцать, а это значит,
что промывочному сезону  конец.
-Ну и черт с ним…
Пробурчал Андрей, вылезая из-под сшитого из разноцветных лоскутов
одеяла.
-План и без того перевыполнили…
Подтянув шерстяные носки и присев подле нар пошарил под ними
рукой в надежде найти в темноте меховые коты в которых круглый год
ходил по избе.
-Им сколь ни дай золота все мало…
Бурчал Андрей, натягивая на ноги пушистые вхоженные целой жизнью
тапки.
Мягко ступая по скобленому полу войлочными подошвами к еще не
остывшей с ночи печи, протянув руку нащупал большой, хозяйский
коробок спичек, достал оттуда одну и так же на ощупь добравшись до
стола чиркнув спичку о чиркаш, зажег ее.
Спичка, вспыхнув, робко высветила на неубранном с вечера столе:
ломоть хлеба, тарелку с заветревшимся малосольным хариузом и
резанный на четвертины репчатый лук. Андрей, сняв с десяти-
линейной керосиновой лампы подкопчённое стекло, сунув спичку к
фитилю запалил его и подкрутив его для большей яркости бросил
погасшую спичку в стоявшую на столе пепельницу. А когда глаза его
привыкли к робкому желтоватому свету керосинки, подошел к
умывальнику. Побрянчав железным «соском», ополоснул лицо и
подойдя к висевшему на стене отрывному календарю, сорвал с
численника уже ставший не нужным листок календаря обнажив новую
страницу на которой рабочий в кепке и с винтовкой в руках взывал к
всеобщему революционному восстанию, а отпечатанная крупным
шрифтом красной, праздничной типографской краской гласила  7
 
ноября 1948 года, 31 год Великой Октябрьской Социалистической
Революции .
Неожиданно со стороны поселка геологов пальнули дуплетом из
ружья. Выстрел, прокатившись над речушкой Камзас убежал в глушь
тайги, забившись там в девственно белый, выпавший этой ночью снег.
-Это, что еще за салюты?
Прильнув к мутному окну, пытался разглядеть  председатель
старательской артели Андрей Кривозубов...
Редактор оторвалась от чтения и в упор посмотрела на меня.
-О чем это ты?
Я снова пожал плечами.
-Не о чем… О Иване Сергеевиче Ярыгине, шестом ребенке в семье
Сергея Николаевича и Евдокии Павловны Ярыгиных, о том что он
родился у них 7 ноября 1948 года в  золотодобывающем  поселка
Усть-Камзас, Таштагольского района, Кемеровской области, о
будущем двукратном Олимпийском чемпионе…
Пока я говорил она, иронично улыбаясь кивала, словно поддакивая,
мне.
-Ага, ага. Ну во-первых не Таштагольского, а тогда еще
Междуреченского района, а во-вторых…
Перебила она меня.
-Я тебе еще раз землячок скажу, последний раз: «Мы здесь кино
снимаем, а не чаи с малиной разводим».
-Я не понимаю Вас Амалия Митрофановна…
С ноткой обиды в голосе возразил я.
-Что тут не понятного?
Она хватанула из чашки глоток кофе и зло зашвыркала потухающей
папиросой. 
-Через полгода после рождения Ивана, Ярыгина-старшего,
работавшего кузнецом, перевели в Туву, а только оттуда, через
девять лет в селе Сизая Красноярского края, где Ваня вырос, а потом
жили его родственники.
-Ну и что?
Не понял я хода мысли землячки.
-Как что? Ты как думаешь все это на экране показывать? Бобслеем?
-Кем?
Не понял я киношный термин.
-Нарезкой.
Подсказала она.
-Вот он родился в Кемеровской области, а тут уже переехал в Туву, а
следом уже пошел в школу в селе Сизая Шушинского района?
-Ну а что тут такого? Все ведь, по правде, так и было…
-Да как ты не поймешь…
Амалия Митрофановна, разволновавшись несколько раз
безрезультатно чиркнула спичкой пытаясь прикурить потухшую
беломорину, пока я не достал из кармана зажигалку и не предложил
ей более современный способ извлечения огня.  Раскурив папиросу,
она продолжила.
-Зритель устанет смотреть эту хронологию, зрителю нужна: история,
драматургия, экшн, неожиданные повороты в судьбе главного героя…
Понял?
Я конечно же ничего не понял, из сказанного ею, но на всякий случай с
умным видом кивнул.
-Конечно…
Она зло посмотрела мне в глаза. И только тут я увидел, что глаза у
нее вовсе не беличьи, а хищные, жадные до жизни глаза
таштагольской куницы, или рыжего баргузинского соболя.
-Тогда скажи мне старой дурре, что ты… блин…  понял сынок?
 
Я, смутившись что-то замямлил, а она, поднявшись надо мною
утесом, решительно затушив папиросу в пепельнице сжав в две
тонкие нитки губы, процедила.
-Мой тебе совет начни сразу с Сизой, не растрачивайся на мелочи, о
таком человеке как Иван Ярыгин было бы обидно писать только в том
случае, если бы он родился не в России. А твой этот начальник
золотодобывающей артели Андрей Александрович Кривозубов, мой
дядька по матери, конечно, человек хороший, и думаю он не осерчает
на тебя если ты его не упомянешь в сценарии.
Я не понял на что она разозлилась, но только сунув свою
маленькую сухую руку мне для прощания вдруг улыбнулась своими
чуть раскосыми, доставшиеся ей от предков, телеутскими глазами,
цвета спелого кедрового ореха, напомнив мне мою бабушку Ермакову
Евгению Яковлевну, что и в войну и после войны, одна ходила в тайгу
на лыжах, чтобы проверить поставленные ею на пушного зверя
капканыи. И Беломор этот… и крепкий чай, от которого вяжет не
только рот, но и кишки в четыре узла. Все это из далека из моего
детства напоминало мне что-то неуловимое… Давно забытое, но
теплое и родное.
-Все, иди и приходи, когда напишешь, как нужно.
Пожав мне руку, она отвернулась и вышла из кафе.
-Через месяц, поправив текст сценария я снова позвонил Сане
Ильину на «Первый канал». Сам он родом из Иркутска, но закончив
Новосибирское политучилище, остался там, женившись на сестре
моей одноклассницы, отчего почитался мной как родственник.
-Привет Саня, я поправил сценарий, как Амалия Митрофановна
посоветовала.
Трубка ответила не сразу.
-Здравствуй... Молодец, что слушаешься старших. Что хотел?
Я искренне удивился.
 
-Как что? Увидится хотел… С Амалией Митрофановной…
В ответ в трубке снова повисла напряженная тишина.
-Не получится...
Неожиданно обронил он.
-Почему?
Наивно поинтересовался я, сжавшись в кулак от предчувствия
случившейся беды.
-Она уволилась и уехала к себе в Таштагол. Говорит: «В Москве жить
только время зря тратить».  Ты-то сам как? Домой не собираешься?
Я с облегчением выдохнул застрявший в легких ком воздух.
-Пока нет…
Почему-то радостно ответил я.
Я шел неспеша шел мимо Останкинского пруда и думал об одном:
 -Что мы, все, делаем здесь, в чужой для нас Москве? Что ищем мы
здесь и что теряем там, дома на малой Родине? Никто этого не знает
и не узнает пока не повзрослеет для того, чтобы честно ответить
самому себе на этот не простой вопрос. А осознав все это найти в
себе силу и волю купить билет на обратную дорогу, домой на свою
Малую Родину и там остаться навсегда.

Пусть Иван Ярыгин, для кино, родится в Сизой, но пусть все знают, что малая его родина, малюсенький уже не существующий на картах приисковый поселок Усть-Камзас, где великий русский борец появился на свет. Иван, всю жизнь, как и его отец добывал золото, только не самородное, таежное, а Олимпийское самой высокой пробы.


                ПАМЯТЬ
Черные воды Енисея неторопливо переваливаются друг через друга, неспешно шевелят локтями, мощными шеями и спинами. Бугры мышц наливаются темной, свинцовой силой студеной воды. Неведомые богатыри то сходятся лбами, то ворочают друг друга, не обращая внимания на течение, уносящее их вниз к Северному Ледовитому океану. Для того, чтобы пройдя по руслу реки до самого конца, вновь и вновь возвращаться к своим истокам… Туда, где они из небольших, только что народившихся, еле заметных ручейков, снова превратятся в страшную силу, вечно волнующуюся и вечно делящую между собой величайшую реку мира.
ВАНЬКА
Под ногами хрустел выпавший за ночь снег. На той стороне Енисея заиграла гармошка.
– Леспромхозовские гуляют, – завистливо выдохнул Юрка.
Председатель Майнинского поселкового совета раздраженно гля-нул на часы:
– Не рано гулять-то начали?
– А чего им!? План выполнили, премию получили… Да и праздник ведь сегодня – тридцать первая годовщина советской власти…
Юрка хотел было ещё что-то брякнуть, но утреннюю тишину уще-лья неожиданно разломил сухой оружейный выстрел. Председатель сунул руку в карман, нащупал прохладную рукоятку наградного «ТТ». Большой палец привычно лег на предохранитель, а указательный – на спусковую скобу.
– Кой чёрт там происходит?
Прищурившись, он настороженно всматривался в подёрнутые мо-розной дымкой безлюдные улицы Сизой.
– Юра, дай-ка мне Кузьмича…
Неожиданно из-за угла правления леспромхоза вывалила толпа с гармошкой, и ещё один выстрел, на мгновение заглушив веселье, уда-рился в темнеющую даль пихтача на той стороне Енисея. Снег захру-стел под подошвами новеньких хромовых сапог председателя, кото-рый рванулся к распахнутой дверце ГАЗона, на ходу выхватывая из руки водителя микрофон радиостанции.
– Кто это?! Прохор, ты? Где Кузьмич? Какого хрена, говорю, у вас там?
Рация, весело хрюкнув, разразилась эфирным шипением.
– К  Ярыгиным! – скомандовал председатель, отшвырнув потух-ший окурок папиросы, и запрыгнул на пассажирское сиденье гази-ка. – Давай на паром, Юрик! У Николаича парень родился! – саданул он ребром ладони по ручке на панели автомобиля. – Наш человек – разведка!
Видавший виды с жёлтым тентом ГАЗон, выбросив из-под колёс шлейф снега, рванул с места.
В посёлке ощущался праздник, пьяно всхлипывала гармошка… От дома к дому метался шебутной и уже слегка обожженный первыми рюмками самогона Проха Котожеков, оповещая жителей Сизой о том, что у Сергея и Евдокии Ярыгиных родился сын. И по этому поводу ди-ректор леспромхоза приглашает всех к полудню в клуб, к празднично-му собранию.
– Как назвали-то?! – кричали ему вслед земляки.
– Ванькой! Ванькой назвали! Мать его ити! – радостно кричал им в ответ Прохор.
И эхо вприпрыжку неслось за ним вслед, убегая в междуречье Си-зой и Голубой, устремляясь через тайгу, непреступные ущелья и утёсы, к вершине молчаливого, вечно покрытого снегом Боруса.
Двенадцать лет спустя
ВАНЁК
Снежинки неспешно ложились на чёрное зеркало реки, растворя-ясь в нём. Беспечная рыбёшка, выпрыгивая из воды, на лету жадно хватала белых мух, в надежде нажраться на долгую сибирскую зиму. Леска шла то тяжело и неохотно, то вдруг обвисала в руках, и тог-да рыбачек спешно подматывал её на кулак. Старые отцовские сапо-ги, доставшиеся ему по наследству от старших братьев, сточенными каблуками вгрызались в мелкую береговую гальку в надежде обрести опору для продолжения поединка… Его тренированные на родитель-ском огороде и леспромхозовской деляне мышцы ждали нового удара. Но неожиданно леска снова обмякла и поддалась, а на поверхности небольшой заводи показалась огромная черная голова тайменя. Не-спешно шевеля сильным телом, рыбина степенно подошла к самому берегу, словно хотела получше рассмотреть рыбака. Так они и смотре-ли друг на друга несколько долгих, тягучих секунд, а рука подростка машинально подматывала безвольную снасть.
Таймень отвернулся, сделал круг, снова заглянул пацану в глаза, фыркнул, мотнул мордой, как это делают лошади, неохотно выпры-гнул над водой и, ударив с алым подпалом хвостом, ушёл в непроница-емую глубину чёрного зеркала реки, увлекая за собой леску.
Снежная завеса поглотила пронзительный, дребезжащий звук лоп-нувшей снасти, рыбачек, потеряв равновесие, рухнул спиной на серые, обточенные рекой голыши. Лежа, он зачарованно, не мигая, смотрел вверх, туда, откуда падали на засыпающую землю снежинки.
Они ложились в приоткрытый от удивления рот, на раскрасневши-еся от напряжения щёки, падали на раскалённый лоб, таяли и раство-рялись, смешиваясь с крупными каплями выступившей испарины. Он очнулся от звука, прорывавшегося к нему из-за белесой пеле-ны. Старое мельничное колесо, которое остановилось задолго до его рождения, медленно окунало свои иссохшие крылья в маслянистую воду, скрипя и подвывая, словно старый шаман. Все онемело вокруг, лишь лопасти, загоняемые под воду силой течения реки, снова и снова выныривали на поверхность, раз за разом совершая круговое движе-ние, гипнотизируя паренька. Тело его, набрякшее тяжелым влажным жаром, изгибаясь, медленно повторяло движение колеса. Словно он перекидывал за спину, через себя, тяжелый мешок с мукой. Губы его беззвучно шептали:
– Колесо… Колесо… Колесо…
За спиной послышались шуршащие по гальке шаги.
– Тысь никак шаманишь, Ванёк?! Смонтри-и, папа не любит, когда его дразнють, смотрють в него, силу забирают… – глаза Прохора Ко-тожекова хитро и весело блестели. – Тянет к себе папа… Хоть на край света уйдешь, а позовёт – и вернешься к нему…
Прошкины валенки, обутые в большие чёрные калоши, пританцо-вывая на мелком галечнике, шелестели, вторя его словам. Чиркнув спичкой и прикрыв по привычке огонёк обветренными, загрубелыми ладонями, Прохор раскурил цигарку.
– Кто воды его пил, в том сила живёт страшенная… Кровь Таймень – рыбы…
ОТЕЦ
Застегнув на груди ватник и поправив солдатскую шапку, отец в который раз сурово глянул на кровать у окна, где, разметавшись, лежал Иван. – Напился воды, суслик… Али снегу наелся… Срань!
Жена его Евдокия, сидевшая возле сына, хотела что-то возразить, но в этот момент дверь из сеней приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась старая лохматая шапка соседского пацана Валерки Шумакова.
– Здрасьте, дядя Сергей! А Ванька хде?!
Ярыгин-старший шагнул ему навстречу и, аккуратно вытеснив его в сени, приложил палец к губам.
– Тс-с. Чего орёшь-то?!
Валерка поправил чёрную кудлатую шапку и спросил шёпотом: – А Ванька хде?
Сергей Николаевич, натягивая на ходу шубинки1, теснил гостя на улицу. – Ванька-Ванька… Ванька в баньке, моется в лоханьке… Айда чего скажу…
Шапка снова сползла Валерке на глаза.
– Тык сёдня ж не суббота… дядь Сергей? – округлив глаза, удивился пацан.
– Ну и чего?
– Так майниские припёрлись в футбол играть…
Они вышли из сеней в вычищенный от снега, подметенный двор. Ярыгин грустно улыбнулся.
– Лежит твой Ванька, доктор сказал, воспаление у него...
Валерка, шмыгнув носом и вытерев сопли варежкой, деловито по-интересовался:
– Чего воспаление?
Сергей Николаевич молча вышел за ворота (Валерка – за ним), от-вязал застоявшуюся у привязи, впряженную в легкие сани кобылу, и, подумав о чём-то своём, не зло ответил:
– Хитрости, вот чего.
Валерка снова поправил шапку.
-А как жешь майниские? Там и Хряпа припёр… И хто же на воро-тах-то стоять будет?
Сергей Николаевич, подобрав вожжи, ловко подогнув одно колено, устроился на краю саней.
– Говорят тебе, врач не велел! Залазь, подброшу до школы, а там разберёмся…
1 Шубенки – мягкая обувь, сшитая из овечьей шкуры мехом внутрь. Исполь-зуется вместо домашних тапочек.

 
Валерка словно только этого и ждал. Ловко прыгнув в сани, выст-ланные для мягкости прошлогодней соломой, шмыгнул соплями, ос-новательно протёр варежкой нос. Ярыгин, усмехнувшись, легко хлест-нул лошадь вожжами.
– Эй, родимая! Выноси!
Кобыла ударила копытами в снег, резво взяв с места, и пошла гало-пом по утрамбованной лесовозами дороге.
– Геть! Геть! Пошла! – подбадривал кобылу Ярыгин. Валерка хотел было покрасоваться перед соседскими девчонками, что, стайкой, шли от школы, и попытался встать на одно колено, но бдительный возница придавил его свободной рукой.
– Не балуй, паря. Держись крепче – жить будет легче!
* * *
За окном ещё был слышен зычный голос отца, понукавшего ло-шадь, когда Иван открыл глаза.
– Мам, кто к нам приходил?
Евдокия Павловна аккуратно вытащила из-под головы Вани влаж-ную подушку, взбила её, перевернув сухой стороной кверху, и бережно уложила сына.
– Валерка…
– Чего ему?
– В футбол звал…
Иван, тяжело сглотнув слюну, прикрыл глаза.
– А-а-а… А отец куда?
Мать губами приложилась к раскалённому лбу сына.
– На Каркушке в лес за сеном поехал… Спи лучше, сынок, ослаб со-всем.
Иван попытался было подняться на локтях, но мать ласково и на-стойчиво уложила его обратно.
– Я не болен, мам… Это кровь во мне…
Мать грустно улыбнулась и погладила его по голове.
– Скажешь тоже… Кровь… Наелся, поди, снега… Вон отец думает, всё это для того, чтобы с ним в лес не мотаться.
Иван привстал на локтях.
– Мне на реке Прошка сказал, что кровь таймень-рыбы там… сила… Евдокия, укладывая сына в постель, грустно усмехнулась.
– Скажешь тоже… Прошка… Нашёл кого слушать… этого балабола... Он тебе ещё и не такого расскажет. На-ка вот, попей лучше, фельдшер сказал, тебе пить нужно много. Завтра сам обещался приехать из боль-ницы.
 
Мать, приподняв сына за плечи, прислонила к его сухим губам кружку с тёплой малиновой водой. Иван глотал воду, не ощущая вку-са, а сам смотрел на мать так, словно раньше никогда её не видел. Долго смотрел, пока глаза не смежились от усталой болезненной дрёмы.
ДОКТОР
Из окна с улицы светило яркое солнце, разрезая горницу почти до половины и высвечивая разноцветный вязанный половик. В доме было тепло и тихо, лишь старые ходики настойчиво отсчитывали вре-мя. Тик-так, тик-так… Ваня долго смотрел, как солнечное пятно дви-жется по половицам, перемещаясь к печи. На улице, заливаясь на все лады, брехали затеявшие свадьбу деревенские кабысдохи. Дверь в гор-ницу скрипнула, и на пороге в огромных валенках и жёлтом казённом тулупе появился сельский доктор. Старый, в круглых очках – велоси-педах, сосланный в Сизую еще в начале войны немец с Поволжья Адам Шнайдер.
– Здравствуйте, Евдокия Павловна…
Доктор, тяжело сопя, сбросил на пол у лавки тулуп, хотел было сни-мать валенки, но Евдокия Павловна остановила его:
– Не нужно, Адам Адамович, не стоит того, проходите…
Старый немец ополоснул руки в умывальнике, что висел тут же, у двери, и, потоптавшись на тряпке у порога и тяжело подняв с пола свой саквояж, прошёл к постели больного.
– Как он?
– Температурит… Горячий весь…
Доктор присел на стоящий у кровати табурет, прикоснулся ко лбу Ивана, приоткрыл его веки и, что-то там разглядев в мутном взгляде пациента, недовольно закачал головой.
– М-да… Дас ист шлехт… Пить даете?
– Он с утра в забытьи, мечется… все про Прошку балабонит… Доктор, слушая Евдокию вполуха, озабочено копошился в своем саквояже, извлекая из него всякие хитрые медицинские приборы и не-внятно бормоча ругательства на немецком языке. Но вот крепкая рука его достала из саквояжа нужную серебряную коробочку.
– Дас ист гуд!
Ампула с прозрачной жидкостью легко поддалась его сухим, пожел-тевшим от табака пальцам. Он что-то с чем-то смешивал в «пеницил-линке», потом несколько раз взболтнул её и поставил на подоконник отстояться.

 
– Ам шульдигун… Я извиняюсь… Евдокия Павловна… Вы говорите про Котожеков? Странно…
Лицо матери озарилось мимолетной улыбкой.
– Чего ж там странного? Прошка сроду пацанам страстей нарасска-зывает, наболабонит, а потом в тайгу на месяц, и ищи его…
Доктор, задумчиво взяв с подоконника «пеницилинку», вогнал в мягкую пробку иглу и вытянул шприцем прозрачную жидкость. – Гуд… Венден зии ес ум… Переверните его...
Мать бережно переложила Ваню на бок, приспустив черные сати-новые трусы.
Доктор ловко брызнул из шприца в потолок, кто-то из притихших на печи младших сестёр Ивана испуганно ойкнул, а старый немец уже закончил своё дело.
– Данке… Я или Нина будем приходить к вам один раз в день… ста-вить укол… Много давать пить, на ночь мазать фет… Жир.
Доктор задумчиво складывал свои инструменты в потёртый сак-вояж.
– А ведь сегодня Прохора увезли в Шушенское…
Мать прижала край головного платка к губам.
– Ой, батюшки! В тюрьму? За что же его-то, он вроде не пакостник? Доктор щелкнул замком саквояжа.
– В морг… Неделю как утоп, вчера на порогах у Означенного мужи-ки выловили… Я смотреть его… Будет следствие… оберст из Шушен-ского говорит: с золотом вязался. Ищут какую-то бабу… Золотую… Я не понимаю. Вы никому не говорить, что Ваня вчера встречался с Прохор.
Доктор, встав, протянул Евдокии руку.
– Альзо, фрау Евдокия! Ауф видер зеен.
Евдокия прикоснулась было к сухой, натруженной ладони немца, но в тот же миг отдёрнула руку.
Адам, грустно усмехнувшись, посмотрел на свою ладонь…
– Та, та… Много смерти, много грехов… Молитесь за малшика… Да и за меня тоже…
И не сказав больше ни слова, вышел из горницы, прихватив лежа-щий у порога тулуп.
Евдокия долго смотрела ему вслед через окно, и мысли неслись пе-ред её невидящим взором. Слезинка скатилась и упала на подоконник. Евдокия, очнувшись, промокнула глаза краем платка, немного помед-лив, опустилась на колени и осенила себя крестом.
Ей вдруг стало больно за старика, так больно и страшно, как никог-да раньше. Увидела она, как наяву, – летящие в лобовой атаке конни-ки, рассекавшие куском кованой стали всё живое, что попадалось им
 
на пути… Кровь, чьи-то слёзы, голодные худые дети, просящие хлеба, колючая проволока лагеря...
Теперь, стоя под иконами, она не пыталась смахнуть бежавшие по ее впавшим щекам слезы, крестилась и шептала молитву.
– Прости, Господи, грехи нам наши вольные и невольные, ибо не ведаем, что творим…
ВЕСНА
Последний месяц зимы закончился. Теперь по утрам, когда из-за Боруса поднималось высокое раскалённое солнце, с крыши сочилась капель, тут же превращаясь в огромные, затейливые сосульки, которые ярыгинская мелкота сбивала ивовыми удилищами, заготовленными отцом с прошлой осени. Мать грозила им из окна, но это не помогало, и обломки сосулек, звеня и переливаясь в солнечных лучах, летели на них градом, веселя ораву. Ваня, сидя в подушках на кровати, грустно улыбаясь, смотрел из окна на младшего брата Кольку и сестричек: Лю-башку и Люду.
Слышно было, как за воротами, фыркая, остановилась лошадь. Скрипнула калитка, и мелочь, увлечённая сбиванием сосулек, прозе-вала появление отца.
– Энто что тут у нас?! – нарочито строго прикрикнул Ярыгин. Дети замерли было, но, опомнившись, бросились к отцу, наперебой жалуясь друг на друга.
– Пап, Кольяй меня сосульки есть заставлял! – пищала Люба. – Да она сама их ела, тять! – басил Колька.
Люба, самая младшая, прильнула к отцу, обхватив его ногу.
– Фету, фету…
Сергей наклонился к ней, поднял к себе, чмокнул в щёку.
– Чаво?
– Фету привёз?
– Фету? – передразнил её отец. – А как жа, только я за фетами и мо-таюсь, делать мне больше нече.
Он сурово, с хитрым прищуром осмотрел притихших детей, присел перед ними на корточки, отпустив с рук младшую, расстегнул на груди пуговицу казённой телогрейки, сунул за пазуху руку и, достав оттуда сжатый жилистый кулак, озарился улыбкой.
– Вот вам ваши феты…
На ладони лежали несколько ирисок.
Колька схватил две и, торопливо разворачивая нагретую теплом отца конфету, засеменил.

 
– Я две возьму, правда, пап!
Ярыгин-старший достал папиросу и прикурил.
– С чего это, Кольша?
– Так я снег на дворе убрал и дрова в избу наносил… А Людка с Лю-башкой только вениками шмурыжали…
Отец затянулся дымом. Задумчиво поправил ушанку на голове. – А Людок с Любой матери коров доить помогали.
Колька, пару раз жеванув сладкую ириску, задумался лишь на се-кунду.
– А я ешо Звонка кормил и сено с крыши скидывал, а ешо удочки с чердака в пригоне им сбрасывал…
Отец затянулся, не то дым попал ему в глаз, не то он снова хитро при-щурился, но Колька, видно, понял, что брякнул лишнее и, протянув об-ратно конфету, надул губы. Отец неторопливо принял от него возврат. – А чего так? Передумал?
Колька, насупившись, еле разлепляя прилипшую на зубах ириску, недовольно пробасил:
– Ваньке-то тоже надо…
Отец грустно улыбнулся.
– Кумекаешь, а то уж я думал, на махрячок поменять хочешь… Колька неожиданно озорно засмеялся.
– Скажешь тож, пап! Махорку! Я ж не курю!
Отец встал, аккуратно потушил о ладонь окурок, спрятав его в боко-вом кармане, посерьёзнел лицом.
– Я те вот чего скажу. Уж ежли ты, Николай Сергеевич закуришь, то я тя не ирисками, а вожжой угощать буду. Смекнул?
Колька снова нахохлился.
– Чаво молчишь?
Колька трагично шмыгнул носом.
– Понял…
Отец потрепал его по шапке, заодно смахнув налипшие огрызки со-сулек.
– То-то. Удилишки-то прибери, и не балуйте тут.
Уже не обращая внимания на мелких, он взял с крыльца голый бе-рёзовый веник и, обмахнув им снег с мохнатых валенок-самокаток, вошёл в сени, сжимая в кулаке конфету для старшего среди младших детей – Вани.
Зашёл в крепко натопленный дом, снял у порога валенки и, акку-ратно засучив на голенищах портянки, поставил их к печи. Разжал ладонь, долго и задумчиво смотрел на ириску. Опустился на некраше-ный табурет, закрыл глаза.
– Ты что, Сергей? – супруга прикоснулась к его локтю.
Ярыгин-старший вздрогнул, устало улыбнулся, разжал кулак и про-тянул жене ладонь с конфетой.
– Дай Ванятке…
– А сам чего?
– Ты мать, тебе и конфеты давать, я отец – на вожжах игрец.
Евдокия неодобрительно подняла бровь.
– Всё в командира играешь?
– Как он?
– Получше, – уже на ходу прошептала она.
Сергей Николаевич пошевелил занемевшими пальцами на ноге, покусанной осколком фашистской мины, встал и пошёл на приглу-шенные, едва доносившиеся из горницы голоса.
ПОБЕГ
Несколько лучей весеннего солнца рассекали пространство горни-цы. Иван полулежал в подушках, улыбаясь и щурясь на белый халат доктора, который прикладывал к его груди видавший виды стетоскоп, что-то сосредоточенно выслушивая.
– Дыши.
Иван тяжело, с хрипом вдыхал в себя воздух.
– Не дыши… – придерживал его доктор. – Шлехт… Дас ист шлехт… Наконец доктор разогнулся, одёрнул рубаху Ивану, задумчиво по-весил на шею стетоскоп и неожиданно твёрдо сказал:
– Нужно в Шушу везти… Иначе я ничего гарантировать не могу… Старший Ярыгин исподлобья, не мигая, смотрел куда-то сквозь бледное лицо Ивана, отрицательно качая головой.
– У мальчика двусторонняя пневмония… – пояснил доктор. – Мо-жет развиться скоротечный чахотка…
Евдокия закусила край платка. Доктор хотел было сказать ещё что-то, но Ярыгин-старший его перебил:
– Я его не отдам…
Старый немец от удивления развёл руками и остался стоять с от-крытым ртом. У Евдокии беззвучно потекли слёзы.
Отец решительно встал, подошёл к Ивану, обернул его одеялом, ни-чего не говоря, подхватил на руки и понес к выходу из избы. Доктор было шагнул ему наперерез, но замер, остановленный стальным лез-вием полоснувшего по нему взгляда Ярыгина-старшего.
– Вы не можете так поступать, Сергей Николаевич! – уже вслед вы-носящему Ивана отцу крикнул старик. – Вы не имеете права… Ихь! Ихь! Протестантен!

 
Сергей уже не слышал его. Он вынес Ивана во двор, где топталась запряжённая в телегу Каркушка, уложил его на мохнатый, овчинный тулуп, подхватил хлыст и лихо запрыгнул на телегу.
Василий, старший сын Ярыгиных, возившийся у колоды со старень-кой бензопилой, быстро сообразив, кинулся к воротам.
– Василий, ворота отворяй! – крикнул ему отец, когда Василий уже распахивал створы тяжелых тёсаных ворот.
Телега рванула с места, когда из сеней на крыльцо выскочил доктор. – Это чёрт знает что такое!
За его спиной появилась Евдокия.
– Вот куда он его повёз?! Вы-то что молчите, Евдокия Павловна?! Ведь угробит мальшика!
Он хотел ещё что-то сказать, но столкнулся с неприступным взгля-дом Евдокии.
– А-а-а! Эх вы! Разве так делать мать?!
Доктор безнадежно махнул рукой и, бормоча одному ему ведомые ругательства, устремился через открытые ворота в сторону леспромхо-зовской управы.
– Я буду говорить в местком и парторганизация!
* * *
Телега, лихо подпрыгивая на ухабах, неслась к границе посёлка, к лесной дороге, уходящей в таёжную даль. Ярыгин-старший нещадно нахлестывал Каркушку, кромсая недобрым прищуренным взглядом всё, что попадалось ему на пути.
В пустой, с закрытыми ставнями горнице Евдокия опустилась на колени под подсвеченными лампадкой образами святых. Глаза её сом-кнулись, сухие твёрдые губы чуть слышно шептали слова, обращён-ные к Богу. Она несколько раз склонилась перед иконами, осеняя себя крестом, и все громче и истовее звучала в горнице молитва, рвущаяся из материнского сердца.
– …Телесные человеков скорби исправляй, молимся тебе, Божии наш, раба твоего Ивана немощуствующего посети милостью Твоею, прости ему всякое согрешение вольное и невольное. Ей, Господи, вра-чебную твою силу с небесе ниспосли, прикоснися телеси, угаси огневи-цу, укроти страсть и всякую немощь таящуюся, буди врач раба твоего Ивана, воздвигни его от одра болезненного и от ложа озлобления цела и всесовершенна, даруй его церкви твоей благоугождающей и творя-щей волю твоя…
Она то и дело поднимала молящий свой взор к святым и снова, и снова прикладывалась лбом к тяжелым, пропитанным хвойным духом
половицам, широко крестясь и не стесняясь в слезах. И так до отупе-ния, до боли, почти до потери сознания, пока не легла под иконами, затихнув.
…Она будет лежать ещё долго, и никто в доме – ни взрослые, ни дети – не посмеют нарушить повисшую в воздухе тишину.
* * *
...Телега устало моталась из стороны в сторону, то поднимаясь на буграх, то окуная свои деревянные колёса в выбоины, заполненные вчерашним дождём. Лесная, еле приметная даже днём дорога стано-вилась всё круче и круче, уводя отца и сына глубже и глубже в тайгу, где за лапами вековых лиственниц спряталась от посторонних глаз охотничья заимка Ярыгиных.
Каркушка уже в кромешной темноте брела на ощупь, то и дело спо-тыкаясь о голые корни. Ещё не было слышно реку, когда в прогале между пихтами заблестела чешуя воды.
– П-р-р-р-р… – потянул на себя вожжи Ярыгин-старший. – Прие-хали…
Иван сладко спал, улыбаясь во сне, убаюканный плавным ходом те-леги и густым, напитанным прохладой, запахом пихтача.
ЗАИМКА
Ему снилось старое мельничное колесо на берегу Енисея, вращаю-щееся под невнятную песнь шамана, доносящуюся издалека… И кто-то, шибко похожий на Прошку Катажекова, с закрытым старой мешкови-ной лицом, ударял заячьей лапкой в бубен, приплясывая у костра. Отец дремал в углу на топчане, а похожий на Прошку шаман всё бил и бил в свой бубен, зазывая неведомых духов. Иван попытался по-шевелиться, но не смог. В этот миг вдруг что-то лопнуло внутри него, и он облегчённо выдохнул, обретя невесомость и свободу. Он отделился от своего тела и неторопливо, чуть покачиваясь в воздухе, поднялся к потолку. Шаман, следя за его полётом, завыл еще сильней, ускорив ритм биения бубна. Ваня улыбнулся, теперь он мог разглядеть его, это был Прошка. Ваня передразнивал его:
– Ой горо хто до ейло, карот, боро, тай ойёло…
Прошка остановился и, подняв заскорузлый, в засохшей глине па-лец, погрозил Ивану:
– Опять шаманишь никак, Ванька! А ну возвращайся домой. Пил воду Папы? А он не любит, когда без него дела решают!

 
Прохор сунул в карман руку, достал оттуда пригоршню золотого пе-ска и, бросив его в Ивана россыпью, забил в бубен и запричитал свою песню.
– Ха нана м того кудым са, ла алла мурак алты алтынан…
Брошенная Прошкой жмень песка взлетела к потолку и, ударив-шись о закопченные бревна, рассыпалась на миллионы звёздочек, об-разовав облако, которое, блестя и сверкая мириадами блесток, окутало прозрачное тело Ивана. Иван неожиданно ощутил, как он потяжелел. Посмотрев на своё совсем прозрачное тело, он с удивлением заметил, что песок не упал на земляной пол заимки, а, осыпав его самого, при-лип и даже засел внутри прозрачного тела. И чем больше неутомимый Прошка камлал, тем тяжелее, увесистей становился Иван, тем ниже он спускался к своему бездыханному телу, пока ни вернулся в него и ни ощутил боль.
Не обращая внимания на стоны больного, Прохор достал очеред-ную порцию песка и, смешав её с медвежьим жиром из туеса, натер голову Ивана так, что волосы его превратились из тёмно-русых в зо-лотые.
У Ивана вдруг заболела голова, и он в очередной раз выдохнул, но уже через губы:
– Пить!
Прохор обрадовался чему-то, подскочил к очагу, возле которого ви-сел огромный таймень, и ловко ширнул его острым ножичком. Из-под жабр в старую солдатскую кружку отца заструилась темно-рубиновая кровь, рыба вздрогнула и закрыла глаза.
– Прости, младший брат, – бормотал Прошка над рыбой, – прости и его… Что ему сказать? Да? А он поймет? Хорошо.
Шёпот прекратился, и Прохор, дождавшись когда кружка напол-нится до краёв, взял её одной рукой, другой – бережно приподнял Ивана и стал поить его. Кровь оказалась сладкой, как первый мёд, с едва уловимой горчинкой, словно собранный с гречи или с лесного разнотравья. Только где-то глубоко в глотке она начинала першить. Иван поморщился.
– Пей, пей, тебе жизнь Папа возвращает, говорит, что не твоя это судьба – сейчас уходить…
Иван уже пресытился питьем, но послушно глотал густую, холод-ную рыбью кровь. Она разливалась по всему его телу и жгла, и саднила его изнутри.
– Я не могу больше… – простонал Иван.
– Можешь, ещё как можешь!
Прохор взял его покрепче, и, разжимая стиснутые зубы Ивана, по глотку вливал остатки пития.
Ивану хотелось заглянуть ему в глаза, но словно старая мешковина закрывала его лицо. Потянуло сладким запахом покойника. Ивана за-мутило, горло его сжала конвульсия, и ему стало трудно дышать. Тог-да Прошка отпустил его и, отступив на шаг, поставил опустошённую кружку на край очага.
– Ну вот и всё… Ты возвращайся, а я пойду…
Иван, задыхаясь, резко поднялся на локти:
– Куда?! Куда ты пойдешь!?
– Я? – кривляясь своей обычной придурковатой припляской, пере-спросил Прохор. – Я того… бабу пойду стеречь. Папа сказал, чтобы не давал её живым щупать...
– Какую бабу? – изумился Иван.
– Знамо дело, какую… золотую! В Карлухе, что на дне лежит, тама водолазы её ищуть, надо мороковать, чтобы не нашли…
Прохор отвернулся от Ивана и, сгорбившись, пошёл к выходу из зи-мовья.
– Проша… – позвал Иван.
– Чего тебе? – не оборачиваясь, спросил тот.
– Ты умер?
– А что тут плохого?
Ваня ещё выше приподнялся на локтях, стараясь лучше разглядеть Прохора.
– Может, вернёшься?
– Некогда мне… да и некуды… Ты спи…
Он хотел было снова направиться в сторону выхода, но неожиданно обернулся, и мешковина с его лица упала в очаг.
– Ёш матрёшь!!! – выругался Прошка, прикрывая руками обезобра-женное тленом лицо.
– Тут вона чо, Ваня, тебе ешо велено передать… Папа сказал, чтобы ты на железную арбу не садился, что смерть тебе от неё… от машины энтой.
Иван почти сел на лежаке.
– На какую машину? – удивился он.
Прохор отвернулся от Ивана и недовольно засопел:
– А я знаю? Ни на какую не садись, Папа сказал, что тебе этого не надо…
Неожиданно чирикнул клёст, Прохор пошатнулся. Тайга встречала утро, и Прохор, охнув, растворился в воздухе, неуклюже задев отцов-скую кружку на камне у очага. Кружка качнулась и громко упала на пол, отозвавшись в тяжелой голове Ивана колокольным звоном. Иван застонал.
Старший Ярыгин дёрнулся и вскочил так, словно и не спал вовсе.

 
– Ванятка, ну чего же ты делаешь-то?! Тебе ж лежать надо, я ведь тебя жиром растёр, вона посмотри, весь распахнулся, мокрый же…
Подбежав к Ивану, стал поправлять старый овчинный тулуп, но оторопел, взгляд его остановился на волосах Ивана.
– Как же так-то? – повторял он негромко, то и дело прикасаясь к ним дрожащей рукой.
Через распахнутую дверь зимовья просочился первый луч солнца и, запутавшись в золотых волосах Ивана, разлился сиянием, озаряя закопчённые стены и потолок заимки.
– Ты как, Ванята? – выдавил из себя Ярыгин-старший.
Иван удивлённо посмотрел на свои руки, зачем-то поднёс их к гла-зам, и неожиданно бодро ответил, удивляясь силе своего голоса: – Нормально я, а ты чего такой бледный-то, пап?
 
                КУЗНИЦА
Через щели неплотно прибитых досок кузницы, путаясь в дымке, сочилось полуденное солнце. Пламя в горне гудело. Ярыгин-старший с небольшим молотком в руках бешено крутился у наковальни, сжи-мая в клещах кусок раскалённого металла.
– Навались! Навались! – кричал он Ивану, который ритмично под-нимал и снова опускал на поковку десятикилограммовый молот. От-цов молоток плясал на размякшем металле между ударами молота, указывая Ивану место, куда нужно бить.
– Давай ишо! Жалезо стынет!
Иван прибавил ходу, молот взлетал и снова обрушивался на нако-вальню, озаряя вспышками искр его сосредоточенное лицо.
– Годи, годи, Ванёк! – орал отец, нанося страшной силы удар молот-ком, подправляя грубую работу молотобойца. В полумраке кузницы глаза его горели, а оскаленные в улыбке прокуренные зубы казались белоснежными. С потного лица крупные капли испарины падали на поковку. Иван улыбнулся. Ему казалось, что отец в эти минуты похож на одного из олимпийских богов, про которых ему рассказывала ди-ректорша школы на своих уроках.
– А ну нажми, Ваньша! – и, зачаровывая своим ритмом, силой и неотвратимостью, занесенный молот снова обрушился на уже не бес-форменный кусок железа.
Иван любил работать с отцом, от него шло какое-то электричество, сочащееся через воздух, без проводов. Казалось, прикоснись к нему в этот момент и от него самого посыплются искры.
Молоток отца лег плашмя на поковке, и занесенный для очередно-го удара молот застыл в воздухе.
– Амба! – выкрикнул отец, выхватывая клещами с наковальни тя-желую деталь.
– Берегись! – крикнул он уже на ходу. И крутнувшись с малиновой птицей в клещах по кузнице, уже на излете опрокинул ее в бочку с во-дой. Столб воды и пара ахнул в потолок, обдав перекрученное мышца-ми тело семнадцатилетнего Ивана теплыми брызгами. Внутри бочки закипело, заухало, забурлило теперь уже каленое железо, словно не желая подчиняться человеческой воле.
Иван аккуратно положил молот на наковальню, внимательно глядя на спину отца. Ярыгин-старший, выхватив голой рукой уголь из горна, прикурил потухший окурок папиросы, обронил уголёк обратно в горн, вытер руки ветошью.
– Суши весла, Ваня! – и затянувшись горьким дымом, выдохнул: – На сегодня харе. Хорошо…
Лицо его светилось блаженством.
После субботней бани, когда к ним в гости приходил Егор Кузьмич Мазунин, боевой командир отца и директор леспромхоза Сизая, – по-сле веников и парилки старшие выпивали по большой кружке студё-ной браги, и на грубых лицах рождалось блаженство. Затянувшись па-пиросой, отец вот так же цедил через оскаленные улыбкой зубы своё «Хорошо...»
Ярыгин-старший клещами достал из бочки закаленную сцепку для трактора, уложил на верстак и несколько раз шаркнул по ней мелким подпилком.
– Мда…
С улицы в кузницу вошёл председатель леспромхоза Егор Кузьмич, кивнул Ивану и протянул руку Сергею Николаевичу.
– Привет, Николаич! Как дела?
Ярыгин-старший задумчиво пожал Егору руку, затянулся папиро-сой и вместе с дымом выдохнул:
– Перебор по закалу, надо было её на масло бросить, помягше бы была, завтра опущу трошки и на масло, глядишь, держать будет... А сам чего? В конторе не сидится?
Кузьмич полез в портфель и извлек из него конверт с большими синими печатями бесплатной пересылки.
– Пляши, Ваня!
Ярыгин-старший, недовольно глянув на конверт, на Ивана, бросил погасший окурок в горнило, отчего тот вспыхнул ярким огоньком, ос-ветив колючий взгляд Сергея Николаевича.
– Чего за бумажка-то? С которой Ваньше плясать надо?

 
Егор Кузьмич поправил старенький пожухлый галстук.
– Повестка до него…
Отец насупился.
– С чего это? Ваня у нас вроде не пакостник, а в армию ему ещё ра-новато, в ноябре только семнадцать будет…
Кузьмич озорно крякнул.
– А в Абакан отправляем его учиться! В армию шофёром пойдет! Вот такие, Сергей Николаевич, у нас дела!
Ярыгин-старший ухмыльнулся, протёр руки.
– Пока выучат, пока в армию сходит, в леспромхозе все сцепки по-лопаются… Кто за него махать-то будет?
Директор леспромхоза выпрямился так, словно собирался высту-пать с трибуны в поселковом клубе.
– Так мы тебе это… Савку дадим… Шмагина.
Сергей Николаевич недовольно повёл плечом.
– Ну нет! Не пойдет. У него в неделе пять праздников да ешо два выходных… Да и покос на носу…
Кузьмич, пытаясь задобрить своего фронтового друга, смягчил голос. – Пособим, какие разговоры, Николаич… И тракторишку дадим… Управитесь. А не хочешь Шмагу, Санька своего возьми, он тоже парень справный. Опять же окладишка какой-никакой, всё в семье прибыток. Ярыгин-старший, словно лампочка, разом засиял.
– О це любо! Це разговор по душам, друже!
Сергей Николаевич достал пачку папирос, тряхнул ею так, что наружу выскочило несколько папиросин, протянул Кузьмичу. Тот угостился и, продув гильзу, модно смяв мундштук, тут же прикурил от предусмотрительно зажжённой другом спички.
Старшие церемонно обменялись рукопожатиями.
– Считай, что сговорились.
Иван ещё был здесь, в кузнице, прибирал инструменты, подметал пол, управлялся с горном, а молот, лежащий на наковальне, уже заску-чал по нему, по его ухватистым рукам.
АВТОШКОЛА
Лихо развернувшись, 131-ый ЗИЛ остановился ровно на белой, от-сыпанной мелкой щебёнкой, стоп-линии. Сидевший на пассажирском месте армейский майор молодцевато выпрыгнул из кабины на приби-тую к земле траву полигона Абаканской школы ДОСААФ.
– Красиво! Давай зачётку, – обратился он к вытянувшемуся перед ним Ивану.
Иван достал из нагрудного кармана военной рубахи зачётную книжку и протянул майору. Майор листал её, ставя свою роспись и за-черкивая страницы, пока они не закончились.
– Всё, – сказал он и протянул Ивану исчирканную зачётку. – Мо-жешь быть свободен.
– Как же так?
Майор поправил ремень, на ходу подтягивая брюки.
– Вот так! Нечего тебе здесь делать! Ты за рулём сколько?
Иван, скрывая обиду, выдавил:
– С седьмого класса…
Майор взял руку Ивана, перевернул её вверх ладонью.
– Да ещё на лесовозе поди?
В глазах Ивана мелькнула надежда.
– На «Захаре».
Майор достал платок и вытер шею.
– Ну вот, а я что тебе говорю? Только бензин на тебя тратить. По-троха знаешь?
Иван неопределенно кивнул.
– Коробку, двигатель разбирал, ходовую…
Майор оглянулся по сторонам и, увидев паренька в точно такой же военной рубахе, как у Ивана, махнул ему.
– Так что тебе это всё не нужно…
Иван, сжав зубы, спросил:
– Выгоняете?
Майор смачно плюнул метров на пять в сторону.
– Зачем выгонять? Я же тебе написал: в связи с подготовленностью курсанта, я, как начальник школы, сокращаю тебе часы обучения. Бу-дешь по пятницам на ПДД ходить, отметку в зачётке я тебе оставил… Иван прикоснулся к карману, где лежала зачётка.
– А в остальные дни что мне делать?
Майор недовольно взглянул на часы и на плетущегося к нему кур-санта.
– Отдыхай…
Иван неуютно повёл плечами.
– Как отдыхать?
Майор улыбнулся.
– Молча… Душой и телом.
И когда понял, что Иван действительно не знает, как отдыхать, раз-вёл руками.
– Ну не знаю… Сходи в кино, на танцы, в зоопарк… Только смотри – не газуй, а то сразу со школы выгоню.
Иван удивился ещё больше.

 
– За превышение скорости?
Майор откровенно расхохотался, отчего Иван смутился и посмо-трел на него колючими отцовскими глазами.
– За какое превышение? Говорю, за пьянку отчислю из школы сра-зу! Спортом занимаешься?
– В футбол играю.
Майор остановился.
– В футбол? Это хорошо… Как тебя, говоришь, зовут?
– Иван… Иван Ярыгин…
Майор поправил свою фуражку.
– Ярыгин? Ярый, что ли?!..
Они встретились взглядами. Майор попытался заглянуть поглубже в голубые озера Ивановых глаз и наткнулся на спокойствие льда. – Вот и отлично, Иван Ярыгин, вечером приходи на стадион мя-сокомбината, посмотрим, какой из тебя футболист… Если что, спроси майора Абросимова, это я.
Абросимов снова недовольно посмотрел на часы и на курсанта, ко-торый медленно тащился от кромки полигона, и, махнув рукой, крик-нул ему:
– Учи тормозную систему, Кульков, времени нет тебя ждать.
Майор энергичным шагом устремился к двухэтажной будке НП, но неожиданно развернулся и, махнув рукой, крикнул Ивану:
– Так не забудь, вечером у мясоедов на стадионе!
ИЗБА-ЧИТАЛЬНЯ
Возле кузницы, заглушая смех, со скрипом остановился гружен-ный пихтачем лесовоз Женьки Смирнова, больше известного в окру-ге под прозвищем Клепик. Коренастый, русоволосый мужик, про-шедший, как и все мужики их поселка, войну, спрыгнул с подножки и как-то суетно зашагал к собравшимся, что обступили Ярыгина-стар-шего.
– Это… Николаич! Смотри чего!
Сергей Николаевич ещё смеющимся голосом спросил:
– Чего там у тебя? Тоже кончепчия изменилась?
И снова обступившие его мужики громыхнули хохотком. Клепик поправил чуб и беззлобно улыбнулся.
– Та нет, Николаич, дивися, за Ванька за нашего у газете прописали! Кто-то из шоферов было потянул к газете руку, но Ярыгин-старший пресёк эту попытку.
– Не балуй… а то не вырастет… женилка.

 
И снова мужики, обступившие его, разразились хохотом. А Сергей Николаевич, прищурившись по близорукости, разглядывал фотогра-фию сына на обложке газеты «Абаканский рабочий», но сделал вид, что это ему неинтересно, развернул газету на середине.
– Надои… Надои энто хорошо… Жирность повышать надо… А за счёт чего? Ну-ка, Серёга?! – ткнул он железным пальцем контуженого морячка Серёгу Шепилова в живот.
– Ма..мать…тыды… её… Сергеич…
И снова раскат безудержного смеха рванул через пихты к горам. Ярыгин-старший достал из кармана белоснежную ветошь и вытер руки.
– Вот и я, Сергуня, говорю про енто, надои-то – дело добровольное, а повышение жирности – дело государственное…
Он сделал вид, что углубился в просмотр страницы, нарочито вы-ставляя перед мужиками обложку с фотографией Ивана и громким заголовком: «Золотой голкипер Абакана». В воздухе повисла тишина, было слышно, как из магазина, что стоит у самого правления леспром-хоза, вышла толстозадая Матрёна Дорофеева с белым эмалирован-ным тазом в руках, из которого она выплеснула воду. Первым очнулся Пашка Великанов:
– Николаич, вяжи резину тянуть!
И тут же все собравшиеся поддержали его на разные голоса.
Ярыгин-старший, степенно оторвавшись от просмотра газеты, за-метил:
– Не суетись, Пашка… а то лопнет и рубашка…
И не обращая внимания на загоготавшую шоферню, громко, с из-дёвкой крикнул вверх Саньке, что возился с уборкой в кузнице.
– Шурик!
Дверь кузницы приоткрылась, из неё, вытирая руки, вышел Сашка Ярыгин – точная копия своего брата Ивана, только с тёмно-русыми волосами.
– Чего, пап?
Ярыгин-старший поманил его газетой.
– Айда, сынок, почитай нам, а то шоферня нынче малограмотная пошла, только по складам читает, – и, передразнивая контуженого Се-режку Шепиленка, закаркал:
– Ма, му, му, мы…
Взрыв смеха потряс округу, перекинулся на тот берег Енисея, унесся в сторону Означенного. И громче всего в этой какофонии голосов и ржа-ния был слышен голос гармониста Сережки Шепиленка, который до икоты хохотал со всеми остальными, то и дело высовывая и подкусывая свой непослушный язык и выкрикивая при этом мучившие его слова.
Александр терпеливо дождался, когда шум в толпе стал утихать, и взялся читать газету вслух, громко и выразительно.
– На днях в Абакане завершился турнир по футболу среди команд профсоюза пищевой промышленности, первое место заняла команда Абаканского мясокомбината. В торжественной обстановке медали и переходящий кубок победителям вручил первый заместитель предсе-дателя горисполкома города Абакана Василий Игнатьевич Проемов… Кто-то ахнул, кто-то закурил.
– Проемов, известное дело, кому попало медалей не дает, человек серьёзный…
Санька, зло зыркнув на перебивших его мужиков, снова склонил над газетой свою крупную, как у Ивана, голову с вихрастым чубом, ко-торый он то и дело откидывал назад.
– Лучшим голкипером на открытом турнире признан молодой, перспективный вратарь команды Абаканского ордена Ленина и Тру-дового знамени мясокомбината… Иван Ярыгин.
ПРОРОК
Толпу зрителей, покидавших стадион, провожал восторженный го-лос спортивного комментатора:
– Ещё раз хочу поздравить команду мясокомбината с достойной по-бедой в областном турнире!
На опустевших трибунах стадиона была видна маленькая фигурка человека в красной клетчатой рубашке, на голове которого красова-лась газетная треуголка.
По суете у судейского стола, уставленного теперь закусками и вы-пивкой, было ясно, что тренер соперников пытался оспаривать ре-зультат только что сыгранного матча. Оттого вся команда, собравшая-ся у футбольных ворот и следившая за разбором полётов по жестам, не заметила, как к ним подошел тот самый человечек с трибун в красной клетчатой рубашке. И когда тренер футбольной команды мясокомби-ната побежал за территорию стадиона, Вадька, правый полузащитник, похлопал Ивана по плечу и весомо заявил:
– Ну всё, Ваня, ты теперь у нас не только в команде, но и на заводе работаешь.
Иван пасмурно поинтересовался:
– Откуда знаешь?
Вадька хмыкнул, пожимая плечами.
– А чего тут знать, Шошин в кадры ломанулся, сейчас принесёт им твою трудовую книжку, подтвердить, что ты у нас работаешь…

 
Иван ещё что-то хотел спросить, но неожиданно обернулся и упёр-ся в чёрные прищуренные глаза человека невысокого роста, который незаметно подошел к ребятам с трибуны.
– Ты думаешь, ты футболист? Думаешь, ты голкипер?! Ошибаешь-ся! Никакой ты не голкипер и не футболист! Знаешь, кто ты есть?! Иван, не замечая этого, с силой сжал в руках футбольный мяч: – Ну и кто?
Человек отошел от Ярыгина на шаг и, поймав холодное мерцание его голубых глаз, заявил:
– Ты не голкипер, не футболист, ты борец! Ты будешь великим бор-цом вольного стиля, чемпионом мира и даже Олимпийских игр. Вот кто ты есть!
На долю секунды в воздухе повисла тишина, чтобы в следующее мгновение лопнуть от смеха Ивана. Его было поддержали ребята из команды, но незнакомец одним взглядом усмирил их.
– Чему смеёшься, Ваня?
Не в силах подавить смех, Иван выдавил из себя:
– А Вы-то небось главный тренер по борьбе?
Тот шагнул к нему и, глядя в глаза, решительно произнёс:
– А что, есть сомнения? Чарков!
Губы Ивана сомкнулись, спина ссутулилась, а руки сами собой по-добрались так, как это всегда бывало, когда майнинские, переправив-шись на пароме через Енисей, приходили к ним в Сизую качать права. – Да нет, почему… Только многие так говорят: будешь чемпионом. А потом…
Чарков протянул Ивану руку.
– Поверишь мне, что я правду говорю… Приходи в техникум на тре-нировку, а если нет… Я всё равно от тебя не отстану, пока не сделаю чемпионом.
Чарков задержал было в своей ладони грубую ладонь Ивана, но не-ожиданно выпустил её, ощутив затаившийся в ней жар. И, крутнув-шись на каблуках, бодро вскинув руку, со свойственной ему стреми-тельностью попрощался со всеми разом:
– Всем привет!
Иван бестолково, невидящими глазами смотрел ему вслед, не зная, как принять этого человека, что думать о нём, сердиться на него или забыть о нём вовсе. В этот момент, как чёрт из табакерки, появился об-вешанный фотоаппаратурой местный журналист и известный брехун Гешка Ермаков.
– Привет, ребята! Привет! Молодцы! Поздравляю!
Он шёл напролом через толпу, улыбаясь и пожимая руки ребятам, поздравляя всех с победой, при этом не отрывая взгляда от Ивана.
Вдруг он наклонился и, подобрав с травы мяч, бросил его в створ во-рот. Иван машинально принял мяч и в тот же миг был ослеплён фо-товспышкой.
– Ага! Молодец! – крикнул Гешка. – А вот ещё разочек!
И снова вспышка, но уже откуда-то сбоку хлопнула и согрела лицо. На мгновение всё, что было вокруг Ивана, провалилось в белесую муть, а уже в другую секунду след Гешки простыл, и его голос доносился от трибун, где за столом с обильным угощением заседал штаб соревнова-ний, отмечавший успешно проведённый турнир.
– Здрасьте! «Абаканский рабочий»!
Голос директора мясокомбината догонял убегающего со стадиона фотокорреспондента:
– Фотографии не забудь сделать!
Надкусывая на ходу подхваченное со стола яблоко, Гешка уверенно обещал:
– Какой разговор! Всё будет в лучшем виде!
КОЛЕСО
Иван привычным движением брал с телеги за лытки свиную полу-тушу, что-то шепча и выдыхая густое облако пара, не глядя, забрасы-вал её за спину на стеллаж, где двое рабочих укладывали мясо в шта-бель.
– Колесо, колесо, колесо…
Иван любил работать в ночную смену. Уже два месяца, как он за-кончил автошколу и получил права. И уже полгода, как он трудил-ся в бригаде грузчиков заготовительного цеха на мясокомбинате, за футбольную команду которого он выступал на областных и краевых турнирах. И почти четыре месяца, как он начал тренироваться у того самого Владимира Ильича Чаркова – единственного в то время тре-нера вольной борьбы в Хакассии, – который уверял Ивана, что он не футболист, а будущий чемпион мира.
Собригадники Ивана, в основном бывшие зеки, без злобы подшу-чивали над ним, уча жизни, за что нередко получали от бригадира подзатыльники и десятиэтажные наставления.
– Вот подождите, банда, станет Ванёк чемпионом, он вам всем устроит пионерский лагерь! А ну бросай чефирить, баранину на пятый холодильник подали!
И не то чтобы бригадир верил в Иваново чемпионство… Нет, он вообще никому не верил после десятилетней отсидки в лагерях, но по-отечески уважал парня за чистоту души и за его честное отношение

 
к труду. Хвалил его и подкармливал, впрочем, как и всех остальных своих работяг, копчёной колбасой и прочими деликатесами, которые чудесным образом появлялись в его бытовке.
ИВАН
Время шло. Иван каждую неделю в выходные мотался на попутках или автобусе домой, в Сизую. Помогал отцу и Сашке по кузне или ма-тери в огороде, радовал младших сладкими подарками. Отец ворчал на него за то, что он тратит деньги на конфеты, но радовался каждому его приезду и с гордостью заходил с Иваном в контору к Кузьмичу, где без выходных и проходных кипела жизнь леспромхоза. Отец и Иван степенно ручкались со всеми, потом отец бесцеремонно присаживался за стол, закуривал с Кузьмичом по папироске и, прищурив глаз, смо-трел на Ивана. Задумчиво наблюдал, как сын говорит, как ведёт себя со взрослыми мужиками, и чему-то радовался уголком рта: не то воз-мужавшей фигуре сына, не то его солидному подходу к жизни.
– Эко Иван вымахал-то… – подметил Кузьмич, наливая в гранёный стакан казённую водку.
– Знамо дело…С праздничком… – сдержанно поддержал его отец, выпил и, затянувшись папиросой, промокнул рукавом губы.
– Чемпиён… В Бийск… на соревнования собрался.
Кузьмич выпил, заткнул бумажной пробкой бутылку, спрятал её в стол.
– На родину к тебе, значит…По футболу, выходит, пошёл?
Отец прищурил глаз, и, не глядя на друга, разочарованно обронил: – Да нет, в борьбу подался… И чо ему энта борьба? С майнинскими не набодался, что ли.
Кузьмич закурил.
– Им виднее… молодым-то, мож толк будет.
Ярыгин-старший встал, оправил брючины у сапог, пристукнул ка-блуками о лиственные плахи конторского пола и повеселевшим голо-сом закончил беседу:
– Толк… Чтоб не скушал Ваню волк.
Пожимая на ходу руки мужикам, громко, чтобы было слышно всем, он обратился к Ивану:
– Ну шо, чимпиён, айда с молоточком побарахтаемся.
ОТСТУПЛЕНИЕ
Из окна директорского кабинета было видно, как через проходную идут рабочие второй смены. На столе директора мясокомбината Кар-даша горела настольная лампа, а сам директор сидел напротив Ивана за длинным столом для совещаний и внимательно слушал его.
– Не могу я так! Покос начался! Наши все пластаются там, а я тут культурно отдыхаю…
– Отдыхаешь?
Директор, встав с кресла, всплеснул руками.
– Совесть у тебя есть?! Отдыхает он культурно! Значит, работать грузчиком для тебя – не работа?! Ты за смену по полвагона мяса один перекидываешь! Где я ещё такого найду?!
Иван нетерпеливо переминался с ноги на ногу.
– Да вы поймите, Александр Сергеевич, не могу я так…
Директор взорвался:
– Александр Сергеевич?! А борьба? Ты ведь теперь у нас чемпион! И борьбу бросишь?
Иван нервным движением поправил непослушный вихор.
– Да ладно… Какой там я чемпион, я уже съездил… Отцу в глаза стыдно смотреть, противно… Мне домой надо, родителям помогать! Весной в армию, а я тут у вас прохлаждаюсь! В холодильнике! Как мо-роженое.
Директор бессильно опустил руки, упал в кресло.
– Зря ты так, Иван, ой, зря! Чарков вчера звонил, говорит, что у тебя всё получается… А Владимир Ильич цену словам знает. Он тебе уже и тренера присмотрел в Красноярске.
Директор перевернул страницу перекидного календаря.
– Миндиашвили… Прекрасный парень, первый мастер спорта по борьбе в крае, ударник труда. Говорит, что ты ему очень даже…
Иван упрямо мотнул золотым чубом.
– Мне домой надо, Александр Сергеевич...
Директор взял ручку из чернильного набора и устало подписал ле-жащей перед ним листок.
– Ну, как знаешь… Но учти, Чарков не отстанет…
Иван, приняв из рук директора подписанное заявление, буркнул: «До свидания» и, облегчённо выдохнув, пошёл к выходу.
– Постой, Иван, – остановил его директор. – Если что, возвращай-ся, я всегда буду рад тебя видеть…
Иван обернулся, лицо его горело, он ещё раз переступил с ноги на ногу.
– Спасибо, Александр Сергеевич… Вы и так для меня много сделали.

 
ДОМА
Солнце медленно поднималось с другой стороны Саян. Уже зашаял на вершине Боруса ледник, и в распадке речек Сизой и Голубой про-снулись птицы. Ночной мрак отступил к тайге, но воздух ещё не про-грелся и по-утреннему бодрил обитателей долины. На Енисее невесо-мо лежала перина тумана, укрывая пасмурное тело реки.
Ярыгин-старший, подтягивая по плечам лямки старого вещмешка, косил глаз на Ивана, укладывавшего в рюкзак холщевые мешки с со-лью.
– Хорошо, что приехал… А то все в разгоне… Шурик с Колей в Кызыл упороли… Василий на заготовке. Я уж думал, один соль попру…
Он хотел ещё что-то сказать, но в сенях скрипнула дверь, и на крыльцо, с бумажным свёртком в руках вышла строгая из-за вчераш-него загула мужа Евдокия.
– Крупа внизу, мука и мясо сверху. Фляжку без надобности не тро-гай… Табак в туеске.
Ярыгин-старший хохотнул.
– Ну да?! Значит, только руки смазывать? А доктор говорит, что нужно на прохвилактику… От болезнев!
Сергей Николаевич подмигнул было Ивану, но напоролся на укори-зненный взгляд жены и потух.
– Ты уже вчера профилактику навел. Охальник, – строго заметила Евдокия и тепло посмотрела на сына, протянула ему завернутые в про-масленную бумагу шаньги.
– Я шанежки испекла, Коля меду привез с пасеки… Покушаете там…
Мать притянула Ивана к себе и поцеловала в лоб. Ярыгин-старший, подтрунивая над ней, заметил:
– Ты бы нам ещё самовар ведерный с кипятком наладила, а то за-голодаем...
Евдокия, сохраняя сосредоточенность, не оборачиваясь к мужу, укорила его:
– Поговорить ладом не дал, сразу в свою тайгу…
Иван улыбнулся, спрятал на самый верх шаньги и затянул тесьму на горловине рюкзака.
– Да всё нормально, мам… Я в зоопарке был… В кино...
Мать всплеснула руками.
– В зоопарке? И чего там?
Иван привычным движением застегнул хлястик и, прихватив тя-жёлый рюкзак за лямку, забросил его за плечи.
‹ 34 ›
 
– Интересно там… Верблюда видел… как сохатый, только без ро-гов, два горба, ещё там медвежонок, волки, даже тигр есть, я его мясом кормил…
Евдокия Павловна прикрыла рот ладонью.
– Тигр? Волки? Страсть-то какая!
Ярыгин-старший, приладив на поясе патронташ, ругнулся.
– Что за народ? За волка премию дают, а они их по зоопаркам пря-чут… Ну и времена!
Евдокия серьёзно посмотрела на мужа.
– Всё бы тебе по тайге шариться! Не жалко животину?
Сергей Николаевич снял с гвоздя двустволку, машинально взвесил её в руке.
– Началась агитация! А чего её жалеть-то? Ты сама мне читала – что Бог так всё устроил... Может, и рыбу не солить? Всю зиму на капусте? Как ведедерьянцы энти? Ветками одними, небось, и питаются.
Евдокия, ничего не сказав в ответ, отвернулась к Ивану.
– Ты, Вань, зазря живое-то не трави. Бог говорит: сколько надо возьми, а остальное не трожь… Рыба другое дело, а зверушек без дела не стреляй…
Евдокия прижала к себе Ивана, и в утренней тишине было отчётли-во слышно лишь злое сопение Ярыгина-старшего. Мать всплакнула. И терпение Сергея Николаевича лопнуло.
– Ну, всё! Хорош мусолить его. Длинные проводы – долгие слёзы. Устроили мне тут вокзал! В армию, что ли, его провожаешь? Рыбу за-солим, и вернётся твой Ваня.
Иван склонился к матери, поцеловал её в щеку и зашагал за от-цом, на ходу поправляя ружье и тяжелый рюкзак за плечом. У ворот уже бил копытом запряженный в легкий возок леспромхозовский Серко.
Евдокия вышла за ними за ворота и ещё долго смотрела им вслед и крестила их, пока муж и сын не скрылись из вида.
– Слава тебе, Господи, хоть борьбу свою бросил. И так в жизни же-стокость одна, да ещё друг дружку ворочают. Играл бы в свой футбол, никому хребет бы не ломал…
Иван не слышал слов матери, но, трясясь на возке, думал о ней и улыбался. А Серко, словно почуяв каленое настроение Ярыгина-стар-шего, боязливо нёсся к кромке тайги, прижимая уши и недовольно по-фыркивая, той самой дорогой, которой когда-то отец увозил хворого Ваньшу на заимку… за смертью или за избавлением. На всё воля Бо-жья.

 
ВОЕННЫЙ СОВЕТ
Приглушенные голоса доносились из кабинета директора мясоком-бината Александра Сергеевича Кардаша в пустую приёмную. Слабый луч света падал на осиротевший стол секретаря и терялся в сумерках за окном. Кардаш, встав из-за стола, подошёл к электрическому чай-нику и включил его.
– Ещё чайку?
У стола сидел Владимир Чарков, тот самый тренер, что убеждал Ивана стать борцом вольного стиля.
– Нет, спасибо, Александр Сергеевич, если бы это помогло, я бы ве-дро выпил. А так…
Кардаш развел руками.
– Да уж, обрадовать нечем – убёг наш Ваня.
Чайник зашумел, и Кардаш, выключив его за ненадобностью, сел в свое кресло. В кабинете повисла тишина. Чарков смотрел куда-то мимо директора, устало разминая руки.
– Вот и у меня, упёрся лбом в стену – и ни в какую! Я ему говорю: ты через год таких будешь пачками на ковёр укладывать… А он…
Неожиданно руки Володи Чаркова сжались в кулаки, глаза суз-ились, он порывисто встал и протянул Кардашу руку для прощания. Кардаш машинально протянул ему свою, но в последний момент от-дёрнул.
– Ты куда?
Чарков ещё настойчивее протянул руку и, когда Кардаш, наконец, ответно пожал её, решительным голосом заявил:
– Поеду за ним. Нельзя его упускать, парень перспективный, лад-ный, если уж не мира, то чемпионом СССР точно станет. Ему бы тех-ники немного, а дури у него своей хватает.
Отпустив руку, Владимир хотел было уже уходить, но Кардаш оста-новил его.
– Подожди, Владимир Ильич…
Директор открыл ящик стола, достал оттуда деньги и протянул Чар-кову.
– Вот, возьми.
Чарков недоверчиво посмотрел на Кардаша.
– Зачем это?
Кардаш вышел из-за стола и силой впихнул Чаркову деньги в руку. – Ты всё правильно говоришь – нужно его вернуть. Прохлопаем парня… А кто край поднимать будет? На кого молодежь равнять? На нас с тобой? Поезжай за ним! Может, что и получится… Хотя упрямый он…
Лицо Чаркова озарилось азартной улыбкой, он ещё раз крепко по-жал руку Кардашу и, на ходу, распахивая дверь в приёмную, бросил: – Ничего, Александр Сергеевич! Он упрямый, а я настырный! По-смотрим, чья возьмёт! Все равно достану! И без него не вернусь! На столе у директора задребезжал телефон. Он сел в кресло, еще раз посмотрел в уже опустевший проём двери, энергично встряхнул русым чубом.
– Бог тебе в помощь, Владимир Ильич…
И поднял трубку надоедливого телефона.
НА ЗАИМКЕ У КОСТРА
От речки тянуло холодком. Иван поправил на плечах фуфайку и снова прилёг у костра, ощутив на лице сухое тепло. Иван закрыл глаза и чему-то улыбнулся. Ярыгин-старший, подняв над раскрытым ртом кружку, поймал последнюю каплю еще тёплого чая, задумчиво поже-вал губами и выплюнул в темноту лоскуток смородинного листа. – Мда… хорошо, – философски заметил он.
Иван открыл глаза.
– С утра в бригаду попёхаем… А Заячий завтра обкосим… Копешки повыше к Мангалке оттартаем, там стог и замечем.
Он снова замолчал. И стало слышно, как в костре стреляют угли, а за деревьями, в перекатах, ворчит и шлёпает о берег волной неширо-кий в этих местах Енисей. Набрякшие тишиной и теплом костра веки Ивана отяжелели и снова закрылись. Ярыгин-старший, посмотрев на сына, бесцельно покрутил в руке опустевшую кружку, поставил её пе-ред собой, деловито пощупал бока двух жирных хариусов, коптящихся на прутах у костра, и, заломив на затылок шапку, посмотрел на звёз-ды…
– Ты это… Вань... Когда помру, не забывай меня…
Иван открыл глаза. Ярыгин-старший, перехватив настороженный взгляд Ивана, сконфузился.
– Да нет… энто я так… На всякий случай… Помнишь, Адамыч хотел тебя в больницу оттартать?!
Иван, успокоившись, неопределенно пожал плечами.
– Воспаление тебя доедало, ты малой ешо был! Я встал колом – не дам, говорю! Забрал тебя и сюды, тут и выходил…
Иван покосился на лежащий под рукой отца вещмешок.
– Ты к чему это, тять?
Сергей Николаевич поправил шапку.
– Мож это… Я баклажку-то распотрошу?

 
Иван улыбнулся и покачал головой.
– Душа не на месте, Ваня…
Ярыгин-старший ловко вынул из мешка солдатскую фляжку, при-вычно скрутил ей «голову» и, плеснув в кружку, залпом выпил нагре-тый костром пряный самогон.
– На багульнике…мать его ити…
Сергей Николаевич лёг на лежак и, посмотрев в небо, выдохнул: – Я это… Вань. Помирать буду, не отдавай меня в больницу… И у церкву не носите… Мамани нашей на всю орду с прицепом хватит… Она у нас Богомольная…
Он ещё помолчал.
– Мечта у меня, Вань, есть… Чтоб проводили меня под балалайку, под Сережки Шепиленка гармошку, с плясовой да с первачком, а апо-сля чтобы наши спели, а я бы лежал себе да слухал… благодать… Жаль, там курить нельзя… Но ты мне всё одно мохрячку с собой притуль… На всякий случай, глядишь, где и пошмалю, дело-то такое…
Он привстал на локоть, снова плеснул в фляжку, молча выпил од-ним глотком. Достал папиросу и, прикурив её от головешки, глубоко затянулся табачным дымом.
– Эх, крупки бы щас… – разочаровано заметил он, недовольно раз-глядывая папиросу.
Иван молча встал с лежака и направился к заимке.
– Ты куды это?
Из темноты донесся спокойный голос Ивана:
– За махоркой.
Ярыгин-старший, крутнувшись на живот, попытался было разли-чить в темноте фигуру Ивана, но глаза с непривычки ничего не видели. – У лабаз чо ли?
Ярыгин-старший спрятал папиросы в нагрудный карман куртки. Где-то совсем рядом, ухая, взлетела ночная птица. И тут же, в еле различимом кругу света, появился Иван с пачкой махорки и куском газеты.
– Баб Нюра тлю в затот год травила… осталось, я заначил…
Иван протянул отцу раскрытую пачку махорки и кусок газеты. – Вот… це уважил, сынок, так уважил.
Иван прилёг у костра, а отец, торопливо смастерив самокрутку, выхва-тил из догоревшего костра рукой уголь, торопливо прикурил от него и, жадно затянувшись густым пахучим дымом, бросил уголёк обратно в костровище. Сергей Николаевич ещё несколько раз с блаженной улыб-кой затянулся едким дымом и снова умостился на еловом лежаке. – Хорошо... Мыши-то много… Зверь зимой сытый будет… И на орех вроде как…
Он снова затянулся и, подержав в себе дым, выдохнул его.
– Примета… Наша Бийская…
Он снова несколько раз кряду затянулся и поправил на голове сбив-шуюся на бок шапку.
– Юрок Чуванов – дружок у меня был. Пацанами на рыбалке махру курили, так раз на Бие чуть оба под лёд не сгинули, еле выкарабка-лись… Где он теперя? Не встречал его, Вань?
– Нет. Да и где я его, пап, встречу? Шутишь?
Ярыгин-старший крякнул для солидности.
– Как где?! Ты же по классовой борьбе чемпионом в Бийске стал. Иван отвернулся от огня, тоскливо посмотрел куда-то за невиди-мую в темноте реку.
– По классической…
– Вот, вот! В газете опять жешь про тебя писали.
Иван пожал плечами. А отец, огорчённый бестолковостью сына, горько сплюнул попавшую на язык крупинку махорки.
– Тьфу ты! Нет чтобы отца порадовать… В газете за тебя, а ты… Осенённый догадкой, Ярыгин-старший подозрительно посмотрел на тлеющую в его руке цигарку и тревожно спросил у Ивана:
– А ты хде газетку-то взял под тарочку?
Иван подбросил в угли пустую кедровую шишку, и она тут же вспых-нула ярким, жирным пламенем, освещая настороженное, в минуту по-темневшее лицо отца.
– Со стола, – равнодушно ответил Иван.
– Со стола?!
От этих слов Ярыгин-старший подскочил с лежака так, словно в ело-вые ветки, на которых он устроился, заползла гадюка. Иван, не пони-мая, что происходит, вслед за отцом вскочил на ноги и, щёлкнув пре-дохранителем на спусковом механизме ружья, направил его в темноту. – Ты чего, пап?
Иван ещё пару раз крутнулся на месте, но, увидев нагнувшегося к костру отца, успокоился и опустил ружье.
– Вот змей! Ванька, ну в кого ты такой бестолковай! Что же ты, из-верг, наделал?
Ярыгин-старший вертел в руках кусок газеты, что принес ему с ма-хоркой Иван.
– Энто же я из дому прихватил… Почитать про тебя!
Иван улыбнулся.
– Я уж думал, медведь…
– Медмедь?! Сам ты медмедь! А всё из-за тебя! Прокурил я твоё футбольное шастье!
Отец зло затряс в воздухе лоскутом газетной страницы.

 
– Чтоб тебя черти взяли!
Ивану было смешно смотреть на отца, но чтобы не навлечь на себя гнев, открыто улыбаться он не стал.
– Да ну его…
Ярыгин-старший, взвившись над лежаком, потрясал истерзанной газеткой.
– Я вот тебе задам! «Да нууу его!»… Женька Смирнов с Абакану при-вез… А теперя чего?
Он снова припал на одно колено перед костром, разглядывая изу-родованную передовицу в «Абаканском рабочем».
Иван виновато поднялся с лежака.
– Покос кончим, я у Абросимова в автошколе ещё возьму, у него их штук десять…
Отец с облегчением выдохнул и, отбросив злополучную цигарку в костёр, взялся расправлять обрывок.
– Слава те… Дитятя – отца пугатя! Чо ж ты ни одной не привёз? Иван улыбнулся.
– Так я же сам приехал…
Отец отмахнулся от него рукой.
– Да ну тебя! «Сааам приехал»… – не зло передразнил он Ивана. Затем бережно расправил и сложил вырезку из газеты, уложил её в нагрудный карман. Достал папиросу, прикурил, несколько раз без удовольствия затянулся и пошевелил губами.
– М-да. Не то… Дрянь табак…
Он молча курил, а Иван смотрел на огромную зависшую над ними луну. Ярыгин-старший бросил окурок в золу, неожиданно поинтере-совался:
– Вань, а Санька-то небось курит?
Иван пожал плечами.
– Не знаю…
– Да ладно, коптит небось, как паровоз?
Иван не отозвался.
– Правильно, сынок, за себя отвечай… А подличать – дело дрянь… Тык значит, шмалит… Ну, я ему ёкарли-бабай налажу! Он у меня назо-бается, змей этакий!
Отец резко встал с лежака и, отряхнув фуфайку, уже на ходу завер-шил разговор:
– Айда спать, завтра на деляну в бригаду успеть надо да на речку, а мы тут лясы точим.
Иван взял было заготовленный еще по свету котелок с водой, чтобы залить костёр. Но, разворошив костровище, залюбовался переливаю-щимися головешками, и, не то от тепла, которым повеяло от тлеющих
угольев, не то ещё от чего, вдруг вспомнил директора мясокомбината Александра Сергеевича Кардаша и своего тренера по борьбе Владими-ра Ильича Чаркова, задиристого, всегда ядреного на слово и на дело. Каждый раз, как Иван пытался отдохнуть на тренировке, тот талды-чил ему одно и то же:
– Вот станешь Олимпийским чемпионом, тогда отдохнёшь… Иван присел на корточки возле разворошенных углей и, протянув руку ладонью вниз, улыбнулся…
– Интересно, где они сейчас? Спят уже небось…
Он аккуратно залил догорающий костёр и, прихватив с собой опу-стошённый котелок и ружье, пошёл в заимку за отцом.
НЕЖДАННЫЙ ГОСТЬ
Старенький ЗИЛок, переоборудованный под лесовоз, вздрагивая на выбоинах, бренчал, как связка консервных банок. В кабине его, словно царь на троне, перебрасывая папироску из одного угла рта в другой, восседал Клепик. Он то и дело поглядывал на прикимарившего пасса-жира. «Захара» тряхнуло, и Женька, стукнувшись лбом о крышу каби-ны, смачно матернулся. И не то от резкого словца, вылетевшего из уст шофёра, не то от самого толчка уснувший в неудобной позе пассажир проснулся.
– Далеко ещё?
Клепик выплюнул потухшую папиросу через открытое окно. – Да рядом ужо, шас блукнем за горку и по месту.
Володя Чарков, словно сбрасывая с себя дремоту, тряхнул вороной чёлкой.
– Не близко… Не устал?
Женька усмехнулся.
– А чего мне-то? Я же тебя не на закорках тащу…видишь?
Клепик бросил руль, открыл дверь и, шагнув куда-то в пустоту, рас-творился за кабиной «Захара». Володя схватился за суматошно коло-тящуюся баранку, но на подножке снова нарисовался Клепик, недвус-мысленно застегивающий на ходу ширинку.
– Не балуй, Вова… «Захарыч» чужих рук не любит… Самоходный он – соображает, куды ехать.
Женька не спеша вытер руки тряпкой, припрятанной за сидушкой, и ловко сел на своё место.
– Неужто сам может ехать? – сдавленным голосом спросил Володя. Клепик хмыкнул, шмыгнул по-детски носом и, закурив папиросу, выдернул автотягу газа на себя, от чего машина пошла ходче.

 
– Колея здесь, куды он от неё денется… Тяпай и тяпай, почти до самой Сизой. Хош в карты играй, а хош в домино. Так ты за Ванькой что ли поехал?
Володя кивнул. Клепик снова улыбнулся.
– Тяжело тебе придется, Николаевич – батя ихний – упрямый, а уж Ванёк-то весь в него, мож даже пуще будет…
Володя, ничего не отвечая, смотрел вперёд через поднятое лобовое стекло машины, выглядывая еле заметное просветление между ство-лами деревьев. Он был полон решимости вернуть Ивана обратно в го-род, в спорт, на тренировки. Двигатель уютно урчал на низких оборо-тах, укачивая его. И не то приснилось ему, не то Клепик и взаправду ещё раз вылезал, но теперь уже на капот, бил там чечётку и громко пел матерные частушки…
Только когда «Захар» заскрипел тормозами и, пшикнув пару раз сжа-тым воздухом из ресивера, остановился, Володя Чарков открыл глаза. – Приехали, Вова… – нагловатым тоном заявил Клепик.
Володя, тряхнув чёлкой, сшиб с себя остатки сна. Открыл дверь, ловко выпрыгнул на землю и обменялся с Женькой крепким рукопо-жатием. Клепик оценивающе посмотрел на него сверху вниз.
– А ничего у тебя рука… гвозди гнешь?
Володя смутился.
– Нет… зачем гвозди?
Клепик достал из бардачка несколько гвоздей соток, завязал один из них бантиком.
– Просто… для искусства… Дарю.
Он протянул завязанный в узел гвоздь, снова хитро улыбнулся и, захлопнув дверцу, перебрался на свое место. «Захар» недовольно фы-ркнул, скрежетнул шестерёнками коробки передач, качнулся и хотел было уже трогаться с места, как в окне снова появился Володя Чарков. – А дом-то их где?
Клепик выключил передачу, показал пальцем на стоящий у дороги дом с высоким забором.
– Этот… с кованой скобой…
Володя ещё раз пожал ему руку.
– Спасибо, будешь в Абакане, заходи – чаю попьём…
Клепик сдвинул кепку на затылок.
– А газету дашь?
– Какую газету? – удивился Володя.
Клепик опять по-детски шмыгнул носом.
– Про Ваньку… Ярыгина!
Солнце вынырнуло из-за макушек пихтача и ослепило Чаркова. Он улыбнулся, прикрыл глаза ладонью.
 
– Дам, про Ваню дам, про него теперь много газеты писать будут. И спрыгнул с подножки машины. Клепик газанул, «Захар» рванул-ся и, подпрыгивая и бренча, помчался в сторону лесобиржи, оставив Володю Чаркова наедине с сонной Сизой. Володя посмотрел на тесо-вые ворота, на кованую скобу с художественными вензелями, на завя-занный бантиком гвоздь и невесело вздохнул.
– Только его ещё поймать надо… Чемпиона-то.
В БРИГАДЕ
Солнце уже нещадно припекало голые плечи, когда Иван закончил мотаться за трелевочником с пудовыми чалками, подмотал лебёдкой стальной трос и зацепил крючья чалок за скобу на тракторе. Снял с руки верхонку, смахнул с лица пот и, прихватив куртку и топор, не спе-ша пошёл к дальней стороне деляны, где визжали, ссорились между собой две бензопилы.
– Берегись! – долетел до Ивана зычный голос одного из вальщиков, и вековая лиственница, протяжно заскрипев, тяжело ухнула о землю. Иван остановился у табора, взял с фляги увесистую, со сколотой эмалью кружку, зачерпнул студеной речной воды и вдоволь напился. Отмеряя шагами длину балана, от комля к вершине шагал Вася Си-вый с бормочущей в руках бензопилой. За ним, с лагой на плече, следя за каждым шагом отца, шёл его сын Лёшка. И когда отец остановился в нужном месте и поднял бензопилу, Лёха ловко подсунул под ствол лагу, взяв его на рычаг. Тут же бешено взревела пила, и её отточенные зубья, в секунду прорвав тонкую кору, впились в живую плоть дерева. – А ну поднадови! – орал Василий сыну. – Не слышишь, цепь под-жимает!
Лёшка запрыгнул на лагу животом и завис так, балансируя ногами. Иван выплеснул оставшуюся воду, поставил на крышку фляги кружку, уже на ходу надел верхонки и, перехватив топор за топорище, быстрым шагом направился к семейному звену вальщиков, чтобы помочь им разделать только что сваленное гигантское дерево.
Он поднял топор и с силой опустил его на толстый сук, когда за его спиной из тайги на деляну въехал лесовоз Мишки Негина с красномор-дым бригадиром на подножке. Степаныч, что-то крикнув водителю, ловко спрыгнул у балка, где у слесарного верстака Ярыгин возился с разорванной тракторной сцепкой. Походя, заглянув под крышку боль-шого артельного котла и, вдохнув сытного пара, с довольной улыбкой двинулся к висящему у входа в балок куску рельса, ударил в него под-хваченным с верстака молотком.

 
– Бам! Бам! Бам! – весело зазвенел рельс. – Бам! Бам!
Ярыгин-старший оглянулся на бригадира и, хмуро перекинув по-тухшую папиросу из одного угла рта в другой, едко заметил:
– Чаво, Валерка, разбрянчался-то?! Сунул раз-другой и хорош! Степаныч улыбнулся, вернул на место молоток, ловко достал папи-росу и, хитро прищурившись, прикурил, глядя на деляну.
– Обед, Николаевич! Хорош возиться!
Ярыгин-старший достал из нагрудного кармана спички, прикурил потухшую папиросу и, глубоко затянувшись, так же язвительно ска-зал:
– А то мы без тебя не знаем, когда обед… Вон лучше скажи Мишке, чтобы Кузьмичу передал, что соляра кончается, трелевочник встанет, чем баланы таскать будем? Вручную катать?
Бригадир, откусив кончик папиросной гильзы, весело выплюнул его куда-то в сторону.
– Соляру послезавтра завезут, а сейчас амба! Каюк работе!
Ярыгин-старший, не показывая своего удивления, посмотрел на Валерку.
– С чего это вдруг?
Степаныч вытащил из карманов брезентовой куртки две бутылки казённой водки и поставил их на верстак перед Ярыгиным.
– Эхе-хе! Николаич, Николаич, а ведь образованный человек, семь классов закончил, войну прошёл, а не знаешь, какой сегодня день… Сергей Николаевич, хитро улыбнувшись, с прищуром посмотрел на бригадира.
– Никак Зинка твоя пятого родила?
Бригадир, словно отгоняя мух, замахал руками.
– Не-не-не!.. Пятнадцатого мне ещё наворожи!
Ярыгин, ласково улыбнувшись, умилённо сложил руки на груди. – А чего так? Али сил не хватит поднять?
Валерка лихо заломил картуз на затылок.
– На пятерых-то сил хватит, это ты не угадал, а вот на таблетки тебе для памяти я весь аккорд свой изведу!
– А чего так? – продолжая игру, поинтересовался Ярыгин.
– Праздник сёдня, 9 мая, слыхал про такое? День Победы называет-ся! По этому случаю и сабантуй соорудим.
Ярыгин хотел было что-то возразить, но Валерка вынул из внутрен-него кармана плаща палку городской копчёной колбасы.
– Кузьмич лично распорядился и объявил сегодня о полусмене, а назавтра – выходной. И ничё мне, Николаич, больше не говори, при-каз командира – закон для подчинённого.
И с двойной силой заколотил по рельсу молотком.
– Бам! Бам! – неслось по деляне, перекрывая бешенный рёв бензо-пил, скрежет падающих лесин и стук топора.
Ярыгин-старший улыбнулся.
– Шалый ты, Валерка, хоть всего год-то и отвоевал.
Бригадир улыбнулся и, устремившись в балок, уже на ходу крикнул: – Знай наших! Мы хоть и не в разведке, как вы с Кузьмичом, но по-роху тоже понюхали.
Валерка скрылся в балке, бренча там посудой, а Ярыгин-старший, тепло посмотрев куда-то за тайгу, в сторону Боруса, негромко провор-чал:
– Тоже мне, Покрышкин блин нашелся…
ЕВДОКИЯ
Володя Чарков по-воровски огляделся. Улица была пуста. Он по-трогал отстоявшийся и оттого потемневший тёс ладного ярыгинского забора, взялся за дверную скобу и ощутил прохладу металла.
– Где уж его поймаешь, за таким-то забором…
И, на секунду помедлив, ударил в калитку кулаком. Подождав не-много, он снова было поднял руку, чтобы оповестить о своем приходе, но калитка тихо отворилась. На пороге стоял Иван. Серьёзный спокой-ный взгляд его приковал Чаркова.
– Здрасьте…
Чарков поспешно убрал поднятую руку за спину…
– Здравствуй, Ваня. Что же ты уехал, не попрощавшись?
Иван озорно улыбнулся, а в душу к Володе Чаркову забралось со-мнение.
– А Ваньки дома нет, они с отцом ушли…
Чарков закашлялся.
– А-а-а… Ты кто?
– Я? – паренёк отступил на два шага в тень двора, распахивая на-стежь калитку. – Я – Шурка Ярыгин… Вы заходите, заходите...
Чарков снова закашлялся и на ходу недоверчиво переспросил: – Шурка? А дома-то есть кто из старших?
Сашка кивнул.
– Мама дома.
Чарков зашёл во двор и запер за собой калитку. Теперь он увидел, что к металлической щеколде привязан сыромятный шнурок, и её можно было отпереть и снаружи, стоило только потянуть за него. – Вот балда, – ругнулся про себя Чарков и брякнул: – Мать-то не-бось ещё спит?

 
Александр обернулся и, усмехнувшись, наморщил лоб.
– Шутите? Коров только подоила, сейчас хлеб ставит.
Пройдя тёмными сенями, Чарков вошёл за Александром в нато-пленную избу. У печи, проверяя на готовность хлеб, с щепкой в руках стояла Евдокия. Чарков почему-то вдруг смутился. Ему стало неловко, что он вторгся в размеренный быт Ярыгиных.
– Здравствуйте, Евдокия Павловна…
Евдокия, обернувшись на секунду, кивнула ему в ответ.
– Здравствуй… Не стой у порога, закрой дверь, да проходи в избу, а то хлеб осядет.
Володя поспешно закрыл за собой тяжёлую дверь, сбросил санда-лии и нерешительно прошёл до середины просторной кухни. Евдокия, управившись, вытерла руки о передник, повернулась к Чаркову, при-ветливо и очень внимательно посмотрела на него.
– Ну здравствуй, мил человек… Чего на ногах-то? Присаживайся, – она указала гостю место на лавке за огромным скобленым столом. Там уже с горячей шаньгой и стаканом молока сидел Сашка, который де-ловито сообщил:
– Он за Ванькой приехал…
Евдокия придвинула к Володе шаньги, масло, молоко, смурно за-метила:
– А чего за ним ездить-то? Чай не девка… Присаживайся. Тебя зо-вут-то как?
Чарков подсел к столу.
– Владимир… Ильич…
Евдокия Павловна взяла с самовара заварник и налила в большую кружку чай.
– Володя, значит… Тебе покрепче или так, купчика?
Чарков заерзал на лавке.
– Да нет, Евдокия Павловна, спасибо, я не буду… Сытый я…
Евдокия снова улыбнулась, налила кипятку из самовара в кружку и придвинула её к Чаркову.
– Сахар-то на варенье оставили… С мёдом вот… Свой… Неделю как откачали… Кушай, не стесняйся.
Она встала, подошла к печи, надела рукавицу и, отставив к окну за-слонку, лопатой в три приёма вынула весь хлеб.
Закрыла заслонку, макнула в растопленное коровье масло связку гусиных перьев, промазала им корочки пышных белых караваев. – Ну вот, теперь на неделю хлеба хватит…
Евдокия накрыла хлеб двумя рушниками, вышитыми по краям красной ниткой, и села за стол. Володя Чарков заворожено смотрел на Сашку.

– Похож-то как… А Иван где? – Чарков хотел было привстать, но передумал. – Я тренер его… по борьбе…
Евдокия строго посмотрела на него, прикоснулась к своей кружке с чаем.
– По борьбе, говоришь?
Володя не выдержал взгляда и поднялся с лавки. Евдокия Пав-ловна строго и внимательно всматривалась в гостя. Чарков отчаянно тряхнул чубом.
– Что, не похож?
Евдокия пристально смотрела в его глаза цвета вызревшего кедро-вого ореха, взяла кружку с чаем, сделала глоток.
– Да кто вас теперь разберёт… Бугаи вон мячик гоняют… Девки на Луну наладились… Рожать некому…
Чарков снова тряхнул чубом.
– Согласен, Евдокия Павловна, что многое не так, как должно быть, поэтому и поднимаем в крае борьбу – настоящий мужской вид спорта. Чтобы и в космос, и на весь мир прославить нашу страну... Иван-то где? В уголках глаз Евдокии мелькнула лукавая улыбка.
– На заработки уехали.
– А куда? – тут же поинтересовался Володя.
Евдокия встала из-за стола.
– А куда не сказали, тайга большая.
Евдокия Павловна, прихватив с собой трёхлитровую банку с моло-ком, вышла в сени.
Оставшись с Александром наедине, Володя подбоченился и захо-дил босиком по кухне, даже пару раз от возмущения взмахнул рукой. – Ну что за люди? Такой самородок закапывают!
И повернулся к ухмыляющемуся Сашке:
– Твой брат без пяти минут чемпион СССР! Ты-то хоть это понима-ешь?
Александр допил одним глотком молоко и встал из-за стола.
– Иван с отцом вверх по Енисею ушли.
Чарков схватил Александра за плечо:
– Далеко?
Шурка посмотрел на Володю и, оценив его решительность, весело улыбнулся.
– Не шибко, километров двести будет.
Володя тряхнул чубом, развернулся и направился к лежащим возле умывальника сандалиям.
– А где их там искать?
Сашка по-новому взглянул на него.
– Если выходной, то на реке или на покосе, а так на деляне в бри-гаде…
Сашка замолчал, потому что дверь открылась и на пороге появи-лась мать с крынкой в руках. Евдокия Павловна укоризненно посмо-трела на сына, поставила крынку, развязала ей горло, взяла со стола большую ложку и стала с трудом выковыривать из крынки сметану, накладывая ее в пиалушку.
– Далеко собрался? – обратилась она к Чаркову и, не дождавшись ответа, продолжила: – Сам, Володя, не найдешь… Лучше в леспром-хоз, в контору зайди. Может, там кто с оказией возьмет…
Чарков схватил свои сандалии, но Евдокия Павловна остановила его. – Торопишься, мил человек?
Володя, заробев, пробормотал:
– Так это я… В контору…
Евдокия Павловна кивнула в сторону настенных часов.
– Рано. Нет там пока никого. Давай мой руки и садись, покушай, а там и пойдешь. Кузьмич у нас в шесть часов только на работе заявля-ется. Барин.
ЧЕМ БОЛЬШЕ ШКАФ – ТЕМ ГРОМЧЕ ПАДАЕТ
В леспромхозовской конторе было сильно накурено. Лучи солнца, пробиваясь через засиженные мухами стекла и дымовую завесу, созда-вали нереальную картину, деля пустое пространство конторы на две половины. На единственном стуле, за единственным в этом помеще-нии столом сидел директор Сизовского леспромхоза Егор Кузьмич, а рядом с ним стоял, чего-то ожидая, Володя Чарков. Кузьмич, неторо-пливо подписав водителям лесовозов путёвки, отложил их в сторону и внимательно посмотрел на Чаркова.
– Так говоришь, чемпион?!
Кузьмич вместе со стулом отодвинулся от стола, отвалился на спин-ку и, чиркнув спичкой, прикурил потухшую папиросу и повторил: – Чемпион… и прямо всего мира?
При этих словах неспешно двигавшийся в лучах солнца табачный дым и вовсе остановился, в конторе зависла тишина.
– Да! И очень даже может стать!
Директор улыбнулся, мотнул головой.
– Ну, ты даёшь, Володя! Ванёк Ярыгин – чемпион по борьбе?! Дым в столбах света ожил и заметался в освещённом пространстве вместе с гоготом водителей, собравшихся в конторе.
Директор встал со стула.
– Если бы ты сказал, что он станет чемпионом по футболу, я бы ещё тебе поверил, но чтобы по борьбе, да ещё чемпионом мира?! Это ты хватил… Он ведь и медаль-то свою проиграл.
Чарков, стоявший до этого сбоку от директорского стола, сделал шаг и оказался лицом к лицу с высоким, жилистым Кузьмичом. – Ну и проиграл! С кем не бывает?! Но первую-то выиграл! Вы пой-мите, Егор Кузьмич! Ярыгин уникален! Ему на роду написано просла-вить наш край! А вы не хотите помочь!
Директор снисходительно, по-отечески улыбнулся Володе Чаркову. – Прямо-таки край! Еще скажи, что он олимпийским чемпионом станет!
Мужики было хохотнули, но Володя, нахохлившись, шагнул к ди-ректору, сжимая кулаки.
– И станет! Я вам своё, чарковское, слово даю! Слово мастера спорта по вольной борьбе!
Кузьмич, не замечая угрозы со стороны Чаркова, чуть присел в ко-ленях.
– Мастер спорта?! Ну, ты загнул на холодную, Вова!
Володя вдруг улыбнулся и расслабился телом, обвёл собравшихся в конторе мужиков своим искрящимся взглядом.
– А что? Не похож?
Он встретился взглядом с директором и радушнее засиял улыбкой. Но глаза Егора Кузьмича стали вдруг серьёзными. Он-то знал, что сей-час происходит со стоящим перед ним улыбающимся человеком, ведь он сам точно так же улыбался грядущей опасности, чтобы в следующий миг броситься противнику на шею. Егор Кузьмич, еще раз вниматель-но посмотрев Володе Чаркову в глаза, обвёл взглядом собравшихся в конторе шоферов и остановился на Клепике – Женьке Смирнове, что утром привез Володю Чаркова в Сизую, на своем «Захаре». Надо ска-зать, что свое прозвище «Клепик» Женька получил за то что свободно, голой рукой ломал без особого труда заготовленную клепку для бочек. – Вот что, Володя... Я, может быть, тебе и поверю, но не сразу… Если вот ты нашего чемпиона – Клепика – умотаешь, я лично тебя на сво-ей лодке в бригаду отвезу. Но ежели не сможешь с ним справиться, ехай-ка ты, мил человек, лучше домой – не мути воду. Сказал же тоже, мастер спорта...
Он поманил рукой Клепика:
– Айда, Женька, покаж нашу борьбу городским мастерам... Тока не поломай его, ему ещё до Абакану добраться надо.
И, повернувшись к Чаркову, хитро подмигнул ему:
– Сгодится, Володя, тебе такой супротивник?
Чарков оглядел кубическую фигуру вышедшего в центр уже знако-мого ему Женьки Смирнова, улыбнулся.
– Только без обид, ребята, ничего личного, спорт есть спорт.
Клепик улыбнулся ему в ответ и, похрустев пальцами, широко рас-ставил ноги.
– Да ладно, чего уж там… Это ты, если что, не серчай.
Чарков улыбнулся своей детской улыбкой, расстегнул верхние пу-говицы рубахи, снял её через голову и отложил на директорский стол. Мягкой кошачьей походкой подошёл к лыбящемуся во весь рот Кле-пику, пожал ему руку и обернулся к Кузьмичу:
– Хорошо, Егор Кузьмич, пусть будет так… Я тебя за язык не тянул. Кузьмич встал со стула, подошёл к Чаркову и так, чтобы никто не слышал, прошептал ему на ухо:
– Вова, в нем же почти центнер... Я пошутковал и будя...
Чарков усмехнулся и так же негромко ответил ему:
– А я нет, Егор Кузьмич. Мне Ваню достать нужно позарез... А на-счёт Женькиного центнера, так это только хорошо...
– Почему же? – шёпотом удивился директор.
Володя размял руки и степенно, доверительно сообщил:
– Есть секрет один. Чем больше шкаф, тем громче падает.
Кузьмич уж было хотел отойти, но Володя вернул его.
– Вот, возьми, – протянул он Егору свисток.
Кузьмич взял с ладони Чаркова свисток и покрутил его в руке. – Это ещё зачем?
Володя, улыбаясь, неотрывно глядел на переминающегося с ноги на ногу Клепика.
– У нас ведь не драка. Дашь свисток к началу схватки.
Кузьмич посерьёзнел и задумался.
– Всё будет хорошо, Егор Кузьмич, можно начинать.
Егор посмотрел на столпившихся водителей, на Клепика и, отсту-пив к своему столу, закурив папиросу, дунул в свисток.
Женька Клепик вздрогнул всем телом:
– Это чего это?
Володя шагнул к нему и протянул руку для рукопожатия:
– Дан свисток, значит, можно начинать схватку. Правила такие. Женька выдохнул:
– А я-то чего-то вдруг решил, что это гаишники опять… Я тут когда в Абакан ходил...
Чарков не дал ему договорить.
– Женя, давай так – сейчас поборемся, а потом ты мне расскажешь, чего там у тебя в Абакане.
Клепик обиделся.
– А тебе не терпится, чтобы я в бантик тебя закрутил, как гвоздь? Володя улыбнулся и, встав в стойку, спокойно, но громко сказал: – Нет, просто мне за Ярыгиным еще 200 километров по Енисею… И, повернувшись к Кузьмичу, серьёзно посмотрел на него:
– Ну?
Егор нерешительно поднёс к губам свисток и, прищурив левый глаз, как это всегда делал его дружок Сергей Ярыгин, что было мочи, дунул в него.
Клепик, кровожадно улыбаясь, неуклюже потянулся к Чаркову. Но тот, крутнувшись юлой, поднырнул под его правую руку и как-то хитро прихватил его, отчего мир в глазах Женьки Клепика чудесным обра-зом изменился: потолок конторы поплыл куда-то в сторону вместе с удивлёнными лицами шофёров, а тело его, ладно сбитое на делянах и за рулем старого «Захара», обрело легкость и свободу, как бывало это с ним в детстве, когда он с «тарзанки» нырял в воду. От нахлынувших воспоминаний Женька закрыл глаза и с грохотом шмякнулся о давно не крашенные доски пола.
В конторе повисла напряжённая тишина. А Женька лежал на спине и, глядя в потолок, который сейчас казался ему небом его детства, тихо улыбался. Прошла долгая минута, прежде чем Кузьмич с залипшим в губах свистком пришёл в себя. Он как-то странно замотал руками и, кинув-шись к лежащему на полу Клепику, забыв вынуть изо рта свисток, вме-сто того, чтобы сказать пару крепких слов, издал две короткие трели, бессловесно разводя руками в разные стороны.
Володя Чарков, подойдя к столу в полной тишине, взял свою рубаху и обернулся к Кузьмичу с улыбкой:
– Ну чего, поехали?
Кузьмич разогнулся, с недоумением посмотрел на худенького Чар-кова, потом снова перевёл взгляд на блаженно улыбающегося на полу Клепика и развёл руками.
– …Да тебя попробуй-ка не уважь! – усмехнулся он под дружный взрыв хохота шофёров.
Володя Чарков, подошел к Клепику и, протянув руку, помог ему подняться на ноги, после чего достал из нагрудного кармана рубашки завязанный этим утром бантиком гвоздь. И, похлопав его по плечу, посоветовал:
– Бантики, конечно, дело хорошее, но ты бы, Жень, лучше борьбой бы занялся.
РЫБАЛКА
Солнце коснулось ледника своим лучом, и Борус засиял над тайгой. Его свет смешался с тьмой, и тьма отступила, разжижилась, затекла в укромные закутки, в ямы и непроходимые кушары, которыми поросла река по берегам. Ярыгин-старший вышел из заимки, сдёрнул из-под крыши удилища, каждое осмотрел и потряс для верности. Размотал леску и, проверив оснастку, снова замотал её, зацепив крючок за торец удочки.
– Иван! – позвал он. – Иван! Давай вставай! Рыбу проспишь! Ярыгин хотел ещё громче позвать сына, прибавив к этому и какое-нибудь крепкое словцо, но Иван вдруг вышел из-за его плеча и не-громко оборвал его:
– Пап, ты чего кричишь?
Ярыгин-старший вздрогнул от неожиданности, но виду не по-дал.
– Ты где шляешься? Ору тут тебя…
Иван прошёл до крыльца и, развязав приготовленный отцом вещ-мешок, засунул туда плотно закрытую тряпкой банку.
– За червем ходил, не на голую же «муху» ловить.
Отец смотрел на него исподлобья, но явно с одобрением.
– И то верно, харюзка лучше поподчивать, чем дурачить…
И уже на ходу, чуть обернувшись к Ивану, поинтересовался:
– Как спал-то?
Иван затянул лямку вещмешка, забросил его за плечи и неспеша пошел за отцом в сторону угадывающейся по шуму реки.
– Нормально… Ночью только кто-то топтался…
Ярыгин-старший улыбнулся.
– Ага, Прошка Катажеков, подишь ты, приходил. Скучает, видать… Вода-то не хлюпала?
Иван улыбнулся.
– Шутишь всё. Я думаю, мишка повадился, надо дёгтем нижние венцы пообмазать, а то не уйдет сам… Еще копать начнёт.
Ярыгин-старший протиснулся через кусты на берег реки, и под но-гой зашуршала галька.
– Соображаешь… Дед твой Николай Иванович, когда в тайгу хо-дил, завсегда дёгтем подмазывался от мошки… Оно и от мишки по-могает…
Ярыгин на ходу обернулся к сыну – как раз в тот момент, когда Иван, привлечённый чем-то, нагнулся и поднял из-под ног с мелково-дья большой, ухватистый самородок.
– Что там? – насторожился Ярыгин-старший.
Иван удивлённо рассматривал причудливые извилины когда-то расплавленного и упавшего в воду металла с вкрапленными в него ку-сочками кварца и еще какой-то породы.
– Ух ты! Пап, смотри какой оковалок…
Отец кинулся к Ивану, выхватил у него из рук увесистый бульник и зыркнул по сторонам и со всей силы зашвырнул находку в самую середину реки.
– Сто раз тебе талдычил: не ты положил, не ты и прожил! Понял? Иван потупил глаза.
– Да я так…
Ярыгин-старший смачно плюнул в реку, развернулся на каблуках и уже на ходу забурчал, чтобы было слышно Ивану:
– Я так… Золотишко в руки, в зубы четвертак… Что за утро за такое? Неужели и клёва не будет…
Иван догнал отца.
– Пап, никто же не видел…
Ярыгин-старший, не торопясь, развернулся, спокойно, но с прищу-ром посмотрел на сына в упор.
– Ты вроде бы большой уже, а до сих пор, как телок, наивный. А вот ежели бы увидел кто? Тогда что?
Иван пожал плечами.

 
– Я тебе скажу что: перхали бы твоим бульиком до самого Магада-ну. Илюху Проханова помнишь?
Иван, не понимая, куда клонит отец, утвердительно кивнул.
– Ну…
Ярыгин-старший снова зло сплюнул в реку.
– Подковы гну. Часто ты его в Сизой видишь?
И, не дав сыну ответить, подытожил разговор:
– Вот так же, как ты, всякую дрянь поднимал, да Прошкину брехню про золотишко слушал. Теперь где он? Може, и не живой уже… лешак. Они вышли на самую оконечность отмели, что глубоко вдавалась в русло реки. Ярыгин-старший остановился и оглядел реку.
– Давай дровишек собери, а я пока удочки налажу…
НАЕЗДНИК
Река просыпалась. По заводям и на мелководье рыба гоняла маль-ка, выпрыгивая из воды и зависая над ней серебристыми ятаганами. Медведь, вышедший на завтрак, замер у воды, изготовившись к роко-вому для жереха или тайменя прыжку. Птицы, робко пробуя голоса на макушках гигантских пихтачей и кедров, расправляли крылья, под-ставляя озябшие за ночь тельца первым лучам солнца. Ночной туман почти испарился, и стрекозы, усевшись на прибрежных голышах, вра-щали своими чудными, лупатыми глазами.
Из-за поворота, словно диск циркулярной пилы, ревя двумя взбе-шёнными моторами, выскочила лодка. Разрезала утреннюю тишину реки и, напугав жителей тайги, унеслась в верх по течению, неся на себе злого от холода и оттого ещё более решительного Володю Чаркова. – Врёшь, паря, я всё равно тебя найду… – шептали его посиневшие после ночлега на реке губы.
– Посмотрим, кто кого! – прокричал он, поворачивая рукоятку газа до упора.
ЗОЛОТАЯ БАБА
Рыбалка задалась, и Ярыгины в две удочки за час с небольшим успели надёргать половину садка, забив его голодным хариусом. Ярыгин-старший, отложив удилище, присел на камень, разворо-шил заготовленный хворост, собранный Иваном вдоль берега, чир-кнул спичкой, и весёлый огонек, ухватившись за кусок бересты, затре-щал и зажил своей собственной жизнью. В воздухе запахло баней.
– М-да… – изрёк Сергей Николаевич, с удовольствием причмокнув губами. Достал папиросу, выхватил из костерка горящую смоляную ветку и прикурил от неё. – Хорошо…
Иван выдернул очередную рыбёшку, бросил её в раззявленную пасть садка, поправил кусочек червя на мохнатом крючке – «мухе» – и снова забросил снасть на стремнину. Но не успел крючок коснуться воды, как его на лету схватил прожорливый хариус.
– На жор попали… Энто хорошо.
Иван кивнул в знак согласия, а Ярыгин-старший, попыхивая папи-роской, достал из вещмешка котелок, перегнувшись через валун, за-черпнул воды из Енисея и, отпив из него глоток-другой, умостил его между камней над костерком. Чуть помедлив, снова сунул руку в ме-шок, достал оттуда пригоршню черного пахучего чаю и сыпанул его в котелок, аккуратно стряхнув туда же с ладони прилипшие чаинки. За то время, пока отец варганил чай, Иван успел выдернуть еще три хариуса. Ярыгин-старший, разомлев на солнце, сбросил на валун ватник и расстегнул верхние пуговицы поддевки.
– Вань, айда чайку попьём…
Иван мотнул головой и снова забросил снасть. Ярыгин-старший ещё что-то хотел сказать, но неожиданно ивовое удилище в руке Ива-на дёрнулось так сильно, что затрещало, а сам Иван чуть было не сле-тел в реку. Леска жалобно дзынькнула и безвольно повисла на конце удилища, а в следующее мгновение из воды выпрыгнул таймень кило-грамм на пятнадцать, плеснул хвостом, обдав Ивана холодной водой, и скрылся в кипящей стремнине переката. Ярыгин-старший вскочил было с валуна, но передумал и, хлопнув себя по голенищу сапога, ве-село заметил:
– Вот видишь, и рыбий папа тебе говорит – харе… Иди, перекусим энто дело.
Он достал из вещмешка небольшой кусок брезента и, недовольно отшвырнув пару голышей, расстелил «скатерть». Голыми руками снял с огня котелок, в котором чай, закипев, поднялся чёрной шапкой, вы-тащил хлеб, развернул тряпицу с двумя малосольными хариусами и устроился поудобнее.
– Люблю я энто дело… – мечтательно заметил он, разрывая рыбу вдоль хребта и разглядывая янтарную мякоть на просвет.
– Хариус – первое дело, особливо малосольный, в нём вся сила со-храняется…
Отодрав хребет вместе с остальными костями, отломил кусок хлеба, уложил на него филе и смачно откусил, зажмурив глаза.
– М-м-мда… – замычал от удовольствия. – Сынок, плесни-ка мне чайковского…

 
Иван поровнее установил кружки и, спустив рукава на кисти, ухва-тил подкопченный котелок.
– Много мне не бухай… О, осе харе… – командовал отец. – А са-херу поболе, а то мать всё с медом заправляет, сахар на варенье бе-режет, а какой в нём толк-то? Вся витамина испаряется, покуда его варишь.
Они молча ели, глядя на бегущую куда-то вниз реку, на прибавив-шее солнце и на другой берег, где, озираясь как нашкодивший пацан, из кустов вышел медведь-подросток. Подняв морду, он с опаской гля-дел на Ярыгиных и громко втягивал черным маслянистым носом воз-дух.
– Трусится косолапый, а года через три еще и порыкивать будет, что мы тут у него расселись…
Ярыгин-старший одним глотком прикончил чай и, закурив, прива-лился к валуну, закрыл глаза. Иван с интересом рассматривал, исчер-ченное морщинами лицо отца. Мать рассказывала, что шрам, совсем небольшой рваный шрам у правой брови отца – это отметина, которую он принес с войны, а вот этот у губы оставила старая дедовская бердан-ка, которую порвало от нового бездымного пороха; мать говорит, это чудо, что ему не выбило глаза. А это...
Неожиданно Ярыгин-старший открыл глаза и встретился взглядом с сыном. Оба Ярыгиных долго смотрели друг на друга, пока старшему не надоело играть в гляделки.
– Ты чего, Вань?
Иван улыбнулся и отвёл взгляд.
– Да ничего, пап… просто…
Ярыгин-старший перевернулся на другой бок.
– Что это за «просто»? – пробурчал он, прикуривая потухшую папи-росу. – Ты ж на меня пялился. Мож, чего спросить хочешь? Так валяй. Чего там у тебя?
Иван улыбнулся, ловко запустил блинчик по неровной поверхности реки.
– Давай, давай, чего там у тебя? «Прооосто», – передразнил сына Ярыгин.
Иван привалился на локоть и, сдвинув картуз на затылок, снова по-смотрел отцу в глаза.
-Пап… Я хотел про бабу спросить…
Ярыгин-старший заворочался.
– Про какую ешо такую бабу? – недобро поинтересовался он. – Мать тебя подучила что ли?
Иван рассмеялся.
– Да нет. Ты про золотую бабу говорил, про Прошкину…
Ярыгин-старший затянулся и выпустил струйку сизого дыма в небо. – Ах, про энту… – смягчился он голосом и, перевернувшись лицом к костру, пошевелил догоравшую ветку.
– Так то старая история… И не шибко интересная… На заимку вер-нёмся, расскажу…
Иван точно знал, если отец сейчас не расскажет, потом уж из него и клещами историю эту не вытащишь.
– Расскажи сейчас…
Ярыгин-старший собрался было встать, но передумал, увидев, что Иван ремонтирует порванную тайменем удочку.
– Ладно, удилишку наладишь и рыбачить, а пока слухай… Ленин прислал в наши края одного человечка, говорят, ростом он был неве-лик, но духовит, как Мамай…
Иван замер и перестал вязать меховушку на крючок.
– Эх… паря! – Ярыгин-старший сел и скрестил перед собой ноги. – Я тебе брешу, а ты мотай вожжу.
Иван, опомнившись, продолжил облагораживать прихваченный ржавчиной крючок.
– Так вот, Ленин этого человечка прислал к нам, чтобы тот золо-то для него искал. Он всех на допросы попер, где мол золото, да куда его спрятали… А надо сказать, что у хакасов такой обычай был: когда они хоронили своих солдат и генералов, то на тот свет с ними и коней, и оружие отправляли, а чтобы им там легче было, золото в курганы зарывали, ну для откупа от чертей всяких. Так вот этот человечек и искал то золото, чтобы у покойников взять. Разрыли они несколько курганов, что в степи за Означенным, вытащили много золотишка, а золото не простое, самой высокой пробы – зелёное называется. И вот энтот человечек собрался уже было уезжать, да попался ему один бе-глый тувинец и рассказал байку про золотую бабу. Что, мол, есть такая у тувинцев в человеческий рост отлитая из золота божильница, и что, мол, молятся они на неё и зовут её не то Заринай, не то ещё как, только соблазнился этот человечек и попёр в Туву, за бабой энтой…
На том берегу медведь рухнул в воду и уже в следующую минуту подкинул в воздух приличного, килограмм на десять тайменя. Яры-гин-старший прикурил потухшую папиросу и, кивнув на другой берег, язвительно заметил:
– Вона мишка тваво тайменя потрошит…
Иван, очнувшись, закрутил леску на пальце.
Ярыгин-старший глубоко затянулся папиросным дымом и, выпу-стив его, продолжил свой рассказ.
– Так вот, энтот тувинец, что умотал от своих, привёл его в улуг суур – большое село по-ихнему, и они вдвоем упёрли энту золотую

 
бабу к Енисею, сварганили плот и пустились из Тувы сюда к нам, толь-ко не доплыли чутка, утопли.
Иван, завороженный рассказом отца, нервно улыбнувшись, спросил: – А баба?
– И баба с ними, шибко тяжёлая она была.
– А где? – заинтересовался Иван.
Ярыгин-старший выбросил в костровище окурок и встал на ноги. – На бороде. Где ГЭС сейчас ставят, самое узкое место было, Карлов створ называется, вот там и опрокинулись… Могилка у него в Означен-ном есть, а на могилке надпись «Комиссару Успенскому», энто фами-лия у него такая… А енук его друг значит, тот вообще пропал, так и не нашли его.
Иван закончил ремонтировать удочку и, нацепив на крючок жир-ного червя, забросил снасть, тут же поддев хариуса.
– Так, значит, это всё правда?
Ярыгин-старший недовольно сморщил лицо.
– Рыбёшку тягай. Правда-неправда… Кто его знает… Когда плоти-ну решили ставить, полгода водолазы ныряли, но вроде ничего не на-шли… Ладно, харе травить, до обеда порыбалим, а опосля рыбу запо-трошим, засолим и на лёд спустим.
ЛЕТАЮЩИЙ ПО ВОЛНАМ
«Казанку» подкинуло на буруне, и оголившиеся винты взревели так, что в ушах у Володи Чаркова отозвалась звенящая тишина. Упав на дно лодки, он отчаянно упёрся ногами и спиной в борта и чудом не был выброшен в беснующуюся реку. Лодка выровнялась, и винты, жадно ухватившись за воду, снова толкали её вперед на предельной скорости.
– Врёшь, не возьмёшь… – зло шептали посиневшие от холода губы. Мелкая рябь волны била по дну лодки так, что каждый удар отдавался у Чаркова во всем теле.
– Всё равно найду его, где бы он ни был…
Володя поднял бензобак и понял, что надежды осталось литров на пять, а то и меньше.
– Ничего, на веслах пойду, вдоль берега… Всё равно достану тебя, чемпион…
Он устроился поудобней на кормовой лавке, зафиксировал газо-вую гашетку, задвинул её в максимальное положение и, выдыхая в рёв двигателей слова, запел старую не то тувинскую, не то хакасскую пес-ню – печаль.
Хонгорой
Корiнмес чирiм – Хонгорой,Парбас чирiм – Хонгорой,Хайда полдынъ Хан чирi?Хайдар кiрдiнъ Пиг чирi?
ВСТРЕЧА
Иван собирал пожитки в большой баул, пропитанный рыбьим жи-ром и с прилипшей мелкой чешуёю по бокам. В бауле уже покоился выпотрошенный и тщательно промытый хариус.  Ярыгин-старший, привалившись спиной к вынесенному весенним половодьем пню, ку-рил, задумчиво глядя на реку.
– А чо он тебе, Ваня, не пондравился? – неожиданно спросил отец. Иван, забросив баул за плечи одной рукой и прихватив мешок с ры-бой второй, подошёл к отцу.
– Кто?
Ярыгин-старший поправил картуз.
– Ну энтот твой… тренер.
Иван опустил поклажу возле отца и, присев на нагретую гальку, вытряхнул из сапога песок.
– Не знаю...Какой-то он… малахольный… что ли…
Ярыгин-старший заинтересовался.
– Ну-у-у-у?… Дурковатый? – протянул он, затягиваясь папиросой. Иван снял с себя рубаху и подставил налитое мышцами тело сол-нечным лучам.
– Да нет, не то чтобы дурковатый… А вроде как чёрт в нем сидит, и фамилия у него подходящая – Чарков.
Ярыгин-старший задумался.
– Чарков?
Иван улыбнулся.
– А зовут его как Ленина – Владимир Ильич. Заладил одно и то же: сделаю из тебя чемпиона, сделаю чемпиона… – Иван безнадежно мот-нул головой. – Чудной он… Все наперёд загадывает.
Ярыгин-старший, откусив мундштук папиросы, выплюнул его в ку-сты.
– Мож, правду говорит? Прошка вон тоже такой был, молол что ни поподя, а всё ж сбывалось… даже смерть где примет, и то угадал… У них… – отец покрутил у головы растопыренными пальцами, – у эн-тих-то, такое бывает, хвеномен называется.

 
Иван что-то хотел ответить отцу про феномены, но оба они разом замерли, привстали и, повернув головы в одном направлении, насто-рожились. Первым нарушил молчание отец.
– Кого это леший несет?
Иван ничего не ответил.
– Уж не твоего ли чертка? – зубоскалил Ярыгин-старший. – Как его помянешь, так он тут как тут…
Иван, отряхнувшись, встал на ноги.
– Скажешь тоже, батя. Нужен я ему больно, за двести километров за мной в тайгу переть.
Иван снова прислушался теперь уже к явному шуму моторов. – На двух идёт… торопится. Может, дядя Толя Апраксин? У него тоже два «Вихря» стоят…
Ярыгин-старший повернулся к звуку правым ухом.
– А нет, энто «двадцать восьмые», а у Алексеевича тридцатки при-винчены… Никак Кузьмич в гости наладился…
Иван, зная об отцовых с Кузьмичем посиделках-выпивках, об их воспоминаниях о войне, которую прошли бок о бок все четыре года в одной разведроте, улыбнулся.
– И не сидится ему в конторе своей…
Ярыгин-старший поднялся на ноги, отряхнул брюки, фуфайку, по-правил картуз.
– А чего ты хочешь, паря? Разведка же.
ПОСЛЕДНИЕ ПОЛ-ЛИТРА
Нос лодки врезался в очередной бурун, и в лицо Володе Чаркову ударили холодные брызги, а лодку сильно тряхнуло. Один из моторов недовольно фыркнул, собираясь заглохнуть, но уже в следующую се-кунду, передумав, подхватил монотонную песню напарника. Володя, придерживая гашетку управления, наклонился, взял в руки бензобак и похолодел. Бензина осталось не больше пол-литра. Лицо его потем-нело, а рот перекосился страшной улыбкой. Тонкие полоски губ зло шевелились, но ветер и барабанная дробь в дюралевое брюхо лодки пожирали слова. Теперь и левый двигатель нехорошо «кашлянул». – Мамалыгу растуды её! – выкрикнул Володя Чарков в ясное небо. И в этот момент из-за поворота его взору открылась трогательная картина: на берегу, у заводи, образованной глубоко выдающейся в реку косой, отец и сын Ярыгины стояли в ожидании прибытия гостей. «Не хватает только платочков в руках», – усмехнулся Володя, радуясь своей удаче, заглушил мотор и направил лодку в заводь. Лодка молча,

по инерции, бежала к берегу, а Чарков встал в полный рост и, как ни в чём не бывало, махнул рукой в знак приветствия.
– Так вот ты куда забрался, чемпион?! А я за тобой!
Отец с растерянным лицом обернулся к Ивану и через силу выдавил: – Твой что ли? Малахольный?
Иван, откашлявшись, кивнул отцу и шагнул к берегу, чтобы при-нять лодку и втащить её на галечник. Он ухватил «Казанку» за швар-товый фал, потянул её на себя, а Володя Чарков, пробежав по лодке от кормы до носа, ловко спрыгнул на берег, оказавшись возле Ярыги-на-старшего.
– Физкульт – привет, Сергей Николаевич! – протянул Чарков руку изумлённому отцу. – Как рыбалка-то?
Ярыгин-старший, неотрывно глядя в озорные глаза Чаркова, по-жал ему руку и невразумительно промычал:
– М-му-кхе…Нормально…
Володя махнул рукой на лодку:
– А то последняя пол-литра осталась, думал уж не найду вас. Ярыгин-старший улыбнулся, прищурил хитрый глаз.
– А ты чего, нас по стакану искал что ли?
Ярыгин-старший покосился на Чаркова и, потянув воздух носом и не ощутив запаха алкоголя, неопределенно пожал плечами.
                ПОСИДЕЛКИ
Ладный костёр, потрескивая горящими сучьями, освещал лица, озаряя перед заимкой всю поляну тёплым жёлто-оранжевым светом. Лес стоял вокруг стеной. Было уютно и тепло. Иван снял с рогатки ста-рый закопченный чайник, разлил чай по кружкам.
Сергей Николаевич откусил кусочек колотого сахара и, смачно швыркая, запил его крепким лесным чаем.
– И чаво там, Вова, с Кузьмичом-то?
Чарков размешал ножом в кружке сахар, сделал небольшой глоток. – Сам хотел, да его в Шушу вызвали…
Ярыгин-старший настороженно приподнялся с лежака на локте. – С чего энто в Шушу?
Володя отодвинул от себя кружку и, аккуратно вложив нож Ярыги-на-старшего в ножны, протянул его хозяину.
– Да кто его знает… Не поехал – и всё.
– А собирался?
Володя улыбнулся.
– Шибко хотел… Говорил: отвезу тебя самолично к Ярыгиным… Не получилось… А я уже думал каюк… Не найду вас… Бензин-то кончил-ся, стакана два осталось…
Ярыгин-старший недовольно крякнул.
– А я-то думаю, чего ты про пол-литру метёшь… Везучий ты. А если бы мы в тайгу ушли?
Чарков пожал плечами.
– Пошёл бы за вами.
– А мишку-то не забоялся бы?
– А чего его бояться-то? – усмехнулся Чарков. – Про него думать надо… Отец говорил: дурь нужно умом брать…
Ярыгин-старший лукаво посмотрел на задиристого тренера.
– Ну-ну… А ты случаем не Таштыпский будешь?
Володя, отхлебнув чаю, утвердительно кивнул.
– Отец… Илюха Чарков?
– Он.
Ярыгин-старший хлопнул себя по голенищу сапога.
– А туды его маму! То-то я гляжу…Тогда понятно…
– Чего?
– Похожи вы… Он такой же настырный… Как он сам-то?
Володя поджал под себя одну ногу и уселся поудобнее.
– Помер… Уже год как…
– Да ну? А чего так?
– С кедрача упал, два дня помаялся и умер…
Ярыгин-старший отставил кружку с чаем.
– М-да… Вот неугомонный… Так выходит, Прошка Катожеков тебе родственник.
Володя кивнул.
– Дядька, по матери… Я слыхал, утонул он…
– Есть такое дело…
Чарков недобро улыбнулся.
– Говорят, золотишко утянуло.
Ярыгин-старший, огорчённо крякнув, поднялся на ноги.
– Говорят?! Говорят, в Москве кур доят! Разбрехались к ночи… Ло-житься надо, завтра вставать со срання.
Сергей Николаевич, не прощаясь, подхватил телогрейку и, отрях-нув её на ходу, скрылся в темноте в направлении заимки.
– А батя у тебя серьезный… – заметил Чарков, оставшись наедине с Иваном.
Тот встал следом за отцом.
– Владимир Ильич, пойдем укладываться…
Чарков молодцевато развалился, распахнув старую брезентовую куртку.
– Да нет, Вань, я здесь, у костерка, воздухом подышу... Воздух-то какой! Иван выплеснул из кружек остатки чая, завернул в полотенце хлеб и вяленое мясо и всё это упрятал в вещевой мешок.
– Нельзя… Медведь порвать может, шарится тут один…
Чарков, самоуверенно улыбнувшись, потянулся.
– Да ладно, Ваня, я не вкусный, чего ему меня кушать? Я…
Вдруг из таёжной темноты раздалось уханье ночной птицы. Чарков неожиданно резво подскочил на ноги, замер и прислушался к чему-то невидимому.
– Это кто, Ваня? Не медведь?!
Иван отвернулся в темноту, чтобы скрыть улыбку, откашлялся и, обернувшись к Чаркову, серьёзно предположил:
– Может, и он… А может, и не он...
Чарков крутанул головой, прихватил полную до краёв кружку с го-рячим чаем и засеменил в темноту.
– Вы куда, Владимир Ильич?
Чарков оглянулся:
– Что-то я озяб, Вань… Пойду-ка лучше к Сергею Николаевичу, по-говорю с ним насчёт тебя…
Иван улыбнулся.
– Так не туда вам… Воон там отец… – Иван кивнул головой за спи-ну, где в окне заимки только что затеплился слабый свет керосиновой лампы. – А, ну да…
Чарков отхлебнул глоток чая из кружки, которую держал в руках, чтобы не расплескать по дороге, и поспешил на свет.
Иван поднял и отряхнул кусок брезента и хотел было его свернуть, как ощутил на себе чужой недобрый взгляд. Ему даже показалось, что в темноте кто-то движется, большой и неповоротливый, поблескивая из-за кустов чёрными масленичными глазками. Иван вскинул ружьё, на ходу сняв его с предохранителя, настороженно прислушался…
ШУРИК
Через дверной проём Александр видел, как мать опустилась на ко-лени под иконами и, крестясь, зашептала молитву: «Господи Иисусе Христе Боже наш, истинный и живый путю, состранствовати мнимо-му Твоему отцу Иосифу и Причистой Ти Деве Марии во Египет изво-ливый, и Луце и клеопе во Еммаус спутешествовавый! И иные смирно молим Тя, Владыка Пресвятый, и рабом Твоим сим Твоею благода-тию спутышествуй. И якоже рабу Твоему Товии, ангела хранителя и наставника посли, сахраняюша и избавляюща их от всякаго злаго обстаяния видимых и невидимых врагов и ко исполнению заповедей Твоих…»
Шуркины веки смежились, и последняя мысль пронеслась в засы-пающей голове: надо не забыть завтра Вильке морду намылить, чтоб не лез к сёстрам…
Мать ещё долго стояла на коленях, обращаясь к Невидимому и Всемогущему, крестилась, кланялась, мягко прикасаясь к половицам лбом…
ЕХАЙ, СЫНОК
Енисей ещё кутался в пелену тумана, солнце только-только подо-бралось к макушке Боруса, а люди на берегу реки уже прощались друг с другом.  Ярыгин-старший хорохорился. Задиристо заломив картуз на затылок, провожал Володю Чаркова и Ивана. Он откусил кончик бумажного патрона папироски и, разжевав его, выплюнул на гальку. Иван поднял лежащий перед отцом мешок.
– Ты чего, пап?
Ярыгин-старший деловито высморкался. Сверяя показания своих стареньких немецких часов, привезённых с войны, посмотрел на уже засиявший ледник Боруса.
– Пора вам… Я чо хотел тебе, Вань, сказать-то… Чарковы просто так по тайге не шастают… Да и не отстанет он от тебя – настырные они, вперёд глядят, назад не заглядывают…
– А как же с покосом?
Отец махнул рукой.
– Да  ладно,  ехай  сынок!  Раз  такое  дело,  без  тебя  управлюсь… Николай опять же с Василием на неделе собирались…  А вдруг,  ты  и взаправду чемпионом станешь? Ты ж  Яры-га! – Сергей Николаевич рубанул правой рукой прохладный утренний воздух так, словно в руке у него была зажата казачья шашка. –  Рубящий,  значит… Кумекаешь? Иван кивнул отцу в знак того, что всё он кумекает и ничего не забудет. Ярыгин-старший затянулся папироской, приобнял за плечи сына, протянул руку Чаркову.
– В общем, так, ребя, вниз пойдете. Не бузуй, Володя, бензин не жги, идите насухо, да на поперечине перед поворотом развернись и трави помалу, пока не скатитесь, а там за день, глядишь, снесет и до Сизой… Иван хотел уже шагнуть через борт в лодку, но неожиданно отец снова притянул его к себе и обнял, сжимая своими железными руками. Чарков вылез из-под бушлата, долго, с прищуром смотрел на Сергея Николаевича, пока Иван не столкнул лодку с берега и не стал управ-ляться с вёслами, выгребая из заводи. Володя встал на ноги, пошаты-ваясь в такт весельным гребкам, и, подняв руку, громко крикнул на всю тайгу:
– Не грусти, Сергей Николаевич, я тебе его через год чемпионом привезу!
Неожиданно Ярыгин-старший спохватился, словно цепляясь за со-ломинку:
– Ему же в армию в этот год…
«Казанку» цепануло течением, и Чарков с трудом удержался на но-гах. Теперь лодку вряд ли можно было вернуть к берегу: всё быстрее, всё ходче пошла она по течению вниз.
Уже на ходу, перекрывая гул реки, Чарков прощался:
– До свидания, Сергей Николаевич! Не беспокойтесь за Ивана! Я с большим человеком из Красноярска говорил, он обещал к себе его забрать служить!
Лодку отбило от стремнины, и Иван налёг на весла.
Ярыгин-старший щелчком, зло отбросил в воду окурок и, прищу-рившись, как в прицел ружья, с недоверием в голосе крикнул:
– Он чо у тебя, главнокомандующий?!
Течение ударило в борт лодки и тут же подхватило её, пытаясь под-мять под себя. Иван уложил весла вдоль борта. Чарков от удара присел на лавочку и, подняв руку и перекрывая гул реки, выпалил: – Навроде того… Только среди борцов!
Река уже уносила их за поворот, и в это мгновение Иван увидел, что отец зябко крестит и его, и Володю Чаркова, и пляшущую на бурунах лодку.
ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ
В просторном зале, застланном матами вокруг борцовского ковра, болея за своего товарища, улюлюкали, свистели и покрикивали чело-век двадцать-двадцать пять молодых мужчин и юношей в спортивных трико. Тут же за тренерским столом царственно восседал, наблюдая за схваткой, первый в Красноярском крае мастер спорта по вольной борьбе Дмитрий Миндиашвили. А рядом с ним, неуютно ёрзая на сту-ле, то и дело вскидывая руки и издавая нечленораздельные выкрики, переживал за своего воспитанника Володя Чарков. Вот напряжение его достигло высшей точки, и он вскочил на ноги.
– Ваня! Чего ты с ним танцуешь?! Не позорь меня!
Иван, попридержав противника, оглянулся на Чаркова, замер, улыбнулся и, кивнув ему в ответ, подхватил борца и со всего маху при-печатал его к ковру. И тут же уселся на него сверху.
– Туше! – резюмировал Миндиашвили.
Чарков улыбнулся и от удовольствия потёр ладони.
– Семь-ноль, Георгич, как я и говорил.
Миндиашвили невозмутимо посмотрел на Чаркова, гордо подняв-шего голову, и попытался его урезонить:
– Эээ, Володя, ты где взял этого медведя? В тайге что ли? Что это за приёмы у него такие? Взял человека, бросил его и задавил. Так ника-ких спортсменов на него не напасешься.
Чарков улыбнулся:
– Из тайги, из тайги – угадал. Так как тебе парень, Дим?
Миндиашвили, поправив вихрастые волосы пятерней, ещё раз уко-ризненно взглянул на Чаркова и, ничего не ответив, поднял руку: – Олег! Михайлов!
От сидящих вокруг ковра юношей отделился высокий крепко сло-женный парень в красном трико. Миндиашвили подал ему знак: – Выйди-ка.
Олег сбросил с плеч олимпийку, выбежал в центр ковра к Ивану, протянул руку. Не успел Иван ответить ему на рукопожатие, как Мин-диашвили свистнул в висящий у него на груди блестящий свисток, и борцы, упёршись лбами, сошлись в схватке. Показалось, что время остановилось. Ноги борцов упёрлись в ковер, руки намертво сплелись
в узлы, а в повисшей тишине зала было слышно лишь прерывистое громкое дыхание и треск не то ломающихся костей, не то рвущихся су-хожилий. Раздался тяжёлый выдох, Олег попытался было освободить руки, но в то же мгновение Иван, оторвав его от ковра и прогнув спи-ну, перебросил через себя, впечатывая в упругую поверхность мата. Секунды шли, а Миндиашвили, поражённый увиденным, так и не ре-шался прервать схватку, надеясь на продолжение поединка.
– Туше! – крикнул Володя, выбегая на ковёр и вытягивая Ивана за руку. – Чистое туше! А?! Как тебе парень?! Берёшь?
Иван подал руку Олегу и, подняв его на ноги, обнял.
– Извини…
Олег обнял его за плечи.
– Да чего там… Поздравляю.
Иван заглянул в его глаза:
– С чем?
Олег улыбнулся и похлопал его по плечу.
– Георгич тебя теперь точно возьмёт.
Миндиашвили вышел на ковёр и, подозрительно поглядывая на Чаркова, отвёл Ивана в сторону.
– Молодец. Что это за приём у тебя такой?
Иван улыбнулся, пожал плечами:
– Колесо…
Миндиашвили насторожился.
– Какое колесо?
Иван ещё шире улыбнулся:
– Мельничное, от старой мельницы…
Мито наморщил лоб.
– Мельница?
Иван отрицательно мотнул головой:
– Нет, колесо от старой драги…
Миндиашвили ничего не мог понять:
– Какая драга? Какое колесо? Ты толком можешь объяснить?! На помощь Ивану подоспел Чарков и, подхватив Миндиашвили, отвёл его чуть в сторону.
– Ну как тебе парень, Дим? Берёшь? А?! Ну, берёшь?!
Мито взъерошил густые вьющиеся волосы.
– Беру, беру! Что тут непонятного? Кто от такого откажется? Ты мне скажи, что это за колесо такое? Это ты ему голову забиваешь?
Володя хоть и удивился, но виду не подал. И с присущей ему дело-витостью пояснил:
– Это из ихней борьбы…
Мито выпучил глаза:

 
– Из какой это «ихней»?
Чарков на мгновение задумался и уже в следующую секунду радуж-но улыбнулся:
– Из таёжной, у них там в тайге такая есть…
Миндиашвили, с подозрением глядя в хитрые глаза Чаркова, поин-тересовался:
– А как она называется? Почему я о ней ничего не знаю?
И, обернувшись к Ивану, переспросил его:
– Как называется твоя борьба?
– Моя?
– Да вот это колесо твоё?
Иван улыбнулся и пожал плечами. И снова ему на помощь пришёл Чарков:
– Дима, ну что ты пытаешь парня? Ему, может, и говорить про это нельзя. Сам знаешь: тайга – закон, медведь – прокурор. Правда, Вань? Иван смущённо кивнул:
– Ну да, у нас так говорят…
Миндиашвили ещё раз заглянул в сияющие глаза Чаркова и резю-мировал:
– В общем, так. Тебе в армию когда?
– Весной, – быстро ответил сияющий Чарков за Ивана.
– Я не тебя, я его спрашиваю, – строго заметил Мито, смерив Во-лодю укоризненным взглядом, охлаждая его пыл.
– Весной, – повторил Иван.
Мито пожал ему руку.
– Вот и отлично. Призывайся, здесь у меня есть один знакомый майор, он тебя в Красноярске оставит, в военном училище у Ильина, а я уж там договорюсь с Сашей, что и как.
Миндиашвили ещё раз пожал Ивану руку и, подхваченный Чарко-вым и увлекаемый им из зала, уже на ходу обернулся к Ивану:
– Рядовой необученный. Смотри, весной я сам за тобой приеду!
БЕГЛЕЦ
Сентябрь сухой, холодный и солнечный выдался в этом году. На душе у Мито было светло и радостно. Заехав на рынок и прикупив для семейного обеда продукты, Дмитрий Миндиашвили остановил такси и радостно объявил:
– На холодильник!
Водитель с уважением посмотрел на нагруженного пакетами гру-зина.
– Провожаете кого в армию?
Мито улыбнулся:
– Нет, дорогой, наоборот – встречаю.
Расплатившись с водителем, Мито перешёл улицу, напевая что-то весёлое, и хотел было открыть дверь с табличкой «дежурный по МП», но она вдруг распахнулась, и на пороге перед ним вырос общевойско-вой капитан с красной повязкой на левой руке.
– Вы к кому?
Мито радушно улыбнулся:
– Уважаемый, подскажи, где здесь найти Ивана Ярыгина?
Капитан поправил фуражку и посмотрел в светящиеся глаза Дми-трия.
– Призывник?
Мито кивнул и, подняв вверх свободную руку, добавил:
– Высокий, рыжий такой…
Капитан хохотнул.
– Рыжий? Шушенский-то? Отправили твоего Ярыгина, генацвали. Уже часа два как на восточный литер всю команду посадили.
Из руки Мито выпал пакет с зеленью.
– Как посадили? Какую команду, капитан? Его майор Соколов за-брать должен!
– Соколов… – капитан задумался. – Что-то я сегодня его не видел… Но раз должен был забрать, значит, забрал.
Капитан улыбнулся помрачневшему Мито и уже хотел было ухо-дить, но странный звук остановил его, и он пристально посмотрел на Миндиашвили.
– Что?
Мито, преодолев спазм в горле, выдавил из себя:
– Где он?!
– Кто? Соколов? – В свою очередь удивился капитан.
Мито упрямо мотнул большой головой и, наклонив к капитану ши-рокий лоб, уточнил:
– Литер этот!
Капитан неопределенно махнул куда-то рукой:
– Так на товарном…
По ступенькам крыльца запрыгали яблоки и гранаты, потом разбе-жались распуганные жёлто-зелёные виноградины, а капитан отшат-нулся, глядя в спину метнувшемуся через дорогу грузину.
– Э-э! Товарищ! Не успеешь, документы уже приняли…
Его фразу оборвал визг и скрежет тормозных колодок черной «Вол-ги», замеревшей перед Мито. Из машины выскочил рослый водитель: – Ты что, совсем рехнулся?! Жить надоело?! Мито кинулся к водителю:
– Добрось до товарного! Мне очень нужно! Не успею, беда будет! Добрось, будь человеком!
Пока водитель пытался освободиться от вцепившегося в него не-знакомца, пассажирская дверь «Волги» открылась и из машины вы-шел невысокий мужчина в чёрном плаще.
– В чем дело, товарищ? – холодно глядя в горящие глаза Минди-ашвили, спросил он.
Мито, быстро сообразив, что вопрос нужно решать с ним, отпустил водителя и выхватил из кармана пригоршню мятых купюр.
– Дорогой ты мой человек, возьми! Возьми деньги!
Человек отступил от Мито на шаг:
– В чем дело?
– Если я не успею, – грузин махнул рукой куда-то вперед, – беда будет! Нужно спасать!
Человек посмотрел на водителя, кивнул ему и, открыв переднюю дверцу, пригласил Мито в машину:
– Садитесь...
Мито вскочил на сидение, захлопнул за собой дверцу и забарабанил свободной рукой по передней панели машины.
– Дорогой! Я тебя прошу, поехали быстрее! Любые деньги плачу! Водитель взглянул в зеркало заднего вида и, получив разрешение у пассажира, обратился к Мито:
– Куда надо-то?
Мито махнул рукой вперед:
– Красноярск-товарный.
Машина завелась и, сделав разворот, помчалась в обратную сторо-ну. Миндиашвили хотел было возразить, но водитель упредил его во-прос:
– Товарный в другом направлении.
А человек, сидящий на заднем сидении, сдержанно улыбнувшись, поинтересовался:
– Кого всё-таки спасаем?
Мито, дёрнув шеей, сглотнул застрявший хрип:
– Борца! Будущего чемпиона Красноярского края! По вольной борьбе!
– Ну, если по вольной борьбе, да ещё Красноярского края… дело хорошее. Как фамилия?
– Ярыгин! Иван Ярыгин!
Пассажир на заднем сидении снова улыбнулся:
– Да нет. Твоя?
– Моя? Миндиашвили… Машина остановилась.
– Приехали… Красноярск – товарный, – сообщил водитель.
Уже на ходу Мито протянул ему скомканные деньги.
– Возьми, дорогой!
Водитель покачал головой и покосился на пассажира на заднем си-дении.
– Не надо ничего, товарищ. Бегите, спасайте своего борца, нам в крае они ой как нужны. Побед нашему чемпиону! Смотри, не упусти его!
Мито метнулся в толпу, провожающую поезд, на ходу махнув пасса-жиру «Волги». Тот улыбнулся:
– Ох уж мне эти грузины... Такой Миндиашвили и самолёт на ходу остановит. Молодец.
Водитель повернул ключ в замке зажигания.
– Куда, Александр Ильич?
Пассажир вытащил руку из кармана, щёлкнул предохранителем и, сунув в карман пистолет, прикрыл глаза ладонью.
– В горком... Потом можешь пообедать.
...Мито бежал вдоль состава, заглядывая в запыленные окна ваго-нов в надежде увидеть Ивана.
– Где ты? Где?
Иван увидел Мито первым, взял сумку с вещами и приготовился к высадке. Но какой-то сержант встал у выхода из вагона, никого из призывников не выпуская на улицу. Мито увидел его, когда до Ивана оставалось бежать еще целый вагон, он махнул ему и закричал:
– Иван! Иван!
Иван попытался спуститься. Но его остановил сержант:
– Не положено!
– Да я с дядей проститься… – соврал Иван.
– Не положено!
Мито добежал до Ивана, и тут офицер, выглянувший из соседнего вагона, поманил сержанта к себе и зычно крикнул:
– Алфёров, помоги погрузить личные дела призывников!
Строгий сержант хотел что-то возразить, но офицер вкрутил такой десятиэтажный мат, что тот кинулся выполнять приказ.
– Здрасьте, Дмитрий Георгиевич. – Иван облегчённо выдохнул и спустился к Миндиашвили.
Мито выхватил у него сумку с вещами.
– Ты чего здесь делаешь?
– В армию ухожу, – усмехнувшись, ответил Иван.
Миндиашвили зашипел:
– Почему-у-у?
Иван улыбнулся:
– Так ведь никого не было, никто за мной не пришёл…
Миндиашвили снова огляделся и негромко, но отчетливо скоман-довал:
– Двигай за мной, Ваня!
Иван посмотрел по сторонам, строгий сержант помогал грузить мешки с делами в штабной вагон, да и всем остальным было не до него.
– Давай! – скомандовал Миндиашвили и, прихватив Ивана за кисть, поволок его подальше от состава.
Уже за спиной Иван услышал команду дежурного офицера:
– По вагонам!
И последний раз в своей жизни увидел растерянное лицо сержанта, который в сутолоке пытался найти высокого рыжего крепко сложен-ного призывника, толкавшегося в тамбуре охраняемого им вагона. – Шевелись! Шевелись, Ваня! – кричал на бегу Мито.
Иван уже не слышал ни гудков поезда, ни лязга отправляемых на Дальний Восток вагонов. Они добежали до угла улицы и, запрыгнув в подошедший трамвай, еще не веря своей удаче, долго молчали, погля-дывая друг на друга.
У ВОЕНКОМА
На следующее утро Миндиашвили, заперев спящего Ивана в квар-тире, отправился к военкому Красноярского края узнать судьбу доку-ментов Ивана. Он даже предположить не мог, какие громы и молнии обрушатся на него, как только он переступит порог военкома.
– А-а-а, явился! Ты знаешь, что вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность карается по закону? Знаешь ли ты это, стар-шина?!
Мито неуверенно кивнул. Военком вскочил и со всей силы грохнул пудовой ладонью об стол так, что тяжелая бронзовая чернильница подпрыгнула на месте и чуть не перевернулась на разложенные доку-менты.
– А если вы знаете об этом, старшина Миндиашвили, вы обязаны сообщить мне, где прячете этого дезертира.
Мито переступил с ноги на ногу.
– Ты сам-то понимаешь, что стал соучастником преступления?! – не унимался военком. – Чего молчишь?
Мито откашлялся и для пущей уверенности сделал шаг вперед.
– Я считаю, что поступил правильно… Если его отправят из Красно-ярска, край потеряет прекрасного борца.
Военком пристально посмотрел на Диму.
– Ты об этом военному прокурору расскажешь! Понял? Совсем оборзели! Кого хотят, оставляют, кого хотят, отправляют! Дельцы! – Я сразу хотел к вам, но меня отговорили, сказали, что сами ре-шат...
Военком не на шутку взбеленился:
– Кто?! Кто тебе это сказал?!
Мито опустил голову и стал рассматривать носки своих ботинок. – Молчишь? Это хорошо! На допросе тебе это пригодится! Развед-чик, мать твою!
Мито поднял голову:
– Не надо.
– Чего не надо?
Мито, откашлявшись, пояснил:
– Про маму не надо.
Военком хотел что-то ответить, но сдержал себя, терпеливо сжав губы в тонкую бледную полоску. Поразмыслив секунду, сдержанно сказал:
– Знаешь что, Дима? Даю тебе три дня! На его устройство и на все дела. Если не разрешишь, обоих вас отправлю в тюрьму. Это по-нятно?
Мито просиял:
– А документы?
Военком поправил пшеничный чуб, достал папиросу и, закурив, со-общил:
– Вернули уже! Куда ты его хочешь?
Мито, сдерживая улыбку, поведал военкому о том, что хочет отпра-вить служить Ивана во вспомогательную роту Красноярского радио-технического училища к Ильину. При упоминании фамилии Ильина военком смягчился:
– К Саше? Военная специальность у Ярыгина есть?
Мито кивнул:
– Водитель… Автошколу в Абакане закончил.
Военком удовлетворительно хмыкнул, воткнул тлеющую папиросу в пепельницу, покрутив её там для верности, и взял связку ключей. – Это хорошо… – кивнул он, заканчивая разговор с Миндиашвили. Уже на выходе, похлопав Диму по плечу, заглянул ему в глаза: – Может, и в самом деле из парня что получится?
КОНЕЦ СЕМЕЙНОЙ ИДИЛЛИИ
Мито всегда мечтал так жить. Тёплый дом, любимая жена, пирож-ки, чай, уютная кухня. И чтобы музыка играла, как раз такая, как сей-час играет. Мито откусил от горячего пирожка с печёнкой кусочек и, как кот, зажмурился от удовольствия.
– Мда… – потянулся он, прожёвывая пирожок и запивая его слад-ким чаем с лимоном. – Вот это жизнь…
Супруга Мито, красавица Тамара, обернулась от пышущей жаром плиты, где она колдовала над пирожками:
– Дим, ты что-то сказал?
Мито встал, улыбнулся счастливой улыбкой, приобнял супругу и поцеловал ее в шею.
– Я сказал: спасибо тебе, любимая…
Он ещё раз поцеловал жену. Тамара улыбнулась.
– На здоровье, любимый. Сейчас с яблочками еще пожарю. Бу-дешь?
Мито обнял Тамару ещё сильней.
– Конечно, буду… Но после тренировки.
Он посмотрел на часы.
– В два часа ровно – в зале надо быть, а я объелся…
Тамара повела округлым плечом, ослабив стальные объятья Мито, перевернула подрумянившиеся пирожки и повернулась к мужу. – Решил вопрос с Ярыгиным?
Мито поцеловал её в щеку.
– Да. Всё хорошо, Томчик… Через неделю заберу его, тренироваться начнем, ох и влетело же мне за него!
– А чего сразу не забрал?
Мито опять поцеловал супругу.
– Нельзя! – торжественно сообщил он. – Парень должен прочув-ствовать, что такое настоящая армия! Иначе как? Служба в армии – священная обязанность и почётный долг каждого гражданина!
Мито поднял указательный палец к потолку.
– Пусть пообвыкнется, притрётся. Солдатский коллектив – дело хорошее, присягу они уже приняли, так что теперь он полноправный воин… Я вот, когда старшиной служил… у меня порядок в роте… зна-ешь, какой был?! Все по струночке…
Тамара, улыбнувшись, поцеловала Мито, и тот обмяк от прикосно-вения её губ. Пытаясь справиться с чарами, он мягко, но решительно, отодвинул любимую от себя.
– На тренировку пора... Но, не удержавшись, ещё несколько раз поцеловал жену в губы. По-том отвернулся и стал складывать вещи в спортивную сумку. Тамара улыбнулась и, вернувшись к пирожкам, выключила плитку.
– А потом ты его куда?
– С ребятами договорился, в общежитии жить будет, правда, дале-ковато… Но чего там, поживём – посмотрим.
Тамара удивилась:
– В общаге? Да ты с ума сошёл? Там же дни рождения, свадьбы, танцы, пьянка-гулянка с утра и до вечера. Никакого режима. У нас ме-ста полно. Может, заберём твоего Ярыгин к себе? И тебе спокойней будет…
Мито кинулся к жене, подхватил её на руки, как пушинку, и закру-жился с ней по комнате.
– Томчик, а ты не против?!
Тамара прижалась к Мито.
– Конечно, нет! Я же сама предлагаю тебе …И не крути уже меня так, а то у меня голова кружится…
Мито остановился и бережно, словно хрупкую вазу, поставил на ноги супругу, нежно прикоснулся губами к её пухлым губам, пахну-щим пряностями.
– Спасибо тебе, Томчик! Я всегда знал, что ты такая у меня одна! Губы их слились в поцелуе, голова у Мито закружилась, и он вдруг подумал: может, и не ходить сегодня на тренировку, а? Но его мысли оборвал дверной звонок. Мито, превозмогая себя, оторвался от жены. Оглянувшись, недовольно спросил:
– Кого там чёрт принёс?
Подошёл к входной двери, оглядываясь на загадочно улыбающую-ся рыжеволосую Тамару, и сердито открыл замок. С той стороны, пе-реминаясь с ноги на ногу и тяжело дыша от долгого бега, стоял Валера Носырев, один из его воспитанников.
– Здрасьте, Дмитрий Георгиевич…
Выражение лица Мито смягчилось, он отступил в глубь квартиры, давая возможность пройти Валерке, но тот не сдвинулся с места. – Заходи, Валера, что случилось?
Валера отрицательно замотал головой.
– В спортзал звонили, Вас командир училища Ильин разыскивает. ЧП у них какое-то произошло, – выпалил он на одном дыхании. Не успел Носырев договорить, как Мито уже вихрем вырвался из квартиры и, увлекая за собой ходока, исчез из поля зрения Тамары. Та всплеснула руками и в пустоту гулкого коридора малосемейки крик-нула:
– Митя! Мить! Куда же ты в тапочках?!
Было слышно, как вниз по лестнице неслась лавина, а к Тамаре, пе-репрыгивая с пролёта на пролёт, вернулось отчаянно-грузинское: – А-й-й-й!
* * *
Мито нёсся через весь город к корпусам военного училища, как взбешенный паровоз.
Адъютанту командира училища повезло, что он не находился в при-ёмной, поэтому Мито ворвался в кабинет Ильина практически беспре-пятственно, если не считать двух-трёх стульев, что снёс по пути. За большим дубовым столом, перетянутым зелёным сукном, с по-темневшими от времени позолоченными ножками – сидел строгий командир училища, полковник Ильин, и пристально, словно в при-цел, смотрел Мито в глаза. Миндиашвили, ворвавшись в кабинет, под взглядом Ильина сразу присмирел и осунулся.
– Здравствуйте, Александр Витальевич…
Ильин, не мигая, холодно смотрел на Миндиашвили. Дима пересту-пил с ноги на ногу и только тут увидел, что обут в домашние тапочки, да еще не свои, а жены.
– Дима, скажи, что я тебе плохого сделал?
Мито проглотил пересохшим горлом слюну.
– Вы?!
Ильин встал из-за стола.
– Да, я, Дима, полковник советской армии, что я тебе плохого сде-лал, что ты меня вдруг обманул?
– Я?… Вас?
Ильин закурил.
– Ты же говорил, что Ярыгин – борец! Так?
Мито просиял.
– Да – да, борец, очень хороший борец!
Но вспомнив, что его привело в этот кабинет в розовых тапочках жены, Миндиашвили насторожился.
– А что случилось? Зачем Вы спрашиваете, Александр Витальевич? Ильин, поморщился, затушил окурок в массивной малахитовой пе-пельнице.
– А затем… Боксёр твой Ярыгин, а не борец!
На лице Миндиашвили появилась страдальческая гримаса непони-мания.
– Какой боксёр… Виталич?
Ильин зло ухмыльнулся, убрал со стола газету, под которой оказа-лась стеклянная плоская банка, какими пользуются в поликлинике.
В ней лежало несколько желтовато-белых кусочков керамики, очень похожих на зубы.
Мито привстал.
– Что это, Виталич?
Ильин отшвырнул газеты.
– Ну ты и наглец! Это ты меня спрашиваешь?! Это я тебя спраши-ваю: что это такое?! – повысил голос Ильин.
Мито нерешительно развёл руками, округлив глаза, всем своим ви-дом молча давая понять полковнику, что даже не догадывается, что там в этой банке за огрызки.
– Не знаешь?! – хищно вскинулся Ильин. – Так я тебе скажу! Это, друг ты мой сердечный, трибунал! Твой Ярыгин избил сослуживцев. Лучшему боксёру спортвзвода зубы выбил! А ему на окружных сорев-нованиях выступать, а через полгода домой ехать, как я его, без зубов, к маме отправлю?
Мито отчаянно выдохнул.
– Ярыгин не мог такого сделать! Он бы прежде у меня спросил… Если бы ситуация была какая…
Ильин закурил.
– Ну, сделал же. Вот и вещественные доказательства имеются. – Ильин сделал кивок головой в сторону банки.
Мито судорожно соображал, что делать. Ему пришла в голову ум-ная мысль:
– Так это?... Может, новые поставим? У меня в шестом микрорайоне земляк зубы делает! Так красиво делает, загляденье просто!..
Ильин, глядя на него исподлобья, с укоризной покачал головой. – Ты своему Ярыгину мозги новые вставь! Нет у тебя такого знако-мого мастера?!
Мито сокрушённо помотал головой и с досадой прищёлкнул языком. – …А сам Ваня что говорит?
Ильин ткнул папиросу в пепельницу.
– Молчит твой Ваня, как партизан. Набычился и молчит. Хочешь сам переговорить с ним?
Мито кивнул. Ильин снял с телефонного аппарата трубку и обра-тился к связисту на коммутаторе:
– Ильин говорит. Ну-ка, соедини меня с гауптвахтой.
В кабинете зависла тишина, в которой Мито отчётливо слышал каждый шорох в чёрной карболовой трубке массивного телефона. И потому вздрогнул, когда тишину кабинета разорвал молодой, осип-ший голос с другой стороны провода.
– Дежурный помощник начальника гауптвахты лейтенант Ярыгин слушает!
Ильин, покосившись на притихшего Миндиашвили, властным го-лосом поинтересовался:
– Ярыгина ещё не отправили на гарнизонную?
Мито мог поклясться, что слышал через трубку, как на той стороне провода щёлкнули каблуки лейтенанта Ярыгина.
– Никак нет, товарищ командир училища, наряд на этапирование подозреваемых Ярыгина и Шахбиева должен поступить только завтра! У Мито при слове «этапирование» комок из горла провалился ку-да-то в живот, и в груди образовалась обречённая пустота.
– Я сейчас подъеду, – сказал Ильин и положил трубку.
ФИЛОСОФЫ
Завсегдатаи называли гауптвахту «рюмочной». А как можно ещё назвать узкий, не больше метра шириной, коридор вдоль десяти «ста-канов» – одноместных камер, где не то, что лечь невозможно, а не каждый и присесть-то на пол сможет. Так в них и стояли, в этих «ста-канах», опоздавшие с увольнения курсанты и нашкодившие срочники из роты обслуги военного училища. Видали «стаканы» и более серьёз-ную публику… Чего только стоит посетитель «рюмочной» – замполит Заквашко, устроивший погром и пьяный дебош в офицерском клубе! Или попытавшийся свести счёты с жизнью лейтенант Кравченко, из-мученный несчастной любовью. Вообще-то, в «рюмочную» офицеров доставляли крайне редко и только по личному распоряжению коман-дира училища полковника Ильина.
Иван стоял в камере с закрытыми глазами, взявшись руками за ре-шётку. Губы его едва шевелились, он что-то напевал, почти без слов, мелодию из детства. Из зимнего вечера. В избе у Ярыгиных уже со свет-ла собирались родственники и друзья, ставили большой стол, месили тесто, заносили порубленное на морозе мясо, и, пока оно оттаивало, женщины возились с мукой, а мужчины, во главе с отцом Ивана, рас-положившись в углу, у печи, на небольшом круглом столе под лампой, не прячась, обстоятельно беседуя, подмолаживались самогоном, поку-ривали папироски и негромко обсуждали политическую обстановку в стране и во всём мире.
Самое пекло начиналось часам к трём дня. В печи для мелких пеклись шаньги, в масле на плите жарились беляши… А мужики, покрепче прикрутив к столешнице несколько мясорубок, скинув ду-шегрейки и закатав рукава рубах, брались за мясо: резали его на ку-ски, складывая пирамидой на блюда: сохатину – на одно, свинину – на другое, отдельно. Рядом с мясными пирамидами появлялись и пира-миды из лука. По избе расплывался запах лета. Единственное неудоб-ство – что из глаз от кухонного жара непроизвольно катились слёзы. Ярыгин-старший, смахивая слезу, задорно покрикивал, ворочая ручку мясорубки:
– Эх мать, хочь тут порыдать!
Горница вздрагивала от дружного смеха. А в голодных мясорубоч-ных горлах ещё шибче клокотало рубящееся шнеком мясо. Фарш ло-жился в тазик, за которым обязательно смотрел кто-то, подставляя под рычащую мясорубку пустую тару. Шутка сказать, перекрутить пятьдесят-шестьдесят килограмм вырезки, да еще луку полмешка, и это с учётом, что половина мяса – жёсткая тёмно-красная лосятина, прокрутить которую до фарша требуется немало физических сил и терпения.
Чемпионом в этом деле, конечно же, всегда был Ярыгин-старший. Казалось, что его руки, спина и плечи никогда не устают. Он, как же-лезный привод, крутил скрипящую под его хватом рукоятку, то и дело озорно оглашая удалецкими покриками да прибаутками просторную горницу. И если Егора Кузьмича приходилось подменять Ивану, а дядя Толя Апраксин менялся с Женькой Клепиком или контуженным Сережкой Шипиловым, то Ярыгин-старший никогда не выпускал из рук мясорубку, пока та не проглотит последний кусок мяса или сочной луковицы.
Иван любил эти дни. Любил людей, которые собираются у них в доме, любил строгую мать свою и весёлого, балагуристого тружени-ка – отца.
Когда несколько тазов фарша уже были готовы стать начинкой для пельменей, и все усаживались за стол, мама вставала во главе и громко, нараспев читала молитву. Благодарила Бога, что дал он хлеб свой насущный, и ещё за что-то… Иван не вникал в слова, он просто с упоением слушал голос матери, покорный перед Богом и властный в обыденной жизни. Даже отец в этот момент не перечил матери, не голосил и не посмеивался над ней, просто молча сидел, опустив на ко-лени уставшие руки и куда-то глядел за окно. Когда Евдокия Павловна заканчивала молитву, крестилась, присаживаясь за стол, отец демон-стративно выдыхал и говорил какую-нибудь шутку типа:
– Ну, слава те, Господи, отчиталась… Теперя можно кушать спокой-но, с гарантией от попёрхивания!
Или ещё чего покрепче, но всегда с улыбкой и без злобы.
Иван с Александром, стоя на противоположных конца стола, раска-тывали рубленые колбаски теста на «пятаки», а уж они сами собой рас-ползались по столу – к рукам, которые неспешно брали вилкой фарш, вкладывали его в «пятак» из теста и залепляли, затягивая в хитрую
сибирскую каральку. Укладывали готовые пельмени на доски, кото-рые Мишаня Негин, карауливший на лавке у двери, выносил на мороз в сени. Там пельмени, прозябнув, каменели, и их высыпали в мешки. Мешков было всегда ровно столько, сколько семей приходило до Яры-гиных лепить пельмени.
В какой-то момент в процессе лепки в избе было слышно лишь постукивание скалок да негромкие голоса детей в дальней комнате огромного ярыгинского дома. Именно тогда мать заводила песню – грустную и светлую. Она всегда начинала одна, но с каждым словом женщины, окружающие её гости и домочадцы громче и горше подхва-тывали слова:
Расцвела под окошкомбелоснежная вишня,
Из-за тучки далёкой
Показалась луна.
Все подружки по парамВ тишине разбрелися,Только я в этот вечер
Засиделась одна.
Вспомни, мой ненаглядный,Как тебя я встречала…
Мне казалось, что счастье – Это ты, дорогой!
Всё, как лучшему другу,
Я тебе доверяла,
Почему же сегодня
Ты прошёл стороной?
Повздыхав и смахнув нечаянные слезинки краешками платков, женщины замолкали. Зато Ярыгин-старший оттягивался частушкой и приглашал мужчин к столу с бутылкой самогона…
Иван вздохнул, сглотнул слюну, вспомнив ароматный вкус ядрёно проперченного фарша.
В соседней камере Ахмед Шахбиев потрогал припухший от удара кулаком нос, усмехнулся, прижался к прутьям решетчатой двери и, скосив взгляд в сторону соседней камеры, позвал:
– Вань!
– Чего тебе? – Иван открыл глаза.
Ахмед оскалился в улыбке. – Ты-то хоть зачем в драку полез? Тебя же этот разговор не ка-сался…
Иван недовольно повёл плечом.
– А кого он тогда касался?
– Меня… Тех, кто с гор.
Иван улыбнулся, подсохшая ранка на нижней губе треснула и из неё выкатилась маленькая рубиновая бусинка. Иван не спеша акку-ратно стёр каплю крови тыльной стороной ладони.
– Ну, значит, и меня тоже.
Ахмед удивился.
– А ты что, с Кавказа?
Иван прижал ладонь к губе, закрывая ранку.
– Нет, с Саян. А ты думаешь, что только на Кавказе горы, что ли? В нашей стране много гор, и там живут разные люди. Алтай, Памир, Саяны, Карпаты, Камчатка, да мало ли всяких – разных… Так что это касается всех нас, да и не только тех, кто живет в горах, а всех людей, а через это – и меня лично. Ведь мы с тобой были в наряде и делали одно дело. Оскорбили моего тренера Дмитрия Георгиевича – грузина, моего старшего товарища Владимира Ильича Чаркова – он хакас, всех тех, с кем я вырос и с кем жил рядом… Мою маму…
В камере Ахмеда что-то брякнуло.
– Постой, а она у тебя что, не русская?
– Почему сразу «не русская»? Русская… Ну и что? Разве в этом дело? Ахмед прильнул к решётке еще плотней, силясь увидеть руки Ивана и понять, шутит он или нет.
– А в чём?
Иван прикрыл глаза, чтобы представить мать, такую, какую он од-нажды подсмотрел сквозь закрытые веки. Она стояла на коленях перед ним, громко и горячо шептала молитву. Иван не помнил слов, только упоённо слушал её голос.
– В том, что она верующий человек, – уверенно ответил он Ахмеду. – И что из того?
Иван убрал от губы руку и посмотрел на пятнышко запекшейся крови.
– А то, что это оскорбило всех, кто верит в Бога.
В «рюмочной» повисла тишина.
– А ты веришь? – выдержав паузу, спросил Ахмед.
Иван пожал плечами и упёрся лбом в зелёные прутья решётки. – Я? Не знаю я … Я ещё сильно не задумывался над этим… А ты? Ахмед как-то очень поспешно ответил ему:
– У нас Аллах.
Иван улыбнулся, и снова рубиновая бусинка выскочила на губу.
– Это одно и то же.
Ахмед помедлил с ответом.
– Не знаю… Отец верит… молится даже…
Иван чуть повысил голос:
– Тогда скажи, если бы кто-то в его присутствии незаслуженно оскорбил бы меня, он разве не встал бы на мою защиту?
В соседней камере что-то громыхнуло так, будто Ахмед с корнем вырвал засов вместе с замком.
– Встал бы! Ещё как бы встал, Ваня! Ты ещё моего отца не знаешь! Знаешь, он какой?!
Иван закрыл глаза и увидел своего отца.
– Ну, так чего тогда ты спрашиваешь? Я думаю, что они не только всех верующих оскорбили, они, в первую очередь, сами себя оскор-били.
В соседней камере снова громыхнуло.
– Верно, Иван, говоришь! Эти шакалы сами себя оскорбили и своих родителей!
И, немного помолчав, Ахмед довольно заулыбался.
– А ты красавец, я не знал, что ты вольник.
Иван грустно усмехнулся.
– Да какой я теперь вольник?
Ахмед насторожился.
– А кто ты?
Иван взялся руками за верхнюю перекладину решётки и, подтянув-шись несколько раз, с облачком пара выдохнул:
– Я теперь – невольник, Ахмед, как и ты, в общем-то...
Ахмед не то крутнулся вокруг себя, не то выдал какое-то скованное пространством «па» из лезгинки, глаза его вспыхнули, а смуглое лицо осенила улыбка.
– Ерунда это всё, Иван, не переживай, выйдем из тюрьмы, поедем ко мне, я тебя с отцом познакомлю! Он знаешь, какой у меня! Чемпион района по нашей, по национальной борьбе!
Иван открыл глаза и увидел жестикулирующие руки, торчащие из соседней камеры.
– А как у вас борьба называется?
Руки сделали в воздухе несколько коротких резких движений. – У нас она тоже «вольная» называется.
Иван хохотнул.
– Я видел. Хороший у тебя отец – добрый.
Ахмед взвился юлой.
– Э! Братан, как узнал?
Иван обхватил обеими руками голову.

 
– У меня такой же… Всегда приговаривает: добрым будь, да кулаки не забудь.
Оба рассмеялись. Насмеявшись, Ахмед вытер глаза.
– Слушай, соворшь, я тебя обманул! Когда из тюряги выйдем, сна-чала к тебе заедем, а потом уже ко мне. Договорились?
Иван потянулся к облупленному, давно не беленому потолку. – Замётано! Мечтать не вредно – вредно не мечтать…
– Зачем мечтать? От звонка до звонка отмотаем и рванем! Главное, чтобы одинаково дали. Соображать надо!
Где-то за толстой, обитой железом, дверью с глазком, что отделяет караульное помещение от камер, хлопнула входная дверь.
Ахмед насторожился.
– Хозяин явился…
Иван усмехнулся.
– С чего это ты взял?
Ахмед серьёзно посмотрел в сторону караульного помещения. – Дверь сказала…
И не успел Ахмед высказать свои предположения, как из караулки ворвался бравый рапорт дежурного офицера:
– Товарищ командир училища, на гауптвахте под арестом нахо-дятся три человека: ефрейтор Копылов, рядовой Шахбиев и рядовой Ярыгин. Дежурный начальник караула лейтенант Сазонов.
Ахмед рассмеялся:
– Ну, я же сказал?!
Иван, скосив глаза, посмотрел на дверь в дальнем конце коридора и невесело улыбнулся. Хотел было что-то ответить Ахмеду, но за дверью не-кто невидимый взревел медведем. Дверь распахнулась, воздух всколых-нулся в запертом пространстве, и в коридор гауптвахты ворвался Ильин. – Ах, вам смешно, значит?! Дима! Иди сюда! Посмотри на своих охламонов! Ты по городу в Тамариных тапочках бегаешь, а им, бляха, смешно!!!
Миндиашвили неуверенно шагнул за порог окованной железом двери. Пока он проходил мимо пустых камер, мысли его путались, а грозный Ильин, как хищная птица, пролетел весь коридор и, одарив пленников презрительным взглядом, унёсся мимо Дмитрия в обрат-ном направлении, в сторону дежурки.
Мито, собрав душевные силы в кулак, шагнул к решётке и, встре-тившись с Иваном взглядом, неожиданно задохнулся от нахлынувшей злости. Но, поборов свой гнев, спокойно спросил:
– Что же ты, Ваня, наделал? За что ты их так?
Иван отвёл взгляд от Миндиашвили и негромко, но отчётливо про-изнес:
– За дело.
В воздухе повисла гнетущая тишина. В соседней камере Ахмед прильнул лицом к решётке и, откашлявшись, хрипловатым голосом сказал:
– Дмитрий Георгиевич, не слушайте его, это я им зубы повышибал. Мито пристально посмотрел на торчащий из-за железных прутьев кончик носа Ахмеда и, ничего не сказав, снова повернулся к Ивану. – За какое такое дело?
Иван молчал.
Теперь откашлялся Мито:
– Трибунал нам светит, если молчать будешь…
Иван отвернулся.
– Всё – равно… Не могу я сказать…
– Почему?!
Иван посмотрел Миндиашвили в глаза, так посмотрел, что Мито понял – Иван не лжёт. И снова в воздухе повисла тишина, сопел носом Ахмед… И вдруг неожиданно лопнуло от взорвавшего пространство десятиэтажного мата Ильина.
– …Ах вот, в чем дело!!! Так вот, значит, как!!!
Дежурного офицера, стоящего на пути Ильина, отодвинуло от проё-ма окованной железом двери словно взрывной волной. Ильин, как тор-педа на боевом взводе, ринулся в узкий тюремный проход гауптвахты. – Вот оно как!.. Овечками, значит, прикинулись!
Миндиашвили втянул голову в плечи и даже прищурился немного. Ильин буйствовал у решётки, размахивая своими медвежьими рука-ми. В коридор заглянул старшина, и зоркий глаз Ильина тут же угадал его и зацепил, словно электронный прицел – точно и неотвратимо. Вскинув руку, Ильин рявкнул:
– А ну-ка быстро с ключами ко мне!
Иван отступил в глубь камеры. Ильин, сверкая глазами, кивнул старшине на решетчатую дверь, и уже в следующее мгновение боль-шой тюремный замок был открыт. Ильин шагнул к Ивану и протянул ему руку. Иван не очень уверенно ответил Ильину на рукопожатие. Ильин, не отпуская ладонь Ивана, вытянул его в коридор.
– Молодец!
Миндиашвили, оглушённый сменой настроений и событий, ничего не понимая, смотрел на Ильина.
– …За то, что встал на сторону товарища и не позволил старослужа-щим оскорблять его! Забирай своего Ярыгина, Дима! Всё он правиль-но сделал. Хотя с зубами, конечно, переборщил!
В соседней камере замер и перестал дышать Ахмед Шахбиев. Мин-диашвили посмотрел сначала на Ильина, потом на Ивана и только по-

 
сле этого бросил взгляд на побелевшие от напряжения руки Ахмеда, стиснувшего прутья двери.
– А Шахбиев?! – неуверенно спросил Иван.
Ильин улыбнулся и, крепко хлопнув Миндиашвили по плечу, азар-тно выпалил:
– И Шахбиева своего забирай!
Крутнувшись на каблуках, он зло сверкнул глазами и уже на ходу бросил дежурному офицеру:
– А этих мудрил из санчасти – под арест! И всем по десять суток! А в рапорте укажи – за неуставные отношения! …Ишь ты, овечки не-винные!!!
РОТА ОБЕСПЕЧЕНИЯ
Под начищенными до зеркального блеска лёгкими офицерскими сапогами поскрипывали выкрашенные в зелёный цвет половицы ка-зармы.
– Не может быть, чтобы кто-нибудь не спал, – прошептал капитан, обладатель зеркальных сапог, обернувшись к идущему за ним следом старшему лейтенанту. Он вкрадчиво заглянул в прохладный коридор роты и – от неожиданности, а по большей части, от громкости голоса дневального – присел на полусогнутых ногах.
– Товарищ капитан, весь личный состав четвертой роты обеспе-чения находится на учебно-тактических занятиях!!! Рядовой Илари-онов и младший сержант Варава в медсанчасти!!! Четверо находятся в наряде на кухне!!! В расположении части отсутствует рядовой  Яры-гин!!! – проорал дневальный, явно давая знак кому-то, нелегально на-ходящемуся на территории роты.
Капитан оправился, для чего-то поправил на левом рукаве повязку «Дежурный по училищу», откашлялся и нарочито громким басом оса-дил дневального:
– Вольно, воин! Кому орём?!
Дневальный взглянул на капитана, округлив невинные василько-вые глаза:
– Не понял, товарищ капитан?
Капитан, обернувшись к своему спутнику, усмехнулся, кивнув в сторону дневального: посмотри, мол, на «непонятливого», и перевёл строгий взгляд на рядового:
– Хватит дурочку из себя строить! Кто в роте?
Дневальный пожал плечами.
– Я ведь доложил, товарищ капитан…
Капитан махнул рукой и размашисто шагнул на блестящий мокрой зеленью пол. Не веря своим глазам, обошёл аккуратно заправленные койки, заглянул под одну из них, провёл пальцем по тумбочке, про-веряя отсутствие пыли, и, подозрительно хмыкнув, вернулся к своему спутнику, скучающему у тумбочки дневального.
– Так кто, ты говоришь, находится вне территории?
Дневальный подобрался, вытянулся по стойке смирно и звенящим от напряжения голосом выпалил:
– Рядовой Ярыгин (По приказу начальника училища), товарищ ка-питан!
Капитан недовольно сморщил и без того помятое лицо и неопреде-ленно мотнул головой, словно лошадь, отгоняющая в жару назойли-вых мух:
– Чего орёшь-то?! Я не глухой...
И снова повернувшись к старшему лейтенанту, передразнивая дне-вального, повторил:
– Рядовой Ярыгин! По приказу начальника училища… Наш Олим-пийский чемпион Иван Поддубный! Загнать бы его под Хабаровск, вот там из него быстро бы дурь выбили!
Старший лейтенант тревожно посмотрел на капитана.
– Ты что, Коля, пьян?
Капитан крутнулся на каблуках, так что на зеленом полу остались две черные жирные точки от каблуков.
– Я!? С чего это ты взял?
Старший лейтенант расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, осла-бив воротник.
– Ну а чего тогда на Ярыгина несёшь? Я был у них на трениров-ке…
Капитан ухмыльнулся.
– Ну и чо?
Старший лейтенант расстегнул вторую пуговицу на рубахе.
– Врагу не пожелаю такой пахоты. Да ещё говорят, его в Хабаровск переводят…
– В Хабаровск? А я слышал, что в Новосибирск?
Старший лейтенант поморщился.
– Да какая разница, главное, что переводят.
Капитан хмыкнул.
– Ну, не скажи! Хабаровск или Новосибирск – это огромная разни-ца, как земля и небо…
Они вышли из казармы и, расположившись в беседке, закурили. Капитан улыбнулся.
– Слушай, Вадь, а может, по пивку?

 
Старший лейтенант хмуро посмотрел на капитана.
– Издеваешься, что ли?
Капитан, уловив сочувственные нотки, оживился.
– А чего нам?! Литров пять возьмём – и к Славке, в техзону.
Старший лейтенант зло отшвырнул окурок в дальний угол беседки. – А Ильин?
Капитан поднялся, аккуратно затушил бычок о край урны и уже ве-село добавил:
– Не будет его, в Новосибирск вызвали…
И, увидев проходящую неподалёку одинокую фигуру, поднял руку и зычно крикнул:
– Воин, кооо мне!
Фигурка оглянулась, увидела офицера с повязкой, метнулась сна-чала в одну сторону, потом в другую и, определившись с направлени-ем, побежала в сторону казармы. Капитан со злостью хлопнул себя по ляжке.
– Не, ну ты видел!!! Уроды! Я им сегодня устрою кузькину мать! Капитан сорвался с места и понёсся за уже исчезнувшей из виду фи-гуркой. Лейтенант устало посмотрел ему вслед. Капитан, вспомнив о пиве, обернулся и на ходу крикнул:
– Давай к Славику, пусть Емельянова на машине пришлёт, а я сей-час!
Капитан прибавил ходу, а старший лейтенант задумчиво двинулся к КПП, бормоча себе под нос:
– Пяяять… Брать, так на каждого, значит, литров двадцать-двад-цать пять… Чего машину зря гонять.
ОТКРЫТИЕ
Машина остановилась у подъезда. Старый таксист засуетился со сдачей.
– Подожди сынок… Щас…
Иван улыбнулся:
– Да не надо, отец, с дембельских гуляем.
Таксист посмотрел на Ивана, и тому вдруг показалось, что в уголках глаз его блестят слёзы, но уже в следующую секунду водитель улыб-нулся:
– Ну, тогда с возвращением.
– Спасибо, – поблагодарил Иван.
Он отступил от такси, задрал голову и посмотрел на распахнутое окно квартиры, где жил его Георгич.
«А может, его и дома-то нет… – пронеслась мысль в голове Ивана. – Или ещё чего… Надо бы было телеграмму дать, а то прикатился, как снег на голову…»
Машина, привезшая Ивана, плавно взяла с места и, оставив белое облачко в утренней синеве, бесшумно испарилась за углом дома… Иван шёл по лестнице, неся за плечом лёгкую спортивную сумку, и думал о человеке, быть может, самом близком человеке, ну, конечно, после родных. Он прошёл три этажа и очнулся от своих мыслей, толь-ко когда в летней тишине подъезда из-за двери с номером 67 раздался резкий дребезжащий звук звонка. Иван затосковал.
– Блин, и Томчика я разбудил, наверное …
Рука отдёрнулась от звонка, и он уже хотел уйти на цыпочках, что-бы никого не будить в это дивное летнее утро, но за дверью раздались шаркающие шаги и невнятное бормотание, явно на грузинском языке. Дверь отворилась, на пороге, зевая и недовольно щурясь, стоял Геор-гич. Иван замер, а сонный Миндиашвили приветственно махнул ру-кой.
– О, Ваня, проходи… – и неспешно удалился в комнату, оставив Ивана одного на лестничной клетке. Через минуту выглянул из ком-наты: – Ты где там? Замёрз, что ли?
Иван улыбнулся:
– Нет.
Мито прокашлялся.
– Тогда заходи, чего там стоишь, чай пить будем.
Пока они ставили чайник и жарили яичницу с мясом, Иван выяс-нил, что Томчик уехала на лето к родственникам, и Георгич на целый месяц невольно остался холостяком. Что всего неделю назад он вер-нулся с родины, из Грузии, и на работу ему спешить не нужно.
Яичница давно остыла, а в бутылке осталось водки на пару рюмок… За окном проснулся и засуетился большой город, из соседских окон послышалась музыка. Иван устало потянулся. Мито предложил: – Ложись вон на диван, поспи, а я пока в магазин прогуляюсь. Иван мотнул головой:
– Да нет, чего я буду валяться…
Мито встал и включил стоящий на кухонном столе остывший чай-ник.
– Ну, тогда давай чайку.
Иван кивнул, было слышно, как спираль чайника медленно, но вер-но набирает температуру. Неожиданно Иван поинтересовался:
– Георгич, а ты чего уехал из дому?
Миндиашвили нервно встал с табуретки и, пройдя по кухне и прихватив со стола сахарницу, снова вернулся за стол.

 
– Уехал и всё, какая разница. Здесь мой дом! И хватит об этом… Они помолчали. Иван хотел было ещё что-то сказать, но Мито его опередил:
– Не хочу я говорить об этом, понимаешь? Неприятно мне.
Иван грустно кивнул. Мито улыбнулся и неожиданно с силой уда-рил Ивана ладонью в плечо.
– Чего ты грустишь, молодой, необученный?! Ты лучше посмотри, что я привёз!
Мито вышел на середину кухни и потянул Ивана за рукав. Не успел тот опомниться, как был аккуратно уложен на кухонный коврик. Иван встрепенулся:
– Чего это, Георгич?
Мито, довольный произведённым эффектом, рассмеялся:
– Это, салажонок, настоящая картули чидаоба…
Мито, вспрыгнув на ноги, поманил Ивана к себе.
– Вставай. Только не ломай меня, я аккуратно покажу.
И только Иван встал, Мито тут же подхватил его, как пушинку, крут-нул туда-сюда и снова опустил на кухонный коврик. Иван удивлённо, снизу вверх смотрел на своего тренера.
– Как это, Георгич?
– А так. Как говорит Арсен Спиридонович Микокишвили?
Мито встал в позу Наполеона и, нахохлившись, процитировал сло-ва великого грузинского борца и своего наставника: – «Чидаоба – не просто борьба. Она – борьба-танец, борьба-песня, борьба-жизнь. Да, да, сама природа подсказывает мочидаве приёмы! Как ветвь виногра-да обвивается вокруг ствола, так и чидаобист проходит свои броски с обвивом ноги соперника: стремительно прогнувшись, бросает его через себя, показывает весёлому солнцу пятки атакованного!» Пони-маешь?!
Иван поднялся на ноги и, обвив сильное тело своего тренера, повто-рил приём, только что показанный ему.
– Как лоза… Здорово, Георгич, и, кажется, так просто…
Недовольно кряхтя, Мито поднялся с пола.
– Не знаю, чего и как, Ваня… Ты, конечно, молодёжку выиграл, но это все не то. Нам сейчас с тобой нужно к Союзу готовится, где, сто процентов, ты будешь в финале встречаться со своим киевским другом Володей Гулюкиным. Так вот, чтобы не случилось таких же казусов, как на спартакиаде, нам нужно подтянуться, Ваня, и не просто подтя-нуться, а как следует, на всех жилах.
В СИЗОЙ
Иван любил это утреннее тепло, идущее от печи. В нагретом воздухе витает запах свежеиспеченного хлеба, приглушённо бормочет радио. Иван не слышит, как капля, набрякнув на стальном соске умываль-ника, падает в раковину, он видит это, сидя к нему спиной, он знает в этом доме каждый уголок, каждую щелочку между ладными, обтёсан-ными бревнами. Ему даже казалось, что его ноги знают каждую поло-вицу, каждую плаху пола.
Иван вздрогнул, дрёма слетела с него, как от ветра слетает листва с деревьев. Иван сел поудобнее, подпёр щёку ладонью и снова стал на-блюдать за матерью. Она, надев стёганую варежку, сняла с печи за-слонку и, подхватив деревянную лопату, которую она называет сад-ником, поддела и вытащила на шесток из утробы печи противень с шаньгами. Иван снова вздрогнул. Когда он открыл глаза, мама сидела напротив и смотрела на него. Просто смотрела и тихо улыбалась. – Ну чего тебе, сынок, не спится? Вон Дима с Ахмедкой спят – сил набираются, а ты чего так рано встал?
Иван вытер уголок рта, потянулся.
– Так я тебе помочь хотел, может, ещё чего надо?
Мать встала и, оправив передник, взяла с буфета тарелку, поставила её пред Иваном.
– Мам, может, дров ещё натаскать? – Иван встрепенулся.
Мать улыбнулась.
– Ты уже и так на два дня натаскал, куда их столько? Неси лучше самовар, чай уже закипел...
Иван принёс из сеней бурлящий самовар и к духу свежеиспеченно-го хлеба примешалась нотка колючего хвойного дымка, который тон-кой струйкой вырывался из-под латунной крышки.
Поставив самовар на стол, Иван присел и, не прикасаясь к латун-ному телу двухведерного великана, украшенному медалями с изобра-жением каких-то людей, протянул к нему ладони. Мать взяла самую пышную шаньгу и, положив её на тарелку, пододвинула к Ивану. – Кушай… Кушай, Ванечка…
Лицо Ивана озарилось.
– Да ладно, мам… Все за стол сядем, поедим.
Мать подпёрла кулаком загорелое лицо. Долго и пристально смо-трела на смущенного её вниманием Ивана. Евдокия протянула руку и поправила сыну подвернувшийся рукав рубахи. Иван поджал плечо и аккуратно потянул руку на себя. Мать обошла его со спины и, обняв как маленького, поцеловала в макушку. Иван робко повёл плечами. – Разбаловался ты там, на городском… Иван встал и, молча обняв мать, положил голову ей на плечо. Так они стояли несколько минут.
– Мам, ну что ты говоришь такое? Разве кто-нибудь готовит лучше тебя?
Мать улыбнулась, отстранила Ивана от себя и, заглянув в его сме-ющиеся глаза, шутейно, совсем не больно хлопнула ладонью по его каменной груди.
– Ишь, какой ласковый телятя. Вот женишься и забудешь за мам-кины шанежки…
Подыгрывая матери, Иван раздухарился:
– Да ладно, мам, какая там женитьба! Ты что?! Разве я найду, чтоб на тебя была похожа?
Мать не то смахнула уголком платка нечаянно набежавшую слезу, не то отмахнулась от сизой струйки дыма, что вырвалась из-под латун-ной самоварной крышки.
– Беленькую, курносенькую видела.
Иван хохотнул.
– Любашку, что ли, Харину?
Мать сурово глянула на Ивана.
– Нужна она была тебе, дылда эта. Говорю же тебе: маленькую, бе-ленькую, носик курносый, хорошая девочка…
Иван перестал улыбаться.
– Да где видела-то? Ну, мам, ты даешь! Какая еще курносенькая? Входная дверь скрипнула, и из сеней зашёл отец с большим оковал-ком солонины, завернутым в белую тряпку.
– Вот крендель в туды его!.. – увидев Ивана, он забыл, о чём хотел сказать. Кивнул сыну: – А ты чего так рано встал?
Переведя взгляд на самовар, шаньги, все понял без слов. Тихо за-смеялся:
– Червячок, он энто, дааа, по домашнему скучает...
Уложил на небольшой столик у печи солонину, подошёл к умываль-нику и, брякнув соском пару раз, вытер руки, сняв с крючка полотенце. – Червячок – он за версту домашние шанежки чует! – Сергей Ни-колаевич присел на лавку за большим столом и хотел было развить мысль о червячках и домашней еде, но супруга его опередила и закон-чила начатый с Иваном разговор:
– Вот увидишь её, сам всё и поймешь, Ванечка.
Отец, не понимая, о чем идет речь, хотел было поинтересоваться, но Евдокия Павловна отмахнулась от него полотенцем и поставила на стол глубокую тарелку с нарезанной кусками сметаной.
– Ребят будите и садитесь кушать.
Она сняла передник и направилась к выходу.
– А ты куда? – окликнул жену Ярыгин-старший.
Евдокия Павловна улыбнулась Ивану и, строго глянув на супруга, закончила:
– На кудыкину гору… Яичек бы ты принёс, а? – она открыла дверь и уже на ходу из сеней закончила обличительную речь: – А то вон маль-цов с утра солониной своей кормишь!
Ярыгин-старший треснул по столешнице каленой ладонью, уже в закрытую дверь ответил:
– Вот, Ваньша!.. Ну нет, ты глянь… Глянь! Яичков бы принёс! Да у мальцов свои есть! А энто – мясо, для силы же!
Иван улыбнулся и вышел вслед за матерью.
Ярыгин-старший ещё раз крякнул от обиды и, подойдя к окну, вы-глянул во двор. Потом бесцельно прошёлся по горнице из угла в угол и, подозрительно покосившись на святой лик, достал из застекленного шкафа непочатую четвертную бутыль с самогоном, со стручком крас-ного жгучего перца внутри. Ещё раз крякнул, но уже с удовольствием, проверил деревянный чопик – плотно ли закрыта бутыль. Посмотрел её на просвет и, взболтнув как следует, успокоился. Прошёлся с ней, как с малым ребенком на руках, и остановился возле печи. О чём-то задумался на минуту, после чего решительно отбросил с крышки под-пола разноцветный чувашский половик, открыл его, спустился вниз по деревянным ступеням, в тёмную прохладу и примостил четверть на полке с заготовками между трехлитровыми банками солёных огур-цов и маринованных помидоров. Снисходительно, по-хозяйски, про-бурчал:
– Гости же седня будуть, а она самогонку греть… Вот народ… Непо-нятливый.
ПОДГОТОВКА
Весь день Ярыгин-старший то и дело появлялся дома с авоськами, кульками и подозрительно побрякивающими сумками. Мито, Иван и Ахмед, после тренировки отдыхающие на обтёсанных, аккуратно уло-женных перед домом брёвнах, поздоровались с Сергеем Николаеви-чем, вышедшим со двора, и переглянулись. Отец достал из кармана пачку папирос, закурил и, подмигнув Мито, многозначительно поин-тересовался:
– Тренируемся?
Мито кивнул:
– Так точно, Сергей Николаевич.
Ярыгин утвердительно махнул рукой.
– Молодца. Но, главное, силы не растрясите. Вечером будет гене-ральская тренировка.
И тут же, увидев кого-то у конторы, резко взял с места и, подняв руку, не прощаясь, устремился по своим делам. Было слышно, как он чихвостил Женьку Клепика за то, что тот не довёз подсоленного с ве-чера хариуса с леспромхозовской деляны.
– Ты чего этно, Женька, делаешь, растуды тебя в кронштейн! Решил всю рыбу протушить? А ну слазь со своей тарантайки!
Из кабины лесовоза перед Ярыгиным – старшим спрыгнул Клепик. – Да я зараз, кажу… Николаич… – начал было он оправдываться, доставая из кабины новенькое оцинкованное ведро.
Сергей Николаевич, подперев руки в бока и попыхивая папироской, молча наблюдал за нескладными движениями Клепика.
Возле них лихо затормозил видавший виды ЗИЛок, не дав Клепику рассказать, почему он вторую ходку растрясывает на кочкарях и уха-бах лежневки драгоценный дар таёжной реки.
Из кабины затормозившего лесовоза высунулся Сережка Шипи-лов.
– Тык Н-н-николаич, он жа у З-з-з-з…
– А ты чего, башка твоя лысая, з-з-зудишь?! – Ярыгин не дал ему договорить.
Шипилёнок перестал улыбаться и встряхивать своей лысой, за-копчённой под таёжным солнцем головой, на которой от левой брови до затылка красовался страшный, принесённый с войны шрам. Вылез на подножку кабины.
– Тык-тык…
Ярыгин-старший сплюнул.
– Тык – мык! Тебя Кузьмич куды послал?
Шипилёнок запечалился.
– Тык я-я т-только баланы пр-ипер. П-первой ходкой и-и-иду. Ярыгин-старший демонстративно вскинул руку и строго посмотрел на немецкий трофейный хронометр.
– Ёкарле бабай в твою бабушку! Шас уже семь, а ты все первой ход-кой!
Серега хотел ещё что-то промычать, но Ярыгин не стал его слушать, развернулся к затихшему было Клепику.
– Чаво ты мне его суешь?! Башка кудлатая! – кивнул он на горящее в лучах утреннего солнца ведро. – Дуй давай до нас, там Ванёк с ребя-тами у дома, отдай им, пусть на лёд поставят.
И, не дожидаясь ответа, снова обратился к Шипилёнку:
– Ты ешо здесь?! Моряк с печки бряк! Давай за речку, к Моисею Иванычу… Серёжка тряхнул головой, и его полные, потрескавшиеся губы пре-дательски расплылись в солнечной улыбке, обнажая золотые фиксы. – З-з-зделаем, Николаич, м-мо-можно я с К-кактькой? П-п-п… Ярыгин-старший, затянувшись папиросным дымом и прищурив левый глаз, хотел уже «побрить» и без того босоголового Серёжку, но что-то внутри него произошло, он выпустил задержанный в легких па-пиросный дым и обмяк. Лицо его разгладилось, а глаза улыбнулись. – Та хоть со всей ихней молярной бригадой, девки у них там хоро-шие…
Серёга настороженно посмотрел на Ярыгина. Тот понял, что сказал лишнего и, откашлявшись в кулак, поправился:
– Певучие, голосистые… Говорю.
Серёжка гоготнул, но Ярыгин, построжев лицом, выплюнул в до-рожную пыль окурок:
– Чаво гогочешь, черт полосатай? А ну давай к Моне на склад дуй… Да скажи, что к восьми их ждём у себя.
На этот раз два раза повторять не пришлось. Серёга Шипилов взметнулся в кабину лесовоза и, с ходу сорвав тяжёлого «Захара» с ручника, громко рыкнув коробкой передач, рванул с места, оставив Ярыгина-старшего в облаке пропитанной солнечным светом пыли. – Вот срань подзаборная! – ругнулся Сергей Николаевич и, отрях-нувшись, зашагал к себе в кузницу. – И на кой хрен я его пять кило-метров на закорках пёр?! Нужно было фашистам его оставить, они бы быстро его заикаться отучили!
Удивлённое солнце заглянуло в узкие, с татарской хитринкой гла-за Сергея Ярыгина, а, быть может, это он сам поднял изборожденное морщинами лицо к нему, к солнцу, чтобы слеза-предательница не вы-дала его, не скатилась по суровым его скулам, а застряла меж ресниц и там бы и высохла.
– Тьфу ты! Туды вас всех в коромысло! – он смахнул рукой с лица навалившиеся воспоминания. – Ну ничаво, я вас сёдня, щурята, на-таскаю, будеть вам праздник. Энто вам не в разведку с Кузьмичом хо-дить.
И, оскалившись улыбкой, строго крикнул сигналившему ему от куз-ницы Толясику Отраднову:
– Чего дудишь, пианист?! Я тебя и так вижу.
Поручкавшись с чернобровым пареньком, делово переспросил: – Что там у тебя?
– Сцепка лопнула…
Ярыгин-старший, врываясь в кузницу, привычно сдёрнул с гвоздя брезентовый передник. Накинув его лямку на шею, на ходу даванул
на пусковую кнопку воздуходуйки. Двигатель взвыл, пошёл в разгон, нагоняя струю воздуха в кузнечный горн.
– Шурка! Хорош дрыхнуть, разводи котёл!
И, прихватив уже у горна кочергу, недовольно зашурудил в загудев-шем пламени приостывшие с утра угли. За его спиной неведомо отку-да появился Сашка с всклокоченными волосами и заспанным лицом. – Пижаму хоть накинь, а то опять окалиной брюхо попалишь, – де-ловито посоветовал отец.
Шурка, потянувшись и проведя по сонным глазам рукой, отбрех-нулся:
– Да ладо, пап, жарко ведь.
И, ухватив с верстака огромными клещами надломленную сцепку, сунул её в пылающую кучу угля.
Ярыгин-старший, напялив на глаза старенькие, на резинках, очки и сломав губы в злой улыбке, треснул по сцепке кочергой.
– Жарко, говоришь?! Щас мы тебе баньку-то устроим! Зараза… Толян с Шуркой, хохотнув, обменялись взглядами. Ярыгин-стар-ший, не оборачиваясь к ним, всецело занятый своим делом, отрезал: – А ну давай расход, полундра. Аврал попёр. – И уже вслед выходя-щему из кузницы Толясику, перекрывая вой двигателя воздуходуйки, крикнул:
– Бате передай, что в восемь у нас!
Толясик, остановившись в дверях и снова переглянувшись с Шур-кой, поинтересовался:
– А мне можно?
Ярыгин-старший обернулся, пристально посмотрел на него поверх очков и сделал к нему несколько шагов. Толясик отчего-то зажмурил-ся. А Сергей неожиданно тихим и ласковым голосом ответил:
– Нужно, Толя, нужно! …Только трусы не забудь!
Отраднов-младший опешил. И, распахнув свои удивлённые по жиз-ни глаза, наивно поинтересовался:
– Для чего, дядь Сереж?
Тонкие губы Ярыгина-старшего растянулись в улыбке:
– А ты как думаешь?
Анатолий замялся, ища взглядом поддержки у своего дружка Сашки.
– Не знаю… мож, в баню… наладимся?
Ярыгин-старший, не ожидав такого оригинального ответа, поднял очки на лоб.
– Эко тебя торкнуло! Ну, ты как скажешь чего! Хочь стой хочь па-дай! В баню… Энто, конечно, идея хорошая…
Анатолий растерянно развёл руками.
– А чего тогда трусы-то?
Ярыгин-старший, сжалившись. снисходительно пояснил:
– Чемпиёны наши приехали, тренироваться сёдня будем. Усёк?! И, не обращая больше внимания на молодёжь, завозился у горна, нагребая раскалённый добела уголь на такую несговорчивую, не под-дающуюся его «анженерной» мысли, деталь.
– Ну ничо, мы тебя перекуём, гадость ты такая, – прошептал он, прищурив левый глаз.
И, прикурив от уголька, зло треснул кочергой по уже побагровев-шей сцепке.
– Подожди чутка, мы тебе такую баньку закатим, трусы не понадо-бятся…
ГЕНЕРАЛЬСКАЯ ТРЕНИРОВКА
Мишаня Негин с Шипилёнком и Толясиком Отрадным аккуратно уложили и закрепили обрезками строп белый, как подснежник, ку-пол парашюта. Парашют этот Ярыгину-старшему подарил его старый фронтовой друг – колченогий Моня Ляписфельд, нынче выбившийся в большие люди и возглавляющий отдел рабочего снабжения одного из участков строящейся чуть выше по Енисею Саяно-Шушенской ГЭС. Парашют приготовили так, на всякий случай, вместо шатра. И хоть никакого дождя не ожидали, но горы есть горы: в любой момент ветер мог смениться, и тогда с седого, подпирающего небо Боруса, увенчан-ного белой шапкой вечных снегов, мог прилететь подарок. Дождишка какой, а то и хрупкая, почти невесомая снежная пыльца. В таких слу-чаях те, кто помоложе и попроворней, тут же раскатывали по верхним балкам замощённого лиственными плахами двора подарок Мони, и сам черт был не страшен гулякам, собравшимся в огромном ярыгин-ском дворе. Больше всего, когда накрывали двор парашютом, радова-лись дети. Им нравилось это белоснежное чудо, быть может, они пред-ставляли, что это большая белая птица несёт их дом в своих цепких лапах, плавно взмахивая белыми, как снег, крыльями. Или просто от-того, что в такие дни можно было вдоволь налопаться приготовлен-ным матерью сладким хворостом и заполучить в качестве дополни-тельной радости стакан газировки из магазина или, ещё того пуще, по шоколадной конфете от Ярыгина-старшего, баловавшего мелких под строгим взором своей супруги Евдокии.
Пока ребята занимались шатром, а мелкие носились, играя между пока не накрытыми столами в догоняшки, Ярыгин-старший в сопро-вождении Кольки вышел из сеней, бережно неся в руке чехол с аккор-
деоном. Колька, подражая отцу, так же торжественно нёс перед собой ладно выскобленную до бела шипованную табуретку, то и дело пере-спрашивая отца:
– Сюда, тять, а? Может, сюда?
Ярыгин-старший, не обращая внимания на Кольку, нёс аккордеон молча. Пока не остановился в самом центре двора, куда Колька тут же поставил тяжёлый табурет. Сергей Николаевич оглядел двор хозяй-ским взглядом, зачем-то поправил табурет и опустил на него аккор-деон.
– Вот так… – резюмировал он. – Здесь будет само то.
Колька, тоже подперев руки в боки, оглядел «поляну».
– Тять, а столик-то тащить?
– Столик? – задумчиво переспросил его отец.
– Ну, – подтвердил Николашка, шмыгнув носом.
– Тащи… Да матери скажи, чтобы скатерть стелили.
Колька рванул с места и уже в следующую секунду скрылся в сенях дома. Сергей Николаевич подошёл к длинному, метров десять, столу, потрогал его, проверяя на прочность, и присев на строганную тяже-лую лавку, закинул ногу на ногу, достал из нагрудного кармана белой праздничной рубахи пачку папирос.
– Ну, кажись, всё… Можно и перекурить.
ЗАСТОЛЬЕ
Гости стали собираться чуть раньше восьми. Женщины проходили во двор помочь хозяйке, а мужики и парни толпились у ворот, у ак-куратно скатанных на просушку брёвен, куря и рассуждая о работе и прочих насущных интересах.
– А вот, скажем, хлыста подломил?! Чего тогда?
Женька Клепик задумчиво замычал:
– Так энто…
Ярыгин шутейно ткнул его в живот кулаком.
– Энто! Прошлое лето! Начинает Валька дергать чалку. Так?! – обернулся Ярыгин к Валентину Сараханову, – большому с чёрной ко-ротко стриженой головой мужику.
– Так! – подтвердил Валентин, не ожидая подвоха.
– Так! – Ярыгин-старший рубнул по воздуху ладонью. – Вот и усе! Туды её в тундру! Чалке-то всё по хрену, а сцепка-то лопает!
Мужики задумчиво загудели. Ближе к Ярыгину выступил Егор Кузьмич.
– Ну, а чего делать-то, Николаич? Хлыст-то тянуть надо.
Ярыгин-старший, хитро прикрыв левый глаз и глубоко затянув-шись папиросой, выдержал эффектную паузу и, выдохнув дым, ядрёно выпалил:
– Так не дёргать! Ети вас в кронштейн! Ласково с ней надо, как с девкой, тяни к себе её, да тяни!
Мужики одобрительно заржали и наверняка поддержали бы Яры-гина в таком тонком разговоре, но из калитки выглянул Колька. – Тять, мамка сказала, чтобы домой шли, всё готово!
Ярыгин-старший решительно затоптал недокуренную папиросу и, в одно движение оправив ремень и подтянув чёрные молескиновые галифе, в голос сообщил собравшимся:
– Прошу покорнейше, гости дорогие, за стол!
И для ускорения процесса, раскинув свои копчёные от солнца и ра-боты в кузнице руки, бесцеремонно стал теснить толпу односельчан к воротам, подгоняя молодецкими покриками:
– Шавелись, тетери! На первый стакан у нашей двери!
Мужики, скромничая каждый на свой лад, неторопливо, с достоин-ством подходили к тёсаной калитке ярыгинского дома, где их радуш-но встречала хозяйка, стоящая у накрытого белой скатеркой столи-ка, уставленного закуской и откупоренными бутылками «Зубровки». Первый стограммовый стакан по традиции достался председателю леспромхоза. Евдокия Павловна, налив его до краёв, поднесла Егору на блюдечке.
– Не побрезгуй, Егор Кузьмич.
Кузьмич очень бережно, двумя пальцами, молча прихватил подне-сённый «лафитник», приподнял его, приветствуя Евдокию Павловну и хозяина дома, одним махом выпил и чинно поставил стакан на стол, молодецки занюхав рукавом своего парадного пиджака, с достоин-ством поклонился хозяйке и в торжественной тишине произнёс: – И вам не хворать, Евдокия Павловна.
Толпа мужиков за его спиной, сразу оживившись, одобрительно за-урчала. А Кузьмич, уступив место следующему гостю, так же степенно прошел вглубь двора к столу, где, приосанившись, закурил. Слыша-лись пожелания и благодарности хозяевам дома. Мужики, каждый на свой лад, но в одно касание выпивали стаканчик, аккуратно выстав-ляя его на стол, и проходили внутрь двора, к Кузьмичу. Только Моня, известный в округе интеллигент, пригубил свой «лафитничек» в два приема, подчёркнуто бережно закусив огурчиком. Евдокия Павловна, проводив его благостным, полным материнской нежности взглядом, хотела было что-то сказать в его адрес, но неожиданно нарвавшись на наглый взгляд прищуренных глаз мужа, посуровела взглядом:
– А тебе чего?
Ярыгин-старший хохотнул.
– Как же енто, Евдокия Павловна? Я тоже казённой крашенки хочу. Глаза Евдокии Павловны на мгновение озарились озорным всполо-хом, но тут же наигранно затуманились.
– Нечего магазинную изводить. Иди вон гостей усаживай.
Ярыгин-старший громко крякнул и так, чтобы его слышали все, прокомментировал событие:
– Как всегда одно и то же: кому рюмку и пирожок, а кому по роже сапожок!
И, не делая паузы, зычно, как молочник, что утром собирает по дво-рам молоко первого подоя, заголосил:
– Прошу к столу, гостюшки дорогие!
Ивана, пытавшегося усадить Мито и Ахмеда в середине стола про-меж гостей, Ярыгин-старший ласково отодвинул.
– Ну ты даёшь, Ваньша, – укоризненно покачал он головой. – Не позорь родителев.
И, подхватив ребят под руки, увлёк в голову стола, где и сам с ними обосновался.
Пока все рассаживались, женщины по привычке суетились, как пчёлы у улья, мужики побрякивали: кто рюмками, кто вилками, пе-реставляя под свою руку нехитрые предметы сервировки стола. Когда гул за столом утих, Евдокия Павловна встала и, обведя всех присут-ствующих серьёзным взглядом, прикрыла глаза. Она замерла, побле-днела и чуть склонила голову, задумавшись о своём. Она молчала, но в теплом вечернем воздухе витали едва уловимые звуки, сплетающиеся в слова молитвы:
Отче наш, иже еси на небеси
Да святится имя Твое,
Да будет воля Твоя,
Да приидет царствие Твое и на земле, яко на небеси. Хлеб наш насущный даждь нам днесь
И остави нам долги наши,
Яко же и мы оставляем должникам нашим.
И не введи нас во искушение
Но избави нас от лукавого.
Яко царствие Твое есть сила и слава.
Во веки веков...
Она остановилась. И показалось, что небо ответило ей таким же ти-хим и прозрачным «аминь»…
Она трижды, не глядя перед собой, перекрестилась и, беззвучно опустившись на лавку, открыла глаза. Гости молчали. Изумлённый
Мито завороженно смотрел на стол, на который из ниоткуда спусти-лась и тут же растаяла розовая, искрящаяся миллионами ярких иско-рок, почти невидимая вуаль.
Евдокия обвела всех добрым взглядом, и в ожившее её лицо верну-лась краска жизни.
– Кушайте, гости дорогие, чем Бог послал.
И тут же забурлило всё, застучало и забрякало. Кто-то просил сосе-да передать холодное, нарезанное ломтями мясо, щедро присыпанное чесноком, кто-то подставлял рюмки, кто-то наливал в них разлитый по большим бутылкам самогон. Потянулись вилки к горкам уложен-ного на блюдах малосольного хариуса и тайменя, разваленного по хребту на две части от головы до хвоста печёного и выстуженного в холодке.
Ярыгин-старший, подкладывая в тарелку Мито хариуса, деловито наущал его:
– Видишь, Митя… жилку? И цвет, как у живицы? Значит, мальчик, в нём сила мужская. А энто девонька, с неё тоже прок есть. Кушай, вам ещё в горы шуровать... А чтобы силушка лучше расходилась, её… под стакашек нужно…
Он налил Мито и себе по полному лафитнику.
– А… – что-то хотел сказать Мито, но Ярыгин-старший его опере-дил.
– А Ахмеду – бруснички мочёной… Сынок, давай-ка стакашку сюды. Ахмед пододвинул стакан, и Сергей Николаевич наполнил его ру-биновым брусничным соком.
– Брусника, она, знаешь, как на силу действует?! У-у-у-у!
И, поставив перед Ахмедом стакан, наполненный до краёв, Яры-гин-старший обратился к своему фронтовому другу и по совмести-тельству директору сизовского леспромхоза Егору Кузьмичу Мазу-нину:
– Кузьмич! Скажи чего ребятам! По партийной линии… На ответ-ственное дело едут! Чемпионат все ж СССР.
Кузьмич, крякнув, оправил усы, встал. Все за столом замолчали, а он, дождавшись, когда стакан его наполнят, в полной тишине одёрнул пиджак, отозвавшийся тревожным перезвоном «иконостаса».
– Зачем же сразу по партийной, Сергей Николаевич? Энто тебе не баланы катать! Я вам, ребята, так скажу! Я, Ваня, в разведке с твоим батяней всю войну отмахал! Тридцать два языка на вот энтих вот пле-чишках вытащил! Людей знаю… И на задание с вами, ребята, пошёл бы безоглядно, как в родной курень! А потому, Иван, надежду на тебя имею, что не прослабишь и ты, и всех, кого там надо, закрутишь… Так как нашей ты, сибирской, крови, породы Ярыгинской! – Кузьмич под-
нял стакан выше и пристально посмотрел на притихших Ивана, Ахме-да и Дмитрия. – Ну, за победу.
Егор Кузмич неторопливо чокнулся с соседями за столом и в один глоток осушил «лафитник».
Женька Клепик, растроганный словами Кузьмича и вмиг разомлев-ший от выпитой самогонки, выкрикнул в уже закатное небо над домом Ярыгиных:
– Любо! Любо, Кузьмич!
Тут же, словно сговорившись с Клепиком, плясовую ударила Се-рёжкина гармошка. Женщины, сидящие за столом отдельной стайкой, пригубили по глотку сладкой земляничной настойки, которую само-лично, специально для супруги своей и её подруг сделал Ярыгин-стар-ший. На «круг» перед Шипилёнком выскочил Толясик Отраднов и, бешено забив чечётку и ударяя себя ладонями то по бокам, то в грудь, а то и по голенищам праздничных сапог, зашёлся в плясовой.
– Ээх, мама, роди меня обратно! – гаркнул двухметровый Валя Са-раханов и, выпрыгнув из-за стола, заплясал супротив Толясика. Невы-сокий, коренастый Женька Клепик, юлой пустившись вокруг голена-стого Вальки, заголосил чужим противным голосом:
– На пороге тёщу встретил, рассказал ей про кардан, а она меня вза-шею, собирай мол чемодан!
Валентин подхватил тему густым своим басом:
– Паровозом я сошёл, и увидел черта! Колесом ко мне пошёл, в нос его я щёлкнул!
Мито, не моргая, настороженно смотрел на пляшущих по центру двора мужчин и, повернувшись к Ивану, смущённо зашептал ему на ухо:
– Ваня, а они не передерутся?
Иван рассмеялся в голос.
– Да нет, Георгиевич... Если что, завтра помирятся.
Из-за стола, как дикий кот, ловко выпрыгнул Ярыгин-старший и, преобразившись лицом, поднял руку и гаркнул что было мочи, пере-крывая всеобщую веселуху:
– Харе бабалайки свои бабские балалаить, плясать давай!
Гармонь смолкла, Ярыгин-старший пошёл кругом, поднимая боль-шие свои руки, вращая ими как мельничными крыльями, набирая ход. Сережка Шипилёнок, хитро улыбнувшись, склонил голову к ин-струменту и, словно прислушиваясь к пошлёпыванию кнопок, начал подыгрывать тихо, издалека что-то невнятное, похожее на гомон за рекой, на потревоженных гусей или шум горной речки, несущейся через пороги. Толстые губы его прикоснулись к мехам, будто контуженый гармонист, прощаясь с гармошкой, поцеловал её. И вот в

 
затаившийся воздух выпрыгнула, как искра из костра, резкая нотка и растаяла где-то в небе, потом ещё одна, другая… Серёжка затряс головой, разевая рот, словно выкинутая на берег рыбина, и, заикаясь, выкрикнул:
– Г-г-г-г-уляй Р-р-росея!
Ярыгин-старший подхватил:
– От Амура до Енисея!
Серёга зажмурился и вдарил плясовую. Ярыгин-старший, выводя ногами немыслимые кренделя, закрутился бешенной юлой, руки его из мельничных, медленно вращающихся крыльев вдруг превратились в отточенные клинки, завращались с такой яростью, что казалось, по-рубят сейчас всё, что попадётся им на пути.
– Посторонись, плешь – наших не съешь! – выкрикнул  Яры-гин-старший, бешено выплясывая.
И, как супружница Кузьмича ни старалась, не смогла удержать мужа за руку. Сбросив пиджак на лавку, кинулся он к другу своему боевому, закадычному на подмогу так, словно во вражеский окоп. Словно в руках у него была финка, что всю войну служила ему верой и правдой.
– Разнесу до яиц! – не своим голосом заблажил Кузьмич.
Супруга его, прикрыв рот рукой, испуганно глядела на мужа, а тот, соперничая с Ярыгиным-старшим, казалось, вкручивался в землю, резко бросая руки со сжатыми до хруста кулаками. От лица отлила кровь, глаза его горели, и в пляске своей не видел он ни берегов, ни маячащих за пихтами гор.
Изумленный Мито снова наклонился к Ивану и, пытаясь перекрыть визг гармони и ор пляшущих, прокричал ему в ухо:
– Вань! Может, как-то это... Хватит?
Иван рассмеялся:
– Да все нормально, Георгич! Они всегда так. С утра корвалолом подлечатся и до следующего раза.
Евдокия Павловна, недовольно взглянув на пляшущих, перекре-стилась и, встав из-за стола, прихватила мелких и повела их в дом. За ней следом вышла из-за стола и её подруга.
– Ты куда, Дусь?
Евдокия Павловна отмахнулась.
– От греха подальше. Сама знаешь, их теперь не угомонить, детей пойду уторкаю, чтобы на энто всё не смотрели.
Колька заартачился было, но мать его строго одёрнула:
– Давай домой! Подрастёшь, ещё напляшешься.
Женщины с детьми скрылись в сенях, когда на круг выскочил разго-рячённый Мито и, выкидывая руки и ноги в такт плясовой, затанцевал лезгинку. Сначала Кузьмич, а потом и все остальные стали подхлопы-вать Диме в такт его движениям, а Серёжка Шипилёнок, хитро прока-тившись по кнопарям гармошки, шустро, не снижая темпа, перешёл на лезгинку.
Ещё долго слышались резкие всхлипы гармошки: они перепрыги-вали, как белки от пихты к пихте, убегая, словно от пожара, всё дальше и дальше по распадку к молчаливому величественному Борусу. Словно искали место, где можно успокоиться и уснуть.
В дальней комнате, куда Евдокия увела детей спать, гулянку и вовсе не было слышно, редкие возгласы долетали до неё. Дети уже уснули, а она, опустившись на колени перед иконой, шептала молитву, смирен-но склонив голову.
– …Да не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого, ибо Твое есть Царствие и сила и слава во веки веков…
Евдокия троекратно наложила на себя крестное знамение и, встав с колен, прилегла рядом с разбросавшимся на кровати Колькой, погла-дила его по русой голове и поцеловала в лоб.
Из-за толстых стен катаного дома еле слышно донёсся возглас Яры-гина-старшего: – Эх, мил дружок, не садись на камелёк, зашибет баланом, вывер-нет карманом! А садись-ка в лодочку, да цалуй молодочку!
Евдокия поднялась с кровати, укрыла Кольку одеялом, негромко произнесла:
– Вот охальник… Ну, я тебе завтра устрою лодочку!
И вышла из комнаты.
СБОРЫ
Лучи утреннего солнца скользили по половицам, проникая в гор-ницу через распахнутое окно. Мито проснулся от далёкого, едва слыш-ного в его сне блямканья тазика, который подвернулся Ярыгину-стар-шему под руку. Пока Мито думал, вставать ему или ещё понежиться, на дворе громко чертыхнулся отец Ивана... Потом прокукарекал петух, потом опять донёсся голос с улицы, но уже женский. Это Евдокия Пав-ловна, мама Ивана, выговаривает своему мужу:
– Не чертыхайся, с перцовой уже и руки не держут?! А туда же – в лодочку с молоодочкой!
Мито улыбнулся. Он вспомнил дурашливые частушки, что горла-нили вчера мужики.
– В каку ещё таку лодочку?! – задиристо удивился Сергей Николаевич. – В таку! – передразнила его супруга. – Не шуми, Дима ещё спит. Ярыгин-старший подбоченился.
– Нет, мать, ты мне скажи: в каку таку лодочку?
Евдокия Павловна наклонилась над вещмешком, чтобы скрыть улыбку.
– И то не помнишь? Ой-ё-ёй. Пора тебе, отец, уже на простоквашу переходить…
Она ещё что-то хотела проворчать, но увидела улыбающегося Ива-на, который шёл к ним от пригона, на ходу разглядывая выцветший от соли и солнца рюкзачишко.
– Бать, а рюкзак-то худоват...
Ярыгин-старший, почуяв поддержку, оживился:
– Это ничегось, сынок, главное, чтобы сам не промок. А ну, повер-нися...
Иван на ходу накинул лямки рюкзака и повернулся к отцу.
– Текс... – буркнул Сергей Николаевич, укладывая мешочки из пёстрого ситца с солью Ивану в рюкзак.
Евдокия Павловна залюбовалась сыном и не сразу заметила, что су-пруг её слишком старательно, под самые завязки набил рюкзак, тща-тельно приминая и утряхивая поклажу. Она всплеснула руками.
– Ты что делаешь, изверг?! Пожалел бы сына, чай не верблюд он тебе!
– Ничо, ему теперь полезно! – Сергей Николаевич обернулся на скрипнувшую в сенях дверь, откуда вышел Мито, подмигнул ему и шутливо закончил: – Правда же, Митя? Когда ещё Ваньша приедет? А верблюдов у нас нынча нема, усе вымерзли.
Мито, протерев глаза, поздоровался:
– Доброе утро.
Ярыгин-старший закивал.
– Доброе, Дима, доброе, – и покосился на супругу.
Евдокия Павловна улыбнулась.
– Вы куда? – поинтересовался Мито.
Ярыгин-старший, с силой затянув шнур горла рюкзака, ловко завя-зал его на мудрёный узел.
– В тайгу сбегаем.
Миндиашвили удивлённо развёл руками.
– Сергей Николаевич, а я?
– А ты, Дим, отдыхай. Дыши воздухом, в клуб вечерком сходи, дев-ки у нас…
Евдокия Павловна нахмурилась и хлопнула супруга полотенцем по спине:
– Чего болтаешь?!.. Старый охальник! Лучше бы соли поменьше грузил…
Ярыгин-старший хохотнул и уже вслед уходящей в дом супруге ве-село крикнул:
– Скажешь тоже... Какой же я старый?! Я ешо о-го-го…
Сергей Николаевич весело подмигнул Мито.
– Вы надолго? – улыбаясь, спросил тот.
Ярыгин-старший, застегнув растянутый ремешок клапана рюкзака на последнюю дырочку, оправил поклажу на плечах Ивана.
– Да нет, Митя, мы быстро, дня на два-три, до заимки и обратно. И, поворотив к себе Ивана, потянул его за лямки рюкзака и делови-то заметил:
– Правую подтяни, не то натрёт... Ну, чаво? Присядем на дорожку...
КОРОТКИЙ РАЗГОВОР
Привалившись к гольцу, лысому, не поросшему мхом камню, Яры-гин-старший закурил, глядя куда-то в даль, туда, где Енисей, пробива-ясь сквозь заросшие пихтачом горы, почти не петляя, катил свои воды. Иван, тяжело дыша и вытирая пот со лба, опустился на траву возле
отца, привалившись на тяжёлый рюкзак. Ярыгин-старший, оторвав-шись от своих мыслей, резонно заметил:
– Рюкзачишко сыми, сынок, а то соль влагу возьмёт, эко вон у тебя спина мокрая.
Иван, послушно освободившись от лямок, вывернулся из объятий рюкзака и, перекатившись на спину, примостил ружьё подле себя. Сергей Николаевич, прищурив глаз, зыркнул на рюкзак:
– Пуда под три будет...
И глубоко затянувшись дешёвой сигаретой, деловито заявил: – Тяжело в ученье, Ваньша, легко в горах...
Иван распластался на траве и, прищурившись на солнце, хохотнул: – В каких, бать, горах? Мы же не за снегом собрались.
Ярыгин-старший, переломив двустволку, деловито посмотрел че-рез ладно прочищенные стволы на подёрнутые дымкой горы, не спе-ша достал из кармана два потемневших от времени латунных патрона и, обдув их, зарядил ружьё. Взведя курки, поставил ударный механизм на предохранитель.
– В кавказских, Ваньша, в каких же ешо?
Он притушил сигаретку о ладонь, сунул недокурок в карман брезен-товой куртки.
– Митя вчерась мне говорил, что вы в горы поедете бороться. Иван улыбнулся:
– Мы в Махачкалу, бать, едем, а не в горы.
Ярыгин-старший ухмыльнулся недогадливости сына.
– А я тебе чо говорю? В Махачкале-то небось тоже горы есть. Кавказ всё же.
Сергей Николаевич поднялся, оправил старенькую, тонкого бре-зента куртку, подпоясанную патронташем, и, поправив лямку ружья, весело посмотрел на сына.
– Харе валятся, паря. Пора в чемпионы готовиться.
Иван смахнул присевшего на лоб овода.
– Так когда это ещё будет… Не скоро.
Ярыгин-старший резко поднялся на ноги, оправил сапоги и подтя-нул голенища.
– Когда бы ни было, да будет... Хорош бока отлеживать, нам до ночи додохать нужно.
ТРЕНИРОВКА ПО МИНДИАШВИЛИ
Первые лучи солнца скользили по напряжённым мышцам спин и рук, вырисовывая каждый напрягающийся бугорок. Иван и Мито,
обнажённые по пояс, упёршись в поросшую травой землю, отжима-лись.
– Сто двадцать пять, сто двадцать шесть, сто двадцать семь… – счи-тал Иван вслух.
Первый вскочил на ноги Мито. Прищурив глаза, посмотрел на солнце, а потом на наручные часы. Иван, не останавливаясь, поднял голову к тренеру:
– Ты чего, Георгич?
Мито улыбнулся.
– Хватит филонить! Мне ещё Томчика в магазин отвезти надо. Как говорит диктор дядя Володя: а сейчас переходим к бегу на месте и во-дным процедурам… Давай, давай.
Иван, оттолкнувшись от земли руками, оказался на ногах и поспе-шил за Миндиашвили к обочине, где стояла новенькая «шестёрка». Мито, деловито смахнув с себя капли пота полотенцем, с трудом на-тянул майку и уселся за руль автомобиля. Ещё раз посмотрел на часы и включил автомагнитолу.
«Красноярское время шесть часов, пятнадцать минут. Сейчас по заявкам рабочих цеха №12 КРАЗа прозвучит подборка песен попу-лярных советских исполнителей», – пропел приятный голос радио-ведущей.
Машина тронулась, а за ней, набирая темп, припустил Иван. Из рас-пахнутого окна жигулёнка вырывалась озорная песня Пугачевой «Как бы мне влюбиться», сопровождаемая комментариями Миндиашвили: – Давай, давай! А то влюбишься ещё!
Иван бежал. Бежал привычно, легко, щурясь на солнце, разгля-дывая проезжающие машины. Давно позади остался и Октябрьский мост, и центральный стадион, и даже сам город, точнее, его окраины. По пустой трассе, то догоняя Ивана, то несясь ему навстречу, торопи-лись проснувшиеся лесовозы, тяжело груженные фуры и беспечные легковушки, то и дело оглашая окрестность своими сигналами, при-ветствуя Ивана и его тренера. Некоторые из водителей умудрялись высунуться на ходу и прокричать, перекрывая шум мотора, «привет» спортсменам. Иван в ответ улыбался и поднимал руку, а Георгич хму-рился и поддавал газу, покрикивая из машины:
– Что за выставка? Давай, давай прибавь, Ваня!
И Иван прибавлял, прибавлял темп с удовольствием, ровно вдыхая напоенный утренней росой воздух тайги.
Каждый день он бегал с Георгиевичем эти пятнадцать километров от Красноярска до «Столбов», а раз в неделю, в воскресенье, пробегал и полную тридцатку – от центрального стадиона до поворота на кор-дон и обратно.
Иван бежал, слушал музыку и думал о чём-то о своём, не обращая внимания на ворчливые покрики Георгича.
С Иваном поравнялась белая «волга», симпатичная девушка на переднем сиденье, внимательно, с изумлением разглядывала его. Миндиашвили раза два недовольно нажал на сигнал, давая понять зевакам, чтобы проезжали побыстрей.
От этого Иван рассмеялся в голос, а Георгич, высунувшись из окна машины, рыкнул на водителя:
– Давай! Давай, проезжай!
Водитель «волги», ровесник Ивана, белобрысый, вихрастый парень в белой рубахе, в свою очередь поприветствовал Миндиашвили: – Здрасьте, Дмитрий Георгич! Привет, Вань! Динамо бежит?! – Бежит, бежит твоё динамо… Все бегут! Давай, проезжай! – бур-кнул в ответ Мито.
Парень, придерживая руль одной рукой, наклонился к пассажир-скому окну, почти улегшись на колени своей спутницы, чтобы лучше видеть бегуна:
– Вань, на ГЭС поедешь?!
Иван, видя, что Георгич начинает нервничать, ответил:
– Вечером…
Миндиашвили, прибавив газу, зло прикрикнул:
– Не болтай, дыхание сбиваешь! Прибавь-ка ещё, а то разговорил-ся! А ты, Юрка, давай отсюда. Сам не бегаешь, другим не мешай! Водитель «волги» прибавил ходу и поравнялся с Миндиашвили. – Дмитрий Георгиевич, а вы поедете?
Мито по-отечески посмотрел на Юрку, но уже в следующую секунду насупил брови и громко буркнул:
– Поеду, поеду! Только без тебя!
Юрка рассмеялся.
– Почему без меня?
Миндиашвили ещё прибавил газу и уже на ходу крикнул:
– Болтовней своей замучаешь!
Белобрысый махнул рукой и, умастившись поудобней за рулём, придавил педаль газа, оставляя за собой быстро уменьшающуюся фи-гуру Ивана.
– Вот Георгич! Не меняется, всё такой же ворчун! – улыбаясь, пожа-ловался Юрка своей спутнице.
Девушка оглянулась и посмотрела назад.
– А кто это?
– Ваня-то? Чемпион наш по вольной борьбе Иван Ярыгин – сосед мой.
– А тот другой... В машине?
– Его тренер, Дмитрий Георгиевич Миндиашвили, я пацаном у него занимался…
Юрка печально вздохнул.
– Жаль бросил, может быть, из меня бы тоже чемпион получился… «Волга» скрылась за поворотом, а Иван, поравнявшись с окном ма-шины тренера, увидел загрустившего Миндиашвили.
– Ты чего, Георгич?
Миндиашвили насупился.
– Ничего... Достали уже! Хоть маршрут меняй! Тренироваться нуж-но, а не болтать!
Иван, зная отходчивость тренера, улыбнулся.
– Да ладно, Георгич! Чего тебе, жалко?
Миндиашвили ударил по тормозам и разъярённый выскочил из машины.
– Жалко! Жалко! Если бы Юрка в своё время не болтал, а слушался меня, сейчас бы с нами тренировался… Талантливый пацан был, а те-перь кто? Директор пивзавода!
Мито сказал ещё пару ласковых и, хлопнув дверью, резко взял с ме-ста.
– Прибавили, Ваня!
Всю оставшуюся дорогу молчали, вместе с замолчавшей, непонятно от чего, автомагнитолой.
Мито притормозил на остановке автобуса, протянул руку Ивану. – Сегодня-завтра отоспись, а в понедельник с Илюхой дуйте в Аба-кан к Чаркову...
Иван пожал руку тренеру и, подхватив увесистую спортивную сумку с заднего сидения, вышел из машины.
Миндиашвили наклонился к открытому окну.
– Я дня через три прилечу, нужно будет подумать...
Иван, прощаясь, поднял руку. В ответ ему прозвучал короткий сиг-нал клаксона и, подмигнув поворотником, «жигулёнок» покатил по пустой улице. К Ивану, хитро улыбаясь, подошел поздороваться сосед-ский пацан Димка Кожевников:
– Привет.
Иван протянул ему руку. Димка, напрягая все свои силёнки, попы-тался сжать её как можно сильнее. Иван улыбнулся и сделал вид, что ему больно.
– Привет, Дим, ты мне чуть руку не сломал, давай-ка, брат, поакку-ратнее. Как дела?
Димка, довольно крякнув, отпустил огромную руку чемпиона. – Нормально, я уже десять раз на турнике подтягиваюсь.
Димка показал Ивану свои бицепсы:

 
– Во!
Иван одним пальцем с уважением потрогал Димкину мышцу. – Молодца, а в школе как?
Они дошли до киоска с мороженым.
– Нормально... Каникулы же.
– Каникулы – это хорошо... Будешь мороженое?
Димка расцвёл счастливой улыбкой.
– Спрашиваешь!.. С розочкой.
Иван достал кошелёк из сумки и, купив два пломбира с розочкой, протянул одно из них Димке.
Димка, чинно приняв дар, тут же откусил приличный кусок моро-женного и блаженно закрыл глаза.
– А спасибо кто говорить будет? – Иван рассмеялся.
Димка непонимающе открыл глаза и с набитым ртом деловито по-благодарил Ивана:
– Шпасибо...
Иван потрепал Димкины русые вихры.
– Ну, то-то, запомни: чем сильнее человек, тем он вежливее. Димка кивнул и с наслаждением стал лизать своё уже успевшее подтаять мороженное.
Так ни о чем не говоря они дошли до подъезда дома, где жил Иван. Димка что-то хотел сказать, но в этот момент из подъезда вышел сосед Пётр Токмаков с сыном и незнакомой девушкой.
– Привет, Иван, с тренировки? – Пётр, увидев Ивана, шагнул ему навстречу.
Иван, неотрывно глядя на девушку, онемел.
– Вот тебя Георгич заездил. – Петр хохотнул.
Иван громко проглотил большой кусок мороженого и, смутившись, пробормотал:
– Извините...
Пётр, проследив взгляд Ивана, представил незнакомку.
– Вот знакомься, Ваня… Это Наташа, Галкина сестра... Приехала к нам на каникулы.
Иван протянул руку девушке и, смутившись еще сильнее, пробор-мотал:
– Иван...
Девушка посмотрела ему в глаза и тихим бархатным голосом отве-тила:
– Очень приятно... Наташа.
Они так бы, кажется, и стояли, не отрывая друг от друга глаз, не замечая окружающих, если бы из подъезда вихрем не вылетела Галя. – Привет, Вань! О! Вы уже познакомились?
Иван, опомнившись, выпустил руку Наташи.
Галя приобняла сестру.
– Видишь, какая у нас красавица растет? Без пяти минут невеста! Наташа, смутившись, оторвала свой взгляд от Ивана.
– Ты чем сегодня занимаешься? – поинтересовалась Галина.
Иван пожал плечами.
– С ребятами хотели на ГЭС… Искупаться…
Галина усмехнулась.
– Тоже мне занятие! Сводил бы Наталью в кино, город показал! А то мы с Петром все на работе… Некогда выбраться.
Она деловито кинула взгляд на свои часики:
– Мы в шесть вернёмся, заходи!
...Иван очнулся, когда Димка дёрнул его за руку.
– Ну, я это... Пойду... Мне ещё отжиматься надо...
Иван рассеяно пожал ему руку:
– Давай-давай, Дим...
Он стоял у подъезда, провожая взглядом семейство Токмаковых, быть может, ждал, что Наташа оглянется и улыбнется ему, но вместо нее обернулась Галя, и, весело махнув рукой, задорно крикнула: – Вань, в шесть у нас!
Что-то произошло с Иваном. Он опустил взгляд и долго смотрел на свою ладонь, в которой пару минут назад он держал маленькую, те-плую ладонь Наташи. Его пальцы горели, и тепло них поднималось всё выше и выше, пока не остановилось в груди и не разлилось там мягкой волной. Губы Ивана дрогнули, и он улыбнулся, выдохнул вол-шебное имя:
– Наташа... Н-а-т-а-ш-а.
Не замечая, что мороженное его, которое он держал в левой руке, растаяло.
КУЛЬТПОХОД
Иван и Наташа медленно и молча брели по городу. Девушка первой прервала неловкое молчание:
– Далеко ещё до кинотеатра?
Иван покрутил головой, пытаясь сориентироваться, смущённо по-жал плечами:
– До «Родины» – минут десять-пятнадцать...
Наташа улыбнулась, и у Ивана снова потеплело в груди.
Он улыбнулся ей в ответ.
– А что за фильм?

 
Иван оживился:
– Ребята говорят, с Высоцким... «Белый взрыв», кажется.
Наташа погрустнела:
– Про войну?
Иван отрицательно мотнул головой.
– Вроде про альпинистов, которые на Кавказе спасли от фашистов много народа.
И снова в глазах Наташи засветились огоньки.
– А ты бы смог?
Иван пожал плечами.
– Наверное... Отец ведь смог.
Наташа приостановилась.
– Он у тебя альпинист?
Иван рассмеялся.
– Да нет, он кузнец, просто в войну с Кузьмичом, с нашим директо-ром леспромхоза, в разведке воевал.
– Вот это да! Значит, разведчик?
Иван кивнул головой.
– Он про войну не рассказывает, вот Кузьмич под рюмочку любит... А отец молчит или отшучивается.
Стеснение прошло. Молодые люди, увлечённые друг другом, не замечали никого и ничего вокруг себя и говорили, говорили, говори-ли. Встречные здоровались, Иван машинально отвечал на их привет-ствия, даже пожимал кому-то руки, но всё его внимание, все мысли в этот тёплый вечер были посвящены ей, маленькой белокурой девочке, рядом с которой он чувствовал себя так, будто за спиной у него вырос-ли крылья. Ему было хорошо с ней, и это странное тепло, родившееся сегодня утром при первой встрече, уже не пугало его, а согревало изну-три, иногда подступая к самому горлу.
Возле кинотеатра собралась недовольно гудящая толпа.
Большой плакат на закрытой двери кассы сообщал, что билетов нет. Иван нахмурился:
– Сходили в кино...
Наташа неуверенно улыбнулась. Иван оглянулся по сторонам. – Может, в парк сходим?
В этот момент к ним поднырнул хитроватого вида молодой человек в клетчатых штанах.
– Привет чемпионам... Билетик не желаете?
Иван нахмурился и инстинктивно прикрыл собой Наташу.
– А по шее? – шагнул он на хитреца.
Наташа прикоснулась к руке Ивана.
– Давай пойдем в парк.
Спекулянт расплылся в наглой улыбке:
– А может, лучше в кино? «Белый взрыв»… Высоцкий в главной роли, песни – закачаешься...
Иван посмотрел на Наташу.
– Давай два...
Парень достал из кармана пачку билетов:
– Вот – самые лучшие, по центру, не пожалеете.
Наташа, тревожно оглянувшись, сжала своей маленькой рукой лапу Ивана. И снова Иван чуть не задохнулся от нахлынувшего чувства. Он посмотрел Наташе в глаза, чем смутил её, и тонкие нежные пальцы разомкнулись, она спрятала руку за спину.
– Это же спекулянт...
Прошептала Наташа.
Парень состроил обидчивую гримасу:
– Не спекулянт, а бизнесмен... Ну, так чего, идёте или как?
Иван достал из кармана деньги.
– Сколько?
Спекулянт расплылся в наглой ухмылке, обнажая прокуренные зубы.
– Обижаешь, Ярый. У нас для чемпионов билетики бесплатно. Иван, чуть наклонившись, посмотрел на «клетчатого» исподлобья, от чего тот перестал ухмыляться, сжался и попятился. Иван потянулся было за ним, но снова ощутил Наташино прикосновение к руке, и сно-ва волна тепла разлилась у него в груди. Он улыбнулся и, засунув спе-кулянту трехрублевку в нагрудный карман рубахи, забрал из дрожа-щих рук два билета. Но всё-таки не удержался и, наклонившись почти к самому уху «бизнесмена», негромко сказал:
– Кому Ярый, а кому Иван Сергеевич Ярыгин... Впитал?
Спекулянт в знак согласия затряс головой.
Наташа сдавила руку Ивана, и от этого прикосновения Иван обмяк и уже весело и громко добавил «клетчатому»:
– А теперь испарись, чтобы я тебя не видел. Бизнесмен.
И действительно, «клетчатый» словно растаял в воздухе, но, пока Иван и Наташа стояли в очереди в кинотеатр, гнусавый голосок его то и дело слышался из толпы:
– Билетики, не желаете билетики? Лучшие места.
Но Ивану уже было не до него. В тесной толпе Наташа обхватила его за левую руку и прижалась к нему, ища защиту. Пережив очеред-ную нахлынувшую на него волну нежности, Иван приостановился и, выдвинув Наташу чуть вперёд себя, обозначил своими огромными ру-ками свободное пространство. Окружающие не замечали этого, а вот Наташа вдруг ощутила себя в безопасности, словно Иван закутал её в

 
невидимое нежное одеяло. Так ей стало тепло и уютно с ним, что она закрыла глаза и улыбнулась.
НЕПРИЯТНАЯ НОВОСТЬ
Кино давно закончилось, с Енисея потянуло холодком, и Иван, сняв с себя пиджак, набросил его Наташе на плечи.
– Вот... А то замёрзнешь,мне Галя потом по шее надаёт.
Наташа укуталась в большой, нагретый телом Ивана, пиджак. И ощутила себя совсем маленькой, как в детстве.
– Спасибо, – негромко сказала она.
Иван улыбнулся:
– На здоровье.
Они снова замолчали. Иван то и дело поглядывал на Наташу, лю-буясь ею… При зыбком свете ночного города она была нереально кра-сивой и невесомой... Белокурый ангел. Иногда Ивану казалось, что вот сейчас он моргнёт – и видение исчезнет, и нежданное счастье, что поселилось в нём и разлилось где-то в области солнечного сплетения, вдруг испарится. И он пугался от этой мысли.
«Солнечное сплетение... – подумал Иван. – Так вот почему его так называют: не поддых, не серёдка, а солнечное сплетение!.. Там живёт в человеке солнце, согревающее его и дарующее ему тепло и счастье». Влюблённые дошли до дома и ещё долго стояли рядом, не в силах расстаться и не говоря друг другу ни слова. Иван видел, что Наташа во время сеанса плакала, украдкой смахивая с ресниц слёзы, и поэтому Иван ничего не спрашивал у неё про фильм. Молчаливую идиллию нарушила соседка Светлана с первого этажа, выглянувшая из окна: – Ой, Вань, привет... Моего не видел? Времени уже полпервого, а его все нет, поди опять с Сергеичем в домино режутся...
И, не дожидаясь ответа, крикнула в темноту двора:
– Сашка, иди домой!
– Уже половина первого? – удивился Иван.
Наташа хотела что-то сказать, но появившийся из темноты сосед хлопнул Ивана по плечу:
– Привет, Вань. Да какой там, всего двадцать пять минут ещё.. И неровным шагом зашёл в освещённый подъезд.
– Галина будет ругать меня... – сказал Иван.
– За что? – тихо спросила Наташа.
– За то, что поздно вернулись.
Иван не видел, он ощутил, что Наташа улыбнулась.
– Не будет...
Иван искренне удивился:
– Почему?
– Галя сказала, что с тобой я могу гулять хоть до утра...
Иван воодушевился:
– А хочешь, завтра поедем на плотину? Искупаемся?
Наташа вздохнула:
– Нет, не могу...
– Жаль... – поникшим голосом ответил Иван.
Наташа посмотрела ему в глаза:
– Я завтра уезжаю…
– Куда? – громким шёпотом, полным отчаяния, спросил Иван. – Домой... В Салават... Поезд утром, в шесть…
Иван опешил.
– Как же так? И что же мне теперь делать? Можно, я завтра приду проводить тебя?
– Конечно, приходи… Я буду рада, – улыбнулась Наташа, сняла пиджак и протянула его Ивану.
Они зашли в подъезд, не спеша поднимались по лестнице.
– Тебе кино понравилось? – спросила Наташа.
Иван, помявшись, ответил:
– Да, очень...
– А мне показалось, что нет.
Иван смущённо кашлянул:
– Ты ведь плакала, я не хотел, чтобы ты плакала. Я не хочу, чтобы ты плакала... Никогда.
Наташа потянулась к Ивану и поцеловала его в щеку.
– Я не буду, – прошептала она, погладив его по волосам.
ПРОВОДЫ
На вокзале, несмотря на раннее время, было оживлённо. Особен-но на первом пути, где стоял сияющий стеклами поезд «Красноярск – Москва».
Галина, подражая своей матери, что-то нравоучительно говорила Наташе, но та её почти не слышала, то и дело заглядывала за ее плечо. – Доедешь, сразу же позвони, куклу спрячь, отдашь Танюшке на день рождения, пусть будет подарок от нас… Ты все поняла?
Наташа кивнула:
– Да...
Галина что-то хотела сказать Петру, но тут проводница, перекрывая шум и гомон вокзала, зычно объявила:
– Граждане отъезжающие, займите места согласно купленным би-летам, провожающих прошу покинуть вагон... Отбываем через три ми-нуты...
Проводница повернулась к сёстрам, когда Наташа снова посмотре-ла за спину сестры и та, проследив её взгляд, всплеснула руками: – Ну, ты что? Что случилось? Что ты всё время озираешься?
Наташа отвернулась и смахнула слезинку.
Галя развернула сестру к себе и, приобняв за плечи, тепло, по-мате-рински прижала к груди.
– Ты что, Ваню ждёшь?
Наташа отстранилась от Галины.
– Нет… Да… Он хотел проводить, проспал, наверное…
Галина снова притянула Наташу к себе и обняла.
– Глупенькая, не переживай, они сейчас много тренируются… Устал, наверное, или с Георгиевичем на тренировке...
Проводница взялась за поручни и шагнула в тамбур.
– Поезд отправляется, отъезжающих прошу занять места согласно купленным билетам.
Галя поцеловала Наталью, Пётр поднял руку, прощаясь. Лязгнули сцепки вагонов, поезд тронулся, Галя встрепенулась и скороговоркой выпалила:
– Маме передай, осенью мы с Петей, может быть, приедем, у воль-ников турнир в Салавате… Может даже и Иван твой прилетит...
Дверь тамбура захлопнулась, Наташа пропала из вида, чтобы в сле-дующее мгновение появиться возле открытого окна. Галя ещё что-то кричала ей, но она этого уже не слышала, сердце её наполнялось го-рем, а глаза, бездонные голубые глаза Наташи, наполнялись слезами, которые она, стирала ладонью и всхлипывала, уже не таясь ни от се-стры, ни от чужих, незнакомых ей людей.
Иван ворвался на перрон, как на спринтерскую дорожку, где в одно мгновение промелькнули мимо него Галина и Пётр. Наташа чуть не вывалилась из окна вагона:
– Ваня!
Иван бежал, держа Наташину руку в своей руке, и снова тепло раз-ливалось в его груди.
– Наташа...
Наташа по-детски вытерла слёзы ладонью.
– Я буду скучать...
Иван прибавил ходу наравне с поездом.
– Я тоже.
Наташа улыбнулась и, оттолкнув руку Ивана, крикнула ему:
– Пиши мне! Пиши!
Иван бежал за вагоном.
– Обещаю! Я обязательно тебе напишу!
Поезд набрал ход, издав громкий гудок, и через некоторое время скрылся из виду. А Иван всё стоял и смотрел вслед ушедшему поезду, пока Пётр не окликнул его:
– Поехали, Вань?
Галина потянула Ивана за руку:
– Пошли, Ромео!
Иван не ответил.
– Ты с нами поедешь купаться?
Иван отрицательно мотнул головой и, не прощаясь, бросился в при-вокзальную толпу.
Галя удивленно посмотрела на Петра.
– Вот дела... Бывает же такое.
И, подхватив супруга под руку, исчезла в дверях центрального вхо-да в вокзал.
ПИСАТЕЛЬ
Как Иван добрался до дома, он не помнил. Застрявший ком в горле мешал ему дышать. Обхватив голову и закрыв глаза, вот уже минут двадцать он сидел над чистым листом бумаги, а в голове звенел пол-ный отчаяния голос Наташи: «Пиши мне! Пиши, Ваня!»
Иван открыл глаза и стал что-то писать своим сильным, размаши-стым почерком.
Прошёл не один час, прежде чем Иван встал из-за стола. Он держал в руке листок, на котором было написано:
«Здравствуй, Наташа. Я проспал. Прости меня». Иван несколько раз прочёл написанное, сложил лист пополам и подогнул один край под размер конверта. Аккуратно, чтобы не помять, вложил его в кон-верт, немого подумал, приложил ко лбу, потом заклеил и только тут понял, что не знает Наташиного адреса.
ХИТРЫЙ ХОД
Еще не все листья пожелтели, но осень уже гнала, выгоняла лето. Иван, закончив тренировку, тяжело дыша, присел на длинную лавку, что стояла за тренерским столом у стены. Миндиашвили обернулся к нему и, подмигнув с довольным видом, подбодрил:
– Молодец, до конца месяца можешь отдохнуть. Домой сгоняй, Сер-гею Николаевичу с мамой от меня привет.
Иван резко поднялся с лавки, подошёл к Миндиашвили и, присев на корточки у стола, посмотрел тренеру в глаза.
– Георгич, возьми меня в Салават.
Миндиашвили, отвлекшись от Ивана, вскочил со стула и кинулся на ковер, выговаривая борцам:
– Володя! Что ты делаешь?! Контратакуй! Вот так! Подныривай и выходи на захват! Понятно?
В ответ Володя Малышкин утвердительно кивнул.
– Сделаем, Дмитрий Георгиевич.
Миндиашвили вернулся за стол и, заинтересованно посмотрев на Ярыгина, продолжил разговор.
– В Салават, говоришь? Что тебе там делать?
Иван встал.
– Бороться буду... За команду.
Миндиашвили, пристально следивший за борцами на ковре, одо-брительно крикнул Володе Машкову:
– Ну, вот! Можешь ведь, когда захочешь.
И снова устремил взгляд на Ивана.
– Не твой там уровень. Лучше домой прокатись, подышишь, отцу поможешь. А в Салавате что? Сборы? Так ты и так проходишь на со-ревнования.
Иван упрямо склонил голову, его словно прорвало:
– Они вырастут, а я об этом узнаю последним! Я сам хочу посмо-треть ребят, с кем завтра бороться придется, да и вообще…
Миндиашвили словно ждал этого:
– Что «и вообще»? Ты не темни, Вань…
Иван, сминая в своих огромных руках полотенце, потупился.
– Город посмотреть...
Миндиашвили хохотнул.
– Ну-ну… И себя показать... Значит, город смотреть поедешь? Иван утвердительно кивнул, что-то буркнув себе под нос.
Миндиашвили обнял его за плечи и, хитро улыбнувшись, заглянул в глаза.
– Грамотно заезжаешь.
Иван, не отрываясь, смотрел на тренера.
– Мне очень нужно, Дмитрий Георгиевич.
Миндиашвили улыбнулся.
– Ну, раз очень, то мог бы свой хитрый ход и не применять.
Иван хотел что-то сказать в своё оправдание, но Миндиашвили, хлопнув его по плечу, закончил разговор:
– Давай в душ, шахматист, а завтра быть в аэропорту в восемь, и смотри – не проспи!
САЛАВАТ
Иван прошёл через весь салон автобуса и, миновав дремавшего на переднем сидении Миндиашвили, негромко поинтересовался у води-теля:
– Не подскажите, Советский район далеко?
Водитель, бросив взгляд в зеркало, уточнил:
– Какая улица?
– Доватора. Доватора, дом четырнадцать.
Водитель, ничего не говоря, включил правый поворотник и притор-мозил у автобусной остановки.
– Сядешь на «двойку», и пятая остановка твоя…
Иван обернулся и упёрся в спокойный, но бдительный взгляд Мин-диашвили.
– Город посмотреть?
Иван кивнул ему в ответ. Миндиашвили улыбнулся.
– Иди, иди, что с тобой делать.
Иван было ринулся в дверь, но Мито придержал его:
– Сумка-то где?
Иван мотнул головой:
– Олег заберёт.
Миндиашвили, видя нетерпеливость Ивана, чему-то улыбнулся. – Ладно, гони...
И уже вдогонку выпрыгнувшему из автобуса Ивану крикнул: – Мы в «Салюте», если что… Найдешь, большой уже…
Иван обернулся и махнул рукой отходящему от остановки автобусу. – Спасибо!
Автобус, пропустив попутную машину, мягко тронулся с места. Миндиашвили проводил взглядом оставшегося на остановке Ивана, устроился в кресле поудобнее и, прикрыв глаза, заулыбался чему-то.
ДОЛГОЖДАННАЯ ВСТРЕЧА
Иван долго не решался войти в подъезд. Он то нерешительно подхо-дил к двери, то снова отходил на пустую детскую площадку… Смотрел в окна, пытаясь увидеть ту, ради которой он приехал в Салават. Вот на третьем этаже мелькнула девичья фигура, на секунду задержалась у окна и снова скрылась за тонкой занавеской. Сердце Ивана сжалось в тёплый комок и учащённо забилось. Но уже через мгновение здраво-мыслие вернулось к нему.
Не она... Не она.
Он долгим взглядом посмотрел в опустевшее окно и уверенно дви-нулся к подъезду.
Иван поднялся на третий этаж, посмотрел на клочок бумаги, где был записан адрес, и нажал кнопку дверного звонка. Никто не ответил ему, он прислушался к тишине за дверью и ещё несколько раз нажал на кнопку. Никого. Он хотел уже было уходить, когда за его спиной щёлкнул замок, и дверь приоткрылась. Иван обернулся и онемел. На пороге стояла Наташа… Вернее, её точная копия, только ещё более миниатюрная. И её широко распахнутые серые глаза строго изучали Ивана. На вид ей было лет 13, не больше. Горло Ивана предательски сжалось, видно для того, чтобы колотящееся в груди сердце не выпры-гнуло наружу, и он выдавил из себя:
– Здрасьте... А Наташу можно?
Девочка улыбнулась, наклонив голову к плечу.
– А её нет, она в школе.
Иван не ожидал такого ответа. В какой школе? Какая ещё школа? Белокурая девочка, точная копия Наташи, не отрывала озорных глаз от Ивана.
Иван засмущался.
– Извините...
И, развернувшись, хотел уйти, но девочка в дверях его остано-вила:
– А вы случайно не Иван? Иван Ярыгин, из Красноярска?
Иван замер и снова посмотрел на девочку.
– Да. Это я...
Девочка отступила в коридор квартиры и распахнула дверь.
– А я сестра Наташи, Таня... Вы заходите, а я сейчас за ней сбегаю… Иван снова смутился.
– Да нет, спасибо… Неудобно… Я лучше во дворе подожду…
Неожиданно из-за его спины на лестничную площадку поднялась женщина с сумкой в руках.
Таня шагнула ей навстречу, принимая из рук матери сумку, и на молчаливый вопрос её, просияв, ответила:
– А это Иван Ярыгин из Красноярска... Я сбегаю за Наташкой? Женщина повернулась к Ивану и открыто, с интересом осмотрела его. Потом протянула ему руку, и Иван, взяв в свою ручищу тёплую небольшую ладонь женщины, произнес:
– Здравствуйте, Анна Афанасьевна...
Анна Афанасьевна придержала руку Ивана в своей, внимательно посмотрев ему в глаза.
– Ну, здравствуй, Иван Ярыгин... Проходи, чего у порога стоять. Таня сейчас за Натальей сбегает.
Иван не заметил, как Таня, накинув куртку, стрелой слетела вниз, и только услышал, как за ней хлопнула входная дверь подъезда.
– Заходи, заходи... Столько тебя ждали. Сейчас отцу позвоню, что-бы на обед заехал... – Анна Афанасьевна повесила пальто и, подойдя к телефону, набрала номер. Подождала, когда на другой стороне от-ветят.
– Алёша, ты на обед приедешь? Ну и что, что сегодня пятница? Ни-чего не будет с твоими подчинёнными, пусть летучку проведет Ахид-жаков... Приезжай...
Она оглянулась на Ивана, осматривающего комнату, и, понизив го-лос, почти шёпотом отдала приказ, не терпящий возражений:
– Мы тебя ждем... Нет. Сюрприз... Всё. Гости у нас.
Не дослушав мужа, аккуратно положила трубку телефона на аппа-рат и повернулась к стоящему посередине комнаты Ивану.
– Ты на соревнования приехал? – поинтересовалась она, подходя к столу. – Присаживайся.
Иван утвердительно кивнул и послушно присел к столу, положив свои большие, не по-юношески натруженные руки на белую скатерть. Анна Афанасьевна невольно залюбовалась руками Ивана.
– Петя с Галочкой вот тоже обещались приехать...
Иван сглотнул ком, который всю дорогу мешал ему говорить, и осипшим голосом подтвердил:
– Они в гостиницу поехали А оттуда, наверное, к вам…
Входная дверь распахнулась, и в проёме коридора появилась На-таша.
Иван невольно вскочил со стула и ощутил лёгкое головокружение. Весь мир вокруг, кроме Наташи, вмиг перестал для него существовать.
НЕЧАЯННАЯ ШУТКА
Сборы борцов в Салавате закончились, и Наташа выпросила у мамы разрешение проводить сестру с мужем в аэропорт Уфы. Отвез их туда на микроавтобусе сосед Андрей Николаевич, который взялся посмо-треть за Наташей и привезти её обратно. Правда, Наташа с Иваном в ожидании рейса Уфа-Красноярск то и дело пропадали из поля зрения его бдительных глаз, разгуливая по аэропорту. Лишь изредка прохо-дили они мимо ресторана, где Андрей Николаевич сидел за большим столом с руководством Красноярской сборной по борьбе, куда входил и Пётр Токмаков, муж Галины, старшей сестры Наташи.
Поначалу Андрей Николаевич то и дело выбегал из ресторана, что-бы убедиться, что Наталья и Иван на месте, но Галя успокоила его.
– Да не волнуйтесь вы так, Андрей Николаевич, никуда она не де-нется, тем более, что Ваня при ней.
Сосед успокоился и даже выпил с компанией 20 грамм коньячку, запивая его чаем из большого белого чайника.
Наташа и Иван стояли у огромного окна и смотрели на взлетающие и приземляющиеся самолёты, крепко взявшись за руки.
– А тебе нравится летать? – нарушила молчание Наташа.
Иван пожал плечами:
– Не знаю, мне как-то всё равно...
Наташа посмотрела на него с укором.
– Как птица. Ты вдумайся, человек может летать, как птица, только намного быстрее и дальше.
Иван улыбнулся.
– Я плавать больше люблю, – сказал Иван и, улыбнувшись, доба-вил: – Как рыба.
Наташа утонула в его смеющихся глазах, отчего ей стало уютно и теп-ло на душе, а её маленькая нежная ладошка сильнее сжала по-взросло-му грубые, сильные пальцы Ивана. Они так бы и стояли до самого объ-явления рейса, но из стеклянной двери ресторана вышла Галина: – Наташа, Иван, пойдемте, чайку попьёте?
Наташа, не отрывая взгляда от Ивана, спросила:
– Пойдем?
Иван пожал плечами.
– Мне и здесь хорошо... а тебе?
– И мне... – ответила Наташа. – Ну их.
Иван нежно пожал её тонкие пальчики.
Но Галя обхватила ребят за плечи и настойчиво оттеснила к сте-клянной двери.
– Давайте, давайте, нечего вам тут болтаться. Тебе завтра в школу, Наташа, между прочим...
Лицо Наташи вспыхнуло предательским румянцем.
– Мне не нужно завтра...
И, снизив тон под пристальным взглядом сестры, пояснила:
– Мама разрешила мне пропустить...
Галина, воспользовавшись смущением Наташи, полностью овладе-ла ситуацией, и через минуту ребята стояли у порядком уже разгра-бленного, но все еще прекрасно сервированного стола. Никто на них не обратил внимания, лишь сосед Андрей Николаевич благодарно по-смотрел на Галину и мельком взглянул на часы, стрелки на которых показывали половину десятого.
Наташа что-то сказала сестре, но её голос растворился в одобри-тельном мужском хохоте.
– Ну, ты даешь, Георгич! Вот это история! Не шутишь, прямо вот так?!
Дмитрий Георгиевич взял со стола наполовину наполненную рюм-ку и встал, высоко подняв её.
– Так выпьем же за кибернетику, точнее, за тех, кто не только своей силой, но и своей головой решает вопросы!
За столом снова хохотнули и, подняв рюмки с коньяком, чокнув-шись, выпили.
Первым заметил молодых Миндиашвили:
– О! В нашем полку прибыло!
Тут же перед Иваном и Наташей поставили большие фужеры для вина, и чья-то рука потянулась было налить молодым «по глотку», но Галина, тут же пресекла эту попытку.
– Нет, нет ещё раз – нет! Наташа, тебе сок или минералку?
Наташа зачем-то посмотрела на Ивана.
– Сок...
– Вань, а тебе?
Иван краем глаза увидел, как напрягся Георгич. И чуть помедлив, кивнул головой:
– Мне тоже сок.
Наполнив рюмку, встал Петр Токмаков.
– Хочу выпить за нашу краевую сборную, за ребят, за победу, за наш тренерский состав и за нашего главного тренера и вдохновителя – Дмитрия Георгиевича Миндиашвили, а также за его ученика и нашу надежду – Ивана Ярыгина.
Присутствующие подняли рюмки. Неожиданно сосед Андрей Ни-колаевич поднял чашку с чаем и громко добавил:
– И за наших самых красивых девушек в мире из города Салавата… И уже кто-то из тренеров, подхватив тост, заметил:
– Смотри, Ваня, улетишь – уведут Наталью…
Наташа покраснела. И тут все, как сговорившись, начали нахвали-вать Наталью.
– Да уж, такую девушку точно уведут… Оставишь на неделю – и всё… Салават – город женихов… Видел, какие у них полутяжи...
Иван снова смутился, хотел было что-то возразить, но только отвер-нулся к стеклянной двери ресторана. На помощь ему пришла бойкая Наташа:
– А кто вам сказал, что я остаюсь? – она обвела вызывающим взгля-дом всех присутствующих. – Мы с Ваней решили, что я еду в Красно-ярск с вами…
Она посмотрела на вытянувшееся от удивление лицо Ивана и, поло-жив ему руку на плечо, весело подмигнула:
– Правда ведь, Вань?
Иван для чего-то встал с места и, поправив воротник рубахи, от-кашлявшись, подыграл Наталье:
– Ну да... Мы так решили.
И снова присел возле Наташи.
Улыбка исчезла с лица Петра. Галя, забыв пригубить из рюмки, рас-терянно поставила её на стол и села, а Дмитрий Георгиевич Минди-ашвили, посерьезнев лицом, поднялся. Наташа тоже присела и, обхва-тив руку Ивана, прижалась к нему:
– Мы только сразу говорить не хотели.
Было слышно, как в пустом зале негромко говорит по телефону ад-министратор, на кухне упала кастрюля и кто-то ругнулся.
Наташа была счастлива. Она улыбалась, разглядывая в минуту изменившиеся лица, в особенности побледневшее лицо старшей сестры.
Галина схватила со стола стакан с минералкой, судорожно сделала глоток и поперхнулась им. Кое-кто одобрительно улыбался, глядя на покрасневшего Ивана.
Наташа победоносно оглядела всех и перевела счастливый взгляд на Ивана.
Но тут безмолвно стоявший Миндиашвили рухнул на стул и, об-хватив голову руками, что-то громко стал говорить по-грузински, то и дело ударяя своей тяжелой рукой по столешнице.
– А-а-а-а! Что наделали! Что наделали! Ваня! Что ты наделал?! – перешёл он на русский язык.
Иван поднялся и с сочувствием посмотрел на своего тренера. На-таша тоже перестала улыбаться. Миндиашвили повернулся к поблед-невшим Петру и Галине и страшным шёпотом спросил:
– Вы-то хоть знали?!
Первым пришел в себя Петр, он встал и, поправив расслабленный узел галстука, очень официально ответил:
– Нет... Нет, конечно... Ничего мы не знали!
Тогда Дмитрий Георгиевич повернулся к Ивану:
– Ваня?! Сынок... Это у тебя называется – город посмотреть?! Да?!
И, не дожидаясь ответа, ринулся к Наталье:
– Наташенька, деточка, ты ведь еще в школе учишься…
Наташа, побледнев, сжала губы, но поборов испуг, с деланной бра-вадой произнесла:
– Я и в вечернюю могу…
Если бы сейчас в этом маленьком ресторане ударила бы молния, или один из ангелов небесных спустился бы с небес и поздоровался с
присутствующими – это бы меньше его поразило, чем ответ Наташи. Миндиашвили, как от удара в грудь, отшатнулся от нее и, обезумев от пришедшей ему на ум догадки, посмотрел ей на живот. Всего мгнове-ние нужно было ему для того, чтобы побороть те чувства, что подня-лись и опрокинули его в бездну, лишь мгновение ему понадобилось, чтобы собраться с мыслями и принять решение. В глазах его блеснул холодный огонек.
– Так! Слушайте меня сюда! – приказал Миндиашвили, поворачи-ваясь к Петру и Галине Токмаковым. – Сейчас едем к родителям! Галина хотела возразить, но Мито так посмотрел на неё, что она снова поперхнулась.
– Ничего мне не говорите! ...Так не годится – человека, как цыплён-ка в чемодане, увозить! Нужно, чтобы было всё как у людей!
Пётр отрицательно замотал головой.
– Ну, нет, Дима, мы не поедем. Ты Алексея не знаешь! Он мужик крутой, разговоров таких может не понять…
От возмущения Миндиашвили потряс своим огромными руками в воздухе:
– А когда дочь увезут без спроса, он поймет?! Да?!
И никого больше ни о чём не спрашивая, Дмитрий решительным шагом направился к выходу. Открыв дверь, он взглядом метнул мол-нию в Ивана:
– Поехали, говорю! Нужно до самолета успеть!
Больше Миндиашвили не проронил ни слова. В салоне микроавто-буса было слышно, как он барабанит ладонью по окну, вглядываясь в темноту трассы Уфа – Салават.
САЛАВАТСКОЕ СВАТОВСТВО
Миндиашвили потоптался у двери, оглянулся на притихших Ивана с Наташей. Было слышно, как Пётр и Галина поднимались с нижнего пролёта и о чём-то шептались. Дмитрий Георгиевич бросил насторо-женный взгляд на звонок и не сильно, но с чувством нажал его. Немно-го подождав и поведя плечом, протянул руку, чтобы более настойчиво вдавить кнопку звонка, но в этот момент дверь приоткрылась и на по-роге появилась Анна Афанасьевна, мама Наташи и Галины. Удивлён-но посмотрела на часы.
– А где же Галя с Петей?
Миндиашвили кивнул головой в сторону лестницы и охрипшим от напряжения голосом произнёс:
– Они поднимаются, сейчас будут... Можно мы пройдем?
Анна Афанасьевна отступила, пропуская гостей и в недоумении раз-глядывая каждого: Мито, Наташу, смущённого Ивана... И вошедших следом Галину и Петра.
– У вас что, самолет отменили? – поинтересовалась она у Галины. – Да нет, мам, до самолета еще четыре часа...
– А-а-а-а... Тогда ясно, – с облегчением выдохнула Анна Афанасьев-на. – Вы раздевайтесь, проходите... А то уж я что только не передума-ла... Отец сейчас выйдет... Галочка, пойдем, поможешь мне стол на-крыть.
Алексей Александрович, поздоровавшись с Мито за руку, предло-жил ему присесть за стол.
Миндиашвили обернулся и зло посмотрел на стоявшего рядом с Наташей Ивана.
– Ещё раз здравствуйте, дорогой Алексей Александрович… Мы вот... решили не откладывать дела, так сказать, в дальний ящик... Отец строго посмотрел на Наташу. Губы у Алексея Александровича чуть заметно побледнели и сжались в узкую полоску, он перевёл тя-жёлый взгляд на Миндиашвили, в котором застыл немой вопрос, тре-бующий незамедлительного ответа.
Мито, откашлявшись, попытался улыбнуться.
В этот момент Анна Афанасьевна вышла из кухни с большим подно-сом в руках и, посмотрев на Наташу с Иваном, сказала:
– Давайте-ка, дорогие мои, мыть руки и – за стол.
Этих нескольких секунд хватило Дмитрию Георгиевичу, чтобы со-браться с мыслями, и он, словно пловец, наклонился к столу, оттол-кнулся от него, встал и в волнении заходил по комнате.
– Анна Афанасьевна и Алексей Александрович! – начал свой экс-промт Миндиашвили. – В старые, добрые времена все рано выходи-ли замуж! И хорошо! Браки были только крепче. Я как тренер, как педагог, заверяю вас, что Иван не подведёт, оправдает оказанное ему доверие и с честью примет от вас заботу о вашей дочери. Правда, Иван?
Мито бросил на Ивана испепеляющий взгляд.
-Угу... – выдавил из себя Иван.
Миндиашвили набрал в лёгкие воздуха, на ходу придумывая наибо-лее убедительные для отцовского слуха слова, но Алексей Александро-вич, недобро глядя в глаза Мито, холодно перебил его:
– Ты сам-то веришь тому, что говоришь?
Миндиашвили громко выдохнул и с воодушевлением продолжил: – Конечно! Я искренне, всей душой верю. Я, как тренер, только за такие браки, особенно у спортсменов… Ведь жёны вольно или не-вольно становятся моими помощницами! Помогают мне контроли-

ровать моих воспитанников вне спортивного зала! Помогают им со-блюдать спортивный режим, правильно питаться, настраиваться на победу…
Алексей Александрович строго оглядел присутствующих, сначала остановив свой, полный укора взгляд, на маленькой Наташе… А на Ивана он и смотреть не мог, ведь этот парень забрал сердце его люби-мой дочери. И, повернувшись к супруге, не в силах справиться с нах-лынувшей обидой, тихо спросил:
– Почему я ничего не знал?! Ты-то хоть знала об этом?
Анна Афанасьевна взяла за руку мужа и, посмотрев ему в глаза, ла-сково подтвердила:
– Знала, Алёша... Прости меня, что сразу ничего тебе не сказала. Алексей Александрович, сжав чуть сильней обычного руку супру-ги и поправив ворот рубахи, уже совершенно спокойно поинтересо-вался:
– А почему мне не сказали? Что я, зверь какой? Или меньше твоего люблю Наташу?
И, не дожидаясь ответа, вдруг встал и, подойдя к замершему Мин-диашвили, посмотрел ему в лицо.
– А ты, мил человек, как педагог, как тренер, понимаешь ли, какую берёшь на себя ответственность и заботу? Нас-то с Анной рядом не бу-дет, а между молодыми, сам знаешь, бывает всякое…
Миндиашвили кожей почувствовав, что дело клеится, горячо, так, словно говорил о самом себе, закрепил первый успех:
– Знаю! И лично клянусь вам и официально заверяю вас, Алексей Александрович: я за Ивана, как за самого себя, ручаюсь! Он у нас чем-пион, висит на доске почёта города... Знаете, какой он парень! Отлич-ный парень!
Алексей Александрович неотрывно смотрел в глаза Мито, серьёз-ные и в то же время тёплые и симпатичные ему глаза, глаза, которые не прячутся, не юлят, не отворачиваются от его отцовского взгляда. Глаза человека, который знает цену словам. Миндиашвили тоже был симпатичен этот человек: собранный, уравновешенный, решитель-ный…
Некоторое время они так и стояли, глядя друг другу в глаза.
Все в комнате притихли, в воздухе повисла затяжная пауза, которую разрушила вышедшая из соседней комнаты младшая сестра Наташи, Таня.
– Ой! А вы еще не уехали? – обрадовалась Танюшка.
И напряженная атмосфера вмиг развеялась: Алексей Александро-вич улыбнулся и похлопал Мито по плечу:
– Верю я тебе, Дима, верю!
И, обняв Мито по-братски, с улыбкой обернулся к супруге:
– Ну и чего мы сидим? Давно пора накрыть на стол!
И все зашевелилось, засуетилось в этом доме. Забрякали тарелки на кухне, зазвенели вынимаемые из буфета рюмки, вилки, ложки… На столе, словно по мановению волшебной палочки, появились салатни-цы с уже приготовленными хозяйкой дома незатейливыми, на скорую руку, кушаниями: селёдочка с луком и укропом, нарезанное тонкими ломтиками холодное мясо, салат из огурцов и помидоров, обильно заправленный сметаной и мелко порубленной зеленью, картошечка с грибами, квашеная капуста... Галя поставила на стол три охлаждён-ные в холодильнике за время разговора бутылки: красное вино, водка, шампанское.
И, хотя настенные часы показывали два с четвертью ночи, никому не хотелось спать. Все о чём-то возбуждённо говорили, все что-то де-лали, только один Иван сидел за столом молча и растерянно, словно не верил в реальность происходящего. Он как-то виновато погляды-вал на Алексея Александровича, который нет-нет да бросал на него пытливый строгий взгляд, который, правда, тут же смягчался. Иван понравился ему с первого дня. Он даже как-то разговаривал об этом с Анной, что, мол, неплохо было бы такого парня нашей Наташке... Но он же говорил так просто, вообще, на будущее… Но не так же рано? Сегодняшняя новость на него, конечно, свалилась, как снег на голову.
«Вот я и накаркал», – подумал про себя Алексей Александрович, а вслух произнёс, поглядев на Ивана с улыбкой и, наконец, протянув ему руку:
– Ну, здравствуй, сынок! Верю, что ты настоящий мужчина.
Анна Афанасьевна встала из-за стола и, подойдя к серванту, вынула из хрустальной рюмки потемневшее от времени золотое обручальное кольцо, подошла к столу и протянула кольцо Ивану.
– Это кольцо моей мамы, Наташиной бабушки... Пусть хранит вас... и вашу любовь.
Иван надел кольцо на безымянный палец правой руки.
Анна Афанасьевна, увидев это растрогалась и смахнув набежавшую слезу радости, обвела взглядом притихших гостей.
– Мужчины, открывайте шампанское.
Алексей Александрович поставил на стол поднятую было рюмку, что хотел выпить с Миндиашвили и, сняв с безымянного пальца своё обручальное кольцо, протянул его Ивану.
– А ну-ка, сынок, примерь...
Иван смущённо принял кольцо и в наступившей тишине стал не-ловко пытаться надеть подарок на свои изломанные тяжелым трудом пальцы.
Алексей Александрович, улыбнувшись, уважительно покачал голо-вой:
– Вот это настоящие трудовые руки.
Ситуацию попытался исправить Мито. Он возбуждённо вскочил из-за стола, тут же сняв с себя обручальное кольцо:
– Вот! Моё точно подойдет!
– Эээ, нет уж! Так не годится, – категорически возразил Алек-сей Александрович, подошёл к серванту и достал оттуда золотую, но скромную, без излишеств, печатку.
– …Коллеги подарили на юбилей, но не ношу, потому что большая... Носи и помни, Иван, мы всегда рядом, мы всегда поможем, если что… Хлопнула вылетевшая из-под руки Петра Токмакова пробка из бу-тылки шампанского и, пролетев в сантиметре от люстры, ударилась в потолок.
– Ура!!! – тоненьким голосом крикнула Танюшка.
– Ура! – негромко, но дружно подхватили за столом.
Шампанское пенилось и переливалось через края фужеров, звенел чешский хрусталь в руках у теперь уже по-родственному близких друг другу людей, а Иван плыл, в нежном тумане глядя Наташе в глаза и надевая ей маленькое, потемневшее от времени, обручальное колечко её бабушки, знак верности, любви и счастья.
Алексей Александрович поднял фужер.
– Хочу пожелать вам, чтобы у вас всегда было всё хорошо. Совет вам да любовь.
Анна Афанасьевна, растроганная чуткостью супруга, не выдержала и, приподнявшись, поцеловала мужа в щёку.
– Спасибо, спасибо тебе, Алёша.
Алексей Александрович обнял супругу и до дна опустошил свой фу-жер с шампанским.
– Поцелуйтесь, молодые, что ли?
Зазвенел хрусталь, и в этом звоне Иван и Наташа робко, почти ми-молётно, впервые в своей жизни, прикоснулись друг к другу губами. – Горько! – неожиданно выкрикнул Пётр, и веселая компания дружно поддержала его:
– Горько! Горько!
Наташа покраснела, вдруг вскочила со стула и убежала из зала. Было слышно, как хлопнула входная дверь квартиры. Алексей Алек-сандрович удивлённо посмотрел дочери вслед, а Анна Афанасьевна попыталась было пойти за Наташей, но Галя замахала на маму руками и побежала за сестрой сама.
Выбежав с яркого света в едва освещённый двор, Галина не сразу увидела Наташу, а нашла её по таким знакомым ей, старшей сестре, родным всхлипываниям.
– Ну, ты чего, дурёха? Радоваться надо, – ласково сказала Галя, прижимая к себе сестру. – Ну? И чего мы плачем?
Наташа обняла Галю и, заливая её кофточку слезами, вздрагивая всем телом, выдавила из себя:
– Я...Мы... Я…
Галя отстранила Наташу от себя и попыталась заглянуть ей в глаза. – Да не реви ты. Всю кофту мне замусолила… Ты что, не любишь его?
– Люблю!.. – ещё громче зарыдала Наташа и сильнее прижалась к сестре.
– Ну, а чего тогда?.. – поражённая своей догадкой, Галина оторвала от себя Наташу и, округлив глаза, шёпотом спросила:
– Ты что, беременна?!
Наташа отрицательно замотала головой.
– Не-е-ет... Мы даже и не целовались, пока вы нас не заставили… Плечи Наташи судорожно вздрагивали.
– Дурёха ты моя! – Галина облегчённо рассмеялась. – Ну и чего ре-веть-то?
Наташа всхлипнула и, размазывая по щекам потёкшую с ресниц тушь, выпалила:
– Я... просто пошутила!
– Про что?
– Про то, что с Ваней уезжаю…
Галина подумала, что ослышалась и громким шёпотом переспро-сила:
– По-шу-ти-ла?!
Наташа, вздрагивая и прижимая ладони к лицу, судорожно заки-вала.
– Я... Я сейчас пойду и всё расскажу папе...
Галю затрясла сестрёнку за плечи, приводя её в чувство:
– Да ты что?! Совсем обалдела? Отцу столько сюрпризов в один день?! Ты помнишь, как меня Петька забирал!?
Из подъезда кто-то вышел. Через несколько секунд, при свете фо-наря, стало очевидно, что это Иван. Галя, увидев его, приложила па-лец к губам.
– Т-с-с. Вытирай слёзки, – и Галя протянула Наташе носовой пла-ток.
Иван подошёл к сёстрам и в нерешительности остановился рядом с ними.
– Вань?! – нестрого обратилась к нему Галина. – Вы что, обалдели?! Разве так шутят?
Иван откашлялся.
– Мы же не ожидали, что вот так вот всё закончится…
Галина подвинула Наташу к Ивану, и та тут же прижалась к нему. И, поправив промокшую от слёз сестры кофту, уже на ходу весело под-вела итог:
– Закончится?! Всё только начинается! – и Галя направилась к дому. – Вы давайте, не задерживайтесь тут, а то билеты снова придется менять. Самолет через три часа.
ВОЛШЕБНИК
С момента обручения Наташи и Ивана, прошел целый год, триста шестьдесят два дня, восемь тысяч шестьсот семьдесят часов, пятьсот двадцать пять тысяч девятьсот сорок восемь минут с какими-то там ко-пейками... Писем, телефонных разговоров по межгороду, телеграмм, любви и нежности вдалеке друг от друга.
Ключ бесшумно повернулся в скважине замка, и дверь, скрипнув, открылась. Миндиашвили вошёл в квартиру, стараясь не издавать лишних звуков, снял лакированные туфли в прихожей и, как кот, на цыпочках прокрался в комнату, где в центре одиноко стоял большой полированный стол с телевизором. Дмитрий сделал ещё несколько
шагов вдоль стены, что отгораживала кухню от общего помещения, и увидел раскладушку, на которой безмятежно спала Наташа. Иван спал рядом, на полу, на матрасе возле раскладушки. Миндиашвили замер. – Голубки мои, – тихо и по-отечески ласково прошептал Мито. Иван услышал, сразу открыл глаза и сонным взглядом уставился на тренера.
Мито приложил палец к губам, давая понять Ивану, чтобы тот не шумел и не разбудил Наташу.
-Т-с-с-с-с...
Иван, еще толком не проснувшись, шёпотом спросил:
-Ты чего, Георгич?
Миндиашвили покосился на Наташу, пальцем поманив к себе Ива-на.
– Документы где?
Иван встал, зевнул, протёр кулаками заспанные глаза, встряхнул головой, отгоняя остатки сна и припомнив, наконец, где вчера оставил приготовленные документы, скрылся на кухне. Миндиашвили ещё раз взглянул на безмятежно спящую Наташу, улыбнулся и, шелестя чёр-ным коротким плащом, пошёл за Иваном.
– Вот они...
Иван протянул Мито свой и Наташин паспорта.
– А заявление?
Иван непонимающе посмотрел на Миндиашвили.
Георгич, как рассерженный гусак, зашипел на Ивана.
– Я же тебе сказал вчера, что нужно заявление от вас с Наташей на имя первого секретаря Красноярского городского совета Морева!.. Иван осмотрел кухню и, окончательно проснувшись, выскочил в комнату, взял с телевизора написанное ещё вечера заявление, вернул-ся к Миндиашвили.
– Так вот...
Георгич облегчённо вздохнул.
– Галя, как опекун, расписалась?
Иван не успел ответить, как Миндиашвили, проверяя правильность заполнения заявления и увидев Галину роспись, сам утвердительно кивнул:
– Всё есть. Отлично.
И, сложив лист бумаги пополам, Мито засунул его вместе с паспор-тами во внутренний карман плаща. И, словно увидев Ивана впервые за это утро, удивлённо поинтересовался:
– А ты чего спишь одетый?
Иван улыбнулся, он любил этого человека и не уставал удивляться его темпераменту. Ещё секунду назад Георгич был готов взорваться
от возмущения по поводу нерасторопности Ивана, а уже через секун-ду – вот теперь – глаза его светятся родительской заботой. Но… через мгновение мимика лица Георгича опять сменилась.
– Ты бы ещё в кроссовках спал. Не пробовал?
Иван улыбнулся.
– Дмитрий Георгич, так на тренировку же...
Миндиашвили не дал ему договорить, взорвался:
– И что? С вечера раздеваться не надо?! Тело не отдыхает… С моло-дой девушкой… Ты, Вань… я вообще тебя иногда не понимаю! Ника-ких тренировок сегодня, ясно? Отдыхай!
И Мито скрылся в прихожей, а в следующую секунду вынырнул из полумрака коридора и, подмигнув Ивану, весело блеснув глазами, по-советовал:
– Молись, солдат... К самому еду... – Мито торжественно поднял указательный палец к потолку. – Буду ходатайствовать. Морев, гово-рят, мужик суровый, но справедливый. Даст Бог, уговорю его... Понял? Иван неопределенно мотнул головой. Мито показалось, что Яры-гин не понимает серьезность момента, отчего он, жёстко сжав губы, снова зашипел:
– В два часа дуй в зал… понятно? – и, на ходу натягивая туфли, до-бавил: – …Жених!.. И форму, смотри, не забудь.
Было слышно, как ключ в замке решительно провернулся, запирая дверь.
Иван улыбнулся и, на цыпочках прокравшись к матрасу, лёг рядом с раскладушкой, обняв безмятежно спящую Наташу.
– Кто там приходил? – не открывая глаз, притянула руку Ивана. Иван улыбнулся, бережно поправил соломенную чёлку Наташи и ответил шёпотом:
– Местный волшебник... Сказал, что будет колдовать за нас... Наташа улыбнулась и, прижавшись щекой к ладони Ивана, снова погрузилась в сон. А Иван зачарованно смотрел и смотрел на неё, так больше и не заснув в это утро.

ЗНАКОМЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ
В кабинете повисла тишина, было слышно, как в руках хозяина кабинета шелестят бумаги, он внимательно вчитывался в очередную запись, ставил свою подпись и откладывал в папку. Миндиашвили, присев на край стула у длинного стола совещаний, заёрзал. Хозяин ка-бинета поднял голову и, взглянув на посетителя поверх очков, улыб-нулся. – Что там у вас? Присаживайтесь поближе...
Миндиашвили кивнул, встал и решительно подошёл к столу.
– Я тут, к вам...
Морев остановил его.
– Вы присаживайтесь... В ногах – правды нет.
Миндиашвили присел на край стоящего рядом с ним стула. Морев оторвался от бумаг и откинулся на спинку кресла.
– Я к вам по поводу свадьбы! – волнуясь, выпалил Миндиашвили и протянул Мореву заявление и паспорта.
Тот стал внимательно изучать документы. И, чем дольше он читал, тем отчётливее Мито понимал, что уже видел где-то этого человека, но где и при каких обстоятельствах – вспомнить не мог. Миндиашвили наморщил лоб и постарался припомнить, где и при каких обстоятель-ствах он встречал этого смуглолицего поджарого мужчину. Но то ли обстановка кабинета, то ли внутреннее перенапряжение мешало ему. А Морев, закончив изучение документов, положил их перед собой на стол и, улыбаясь одними глазами, посмотрел на насупившегося, ушед-шего в себя Миндиашвили. Мито не сразу заметил, что на него смо-трят, но, очнувшись от своей нечаянной задумчивости, для чего-то встал и, оправив пиджак, на котором красовался серебряный значок «Мастер спорта», откашлялся.
Морев снова улыбнулся.
– Вы присаживайтесь, присаживайтесь, Дмитрий Георгиевич… Так сколько, вы говорите, нашей невесте лет?
Предательский ком застрял у Мито в горле, и он с явным усилием, не своим голосом выдавил:
– Семнадцать…
И, поборов спазм в горле, уже по-военному отчеканил:
– Скоро будет!
Как облако прикрывает солнце, так и улыбка сбежала вмиг с лица Морева.
Он серьёзно посмотрел на Миндиашвили:
– Семнадцать?
Мито кивнул.
– Скоро будет?
Мито снова утвердительно качнул головой.
Морев в задумчивости постучал ручкой по столу.
– А жениху?
Миндиашвили кашлянул, пытаясь справиться с волнением.
– А жениху – двадцать один.
И, потеребив мочку уха, спокойно и даже доверительно сообщил некую важную подробность:
– Только-только исполнилось…
Морев перевернул авторучку, зачем-то на бумаге написал цифру «шесть» и заключил:
– Шесть лет – разница...
Миндиашвили кивнул, поправив:
– Почти. Пять с половиной...
Морев нахмурился.
Понимая, что вот сейчас, именно в эту минуту, решится судьба Ива-на и Наташи, Мито быстро и убедительно, как это умел только он, за-говорил:
– Александр Ильич! Поверьте мне как тренеру, как человеку с опы-том работы с молодежью... Как мужчине… Как родственнику...
Морев открыто и добродушно рассмеялся.
– Ну, вы даёте! Какому ещё родственнику?..
– Нашему! Нашему родственнику! Всему трудящемуся народу! Го-рожанам!
Морев поднял руки в знак того, что сдаётся, но Мито, эмоционально вскочив со стула, по инерции успел выкрикнуть:
– Руку даю на отсечение! Голову! Я за него ручаюсь! Расписку могу дать!
В кабинет без стука заглянула встревоженная криком секретарша. Морев, опережая её вопрос, встал из-за стола и крепкой рукой своей усадил Мито обратно на стул. Кивнул секретарше:
– Алла Николаевна, принесите нам, пожалуйста, два чая.
Секретарша скрылась за дверью, а Морев, усмехнувшись пылкости собеседника, отрицательно покачал головой.
– Не нужны мне твои клятвы, Дмитрий Георгиевич...
Мито безнадёжно развёл руками и хлопнул себя по коленям. В ка-бинет зашла секретарша и, молча поставив поднос с бутербродами и чаем на стол, вышла за двери.
– Не ну-жна мне тво-я го-ло-ва… – по слогам повторил Морев. – Вот руку возьму. Дай мне руку.
Морев протянул Миндиашвили руку и тот машинально пожал её. – А расписку за Ивана я могу и сам тебе дать... – продолжил Морев. – Почему? – растерялся Мито.
– Потому что верю тебе. Слову твоему верю. Помнишь, Красно-ярск – товарный, как ты Ярыгина для края воровал?
Миндиашвили неуверенно мотнул головой.
– Говорил ещё, что быть ему чемпионом?!
Миндиашвили снова утвердительно кивнул, и ушёл в себя, мучи-тельно припоминая подробности того дня, когда он явился в коменда-туру, чтобы забрать Ивана.
– Ты слово своё сдержал и чемпионом его сделал. Так почему же мне не верить твоему слову? Спасибо, мил человек, от города, от Крас-ноярского края, от меня лично, за Ярыгина, за сборную.
В глазах Миндиашвили мелькнул огонёк, он весело хлопнул себя по лбу и, рассмеявшись, сгрёб в свои неслабые объятия первого секретаря горкома.
– Вспомнил! Дорогой ты мой! Чёрная «Волга»?! Да?
Морев кивнул и, отстранившись от Мито, с улыбкой похлопал его по плечу:
– С твоим темпераментом ты бы и самолёт остановил, не то что мою «Волгу»!
Миндиашвили схватился за голову.
– Как мне не помнить?! Я всё время тебя... вас… вспоминал! Да если бы не вы тогда… Спасибо, спасибо вам! – и Миндиашвили снова схва-тил и затряс руку Морева. – И как я сразу не узнал?! Алексей Ильич!.. Говорят же: гора с горой не сходится, а Земля всё равно круглая! Морев улыбнулся горячности Миндиашвили и жестом указал ему на стул.
– Присаживайся. – И, обходя своего возбуждённого посетителя, на-правился к своему рабочему столу, приговаривая на ходу:
– Круглая, круглая, ещё какая, брат, круглая...
Опустившись в кресло, Морев наложил на заявление резолюцию «Разрешаю» Наташи и Ивана и протянул подписанный документ Миндиашвили.
– Свадьба-то когда?
Миндиашвили принял бумагу и, ещё до конца не веря своему сча-стью, зачем-то поцеловал её.
– Спасибо, Алексей Ильич! Через неделю!
Морев улыбнулся.
– Пригласите?
Миндиашвили, как ошпаренный, подпрыгнул со стула.
– Вы ещё спрашиваете?!.. Конечно! Конечно, пригласим! Я вас прямо сейчас приглашаю! Уже пригласил! Вы у нас самый почётный гость, Александр Ильич!
– А по нечётным? – пошутил Морев.
Мито не сразу понял шутку, а, поняв, рассмеялся:
– А по нечётным – вы наш самый председатель горисполкома. Наш отец родной! И как это я вас сразу не узнал!?
Морев пожал плечами.
– Да я, вроде, не сильно изменился. Давай чайку попьём, и ты мне расскажешь, как у вас там дела в сборной. И вообще, может чем по-мочь надо?
Миндиашвили подвинул к Мореву поднос с чаем, вздохнул:
– Надо, ещё как надо… В зале холодно, и ковёр нужно купить, ста-рый совсем протоптали.
Морев, отодвигая поднос, посерьёзнел лицом.
– Тебе надо будет официальное заявление написать и перечислить в нём всё, что вам нужно.
Миндиашвили смущённо кивнул.
Морев протянул ему стакан чая в металлическом подстаканнике. – Помогу. Доброе дело делаешь. Нужное.
ЧТО ЗА СВАДЬБА, ЕСЛИ О НЕЙ НЕ ГОВОРЯТ?
О предстоящей свадьбе Ивана Ярыгина зашептались, загудели, заговорили люди в Красноярске. Откуда просочилась информация – неведомо никому. Согласитесь, ведь нелепо подозревать солидных граждан, ожидавших в приёмной Морева, когда тот беседовал с гром-коголосым грузином? А потом глава края ещё и лично проводил ни-кому не известного молодого коренастого грузина, да на прощание дружески пожал ему руку... Как бы там ни было, но Красноярск, хоть и огромный город, но, моментально пропитался слухами о предстоя-щей грандиозной свадьбе некоего Ярыгина, грузина из Саяногорска... И эти слухи каждый день обрастали всё новыми и новыми невероят-ными подробностями и деталями.
– Гулять будут на стадионе, – шептал какой-то почтенного вида ра-бочий своему товарищу в трамвае. – Два вагона водки под трибуны завезли.
– А почему на стадионе?
Услышав разговоры о водке и пятиметровых осетрах, к разговору подключилась тётушка учительской наружности.
– Говорят, сам Брежнев приедет! – негромко, но уверенно заявила она.
Если бы она видела за своей спиной молодого человека в сером костюме, который, прислушиваясь к разговорам в трамвае, всё время что-то записывал в блокнот! Возможно, гражданочка приглушила бы на полтона громкость своего заявления. Но она никого и ничего не за-мечала и воодушевлённо вещала о визите первого секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева на свадьбу к своему внучатому племяннику Ивану Миндиашвили.
– А почему это вдруг у Брежнева родственники – грузины?
Тётка снисходительно посмотрела поверх очков на задавшего ей во-прос.
– Повторяю для политически тёмных личностей, – нарочито уста-лым, нравоучительным тоном пояснила она: – Брежнев – племянник Сталина! Иосифа Джугашвили по материнской линии! Вот почему! Гражданочка всё говорила и говорила… Менялись люди в трамвае, давно вышли из вагона рабочий и его товарищ… И только молодой человек в сером костюме, слегка улыбаясь краешками глаз, всё запи-сывал и записывал за ней в свой неброский блокнотик, пока не допи-сал в нём последнюю страничку и даже заднюю корочку, на которой мелким шрифтом было отпечатано название учреждения, выпускаю-щего такие замечательные, объёмные и удобные, блокнотики: «Типо-графия КГБ СССР».
СВАДЬБА
Тамада – красивая, бальзаковского возраста, работница ЗАГСа, не заглядывая в свой в листок, элегантным движением поднесла микро-фон к лицу и заговорила нараспев:
– А сейчас слово для поздравления молодожёнов предоставляется почётному гостю, председателю исполкома города Красноярска това-рищу Мореву!
И громко, с комсомольским задором, захлопала в ладоши, подба-дривая гостей поддержать выступающего. Музыка смолкла совсем, а в зале воцарилась тишина. Морев поднялся из-за стола, подошёл к улы-бчивой женщине из ЗАГСа, и негромко, в сторону, так, чтобы никому не было слышно, попенял тамаде:
– Татьяна Александровна, ну зачем вы так официально?..
Иван и Наташа встали, взяв в руки фужеры с лимонадом.
Морев, улыбнувшись, посмотрел на молодых и хорошо поставлен-ным голосом обратился к ним:
– Я, конечно вам не отец родной, но хочу сказать: ребята, живите в мире, любви и согласии! Как говорится, и дочку вам, и сыночка! А чтобы вам было уютно – по решению исполнительного комитета города Красноярска и крайисполкома передаю вам сертификат на приобретение мебели для квартиры, в том числе и мягкой… А от себя лично хочу подарить вам холодильник.
Ловивший каждое слово зал взорвался аплодисментами. Наташа и Иван пригубили надоевший уже за целый день лимонад, поблагода-рили и присели.
Морев улыбнулся, отпил из фужера шампанского и, для чего-то по-смотрев фужер на просвет, лукаво заметил:
– И что это у вас за шампанское такое?
Тамада, засуетившись, попыталась было заменить ему бокал, но Морев ласково отодвинул её. Ярыгин-старший, встав с места с рюмкой водки в руках, поддержал Морева.
– А чем не ндравится наше шампанское? Неужто шибко кислое? Морев снова улыбнулся.
– Да нет...
И, снова пригубив из бокала шипучий напиток, заключил:
– Горькое оно какое-то у вас!
Сергей Николаевич повернулся к молодым и, подняв рюмку, наро-чито громко, так чтобы слышали все, хитро прищурив глаз, выкрик-нул:
– Что ж вы горьким потчуете гостя?! А ну вставайте!
Иван и Наташа, смущенно улыбаясь, поднялись. И уже в следую-щее мгновение зал оглох от первого на этой свадьбе, но отнюдь не по-следнего, дружного возгласа: «Горько! Горько! Горько!»
Морев смотрел на целующихся молодожёнов и думал о своей Клав-дии Филиповне, с которой вот так же целовался в полевом госпитале Западного фронта в холодную декабрьскую ночь, под спирт в кружках и неизменное русское «Горько». И тогда, как и теперь, разгоряченные алкоголем гости громко считали вслух:
– …десять, одиннадцать, двенадцать...
Когда считать перестали, Морев подошёл к ребятам и расцеловал Наташу и Ивана в щёки.
– Быть добру! – сказал он, осушил бокал и стал прощаться.
– Дела, дорогие мои… Работа – понятие круглосуточное... Хорошо вам отгулять. Ещё раз поздравляю.
Глядя вслед Мореву, Ярыгин-старший наполнил свою рюмку и, пе-рехватив укоризненный взгляд супруги, буркнул:
– Ты что, Евдокия?! За такого мужика – грех не выпить...
Евдокия не сдержалась и улыбнулась, давая этим мужу «зелёный свет».
Сергей Николаевич осушил одним глотком рюмку и хотел было что-то сказать, но в этот момент тамада объявила в микрофон очеред-ного поздравляющего.
Свадьба была в самом разгаре, когда к Миндиашвили быстрым шагом подошёл старший из милицейского наряда, дежурившего на свадьбе.
– Дмитрий Георгиевич, на минуточку...
Мито поставил на стол рюмку и наклонился к Ярыгину-старшему: – Извините, Сергей Николаич, я сейчас…
И, отойдя со старшиной от стола, недовольно зашипел на него: – Что там опять у вас?

 
– Драка в холле... – доверительно сообщил старшина. И, уловив не-доумение во взгляде Миндиашвили, пояснил: – Ваши борцы сцепи-лись...там...
Мито устремился к выходу из общего зала, старший наряда едва по-спевал за ним.
– Тренируемся?! Приёмчики закрепляем?! – грозно вопросил Мин-диашвили, придвинувшись к Шаповалову.
Сашка Шаповалов, невольно попятившись, кивнул.
– А ну-ка, Саша, покажи мне, что вы тут оттачивали?! – и, не дожи-даясь ответа, Мито неожиданно резко подхватил громоздкого Илюху Лагутенко и, повертев им, словно кеглей, в воздухе, поставил на зем-лю, вопросительно глядя на Сашку.
– Ну и?! Что вы тут отрабатываете?!
Илья от неожиданности громко и как-то нагло, как показалось Мито, икнул. Миндиашвили юлой, скрипнув каблуками, развернулся к нему.
– Что, Илюшенька?! Али спазмы начались?!
Лагутенко машинально отступил от разгневанного тренера, упер-шись Сашке Шаповалову в плечо, и пробормотал нечто невнятное. – Что ты говоришь?! – наклонившись к нему, поинтересовался Миндиашвили. – Вы шампанское пили?! Это – такое белое прозрач-ное пойло без пузырьков?! Водкой которое называется?!!!..
Мито развернулся к милиционерам, остановив свой взгляд на стар-шем по наряду и смягчил тон.
– Вы идите, товарищ старшина, мы тут сами разберёмся… Ребята мои… Они просто оттачивали мастерство, – и Мито с чувством щёлкнул себя по кадыку указательным пальцем, горько улыбнувшись старшине. Старшина милиции понимающе кивнул Миндиашвили и ретиро-вался, забрав с собой своих подчиненных. И, уже уходя, бросил через плечо:
– Не завидую я Вам...
Мито, напряжённо сопя, в течение минуты, молча смотрел на ребят. И, неожиданно вскрикнув, сгрёб обоих в охапку – одного одной рукой, другого – другой. И, оторвав от пола, несколько секунд продержал их в воздухе, пока страшная по разрушительности горячая вспышка не отхлынула от его головы.
– Ты и ты! Вы, оба! С сегодняшнего дня... Я вас освобождаю от тре-нировок! – заявил он зло, отпустив их на пол.
– За что? – в отчаянии вдруг выкрикнул Сашка. – За что вы нас от тренировок отстраняете, так и не разобравшись ни в чём?!
Миндиашвили сжал кулаки и, по-бычьи опустив голову, шагнул к ребятам.
– За чтооо? Ты ещё спрашиваешь, за что?... Выпивали? Выпива-ли!!! – Мито утвердительно зажал один из растопыренных пальцев. – Драку устроили? Устроили! – он зажал второй палец. – Спокойно мне нельзя посидеть за столом?! Нельзя! – зажал третий. – И ты ещё сме-ешь спрашивать – за что?! –
Миндиашвили вплотную приблизился к прижавшимся друг к другу ребятам. Илья, снова икнув, отчего-то фальцетом выкрикнул прямо в лицо тренеру:
– Да не пили мы, Дмитрий Георгич! – и, откашлявшись, уже нор-мальным голосом, только полным отчаяния и обиды продолжил свою тираду: – Не пили мы ни грамма, никто из наших в вашем присутствии даже пиво себе никогда не позволит… А Вы! За что вы так на нас?! Миндиашвили посмотрел в распахнутые настежь, горящие огнём праведного гнева, глаза Ильи, и, упрямо мотнув головой, хотел уйти восвояси, но вместо этого шагнул к ребятам ещё ближе, заводил носом: – А ну-ка, дыхните!
Илья и Сашка задышали, как паровозы.
– Не пили мы, Дмитрий Георгич, честное комсомольское, – под-твердил слова друга Илья, зачем-то осенив себя крестным знамением. – Да ну? – с сомнением в голосе переспросил Мито и, задумавшись на секунду, снова подступил к ребятам: – А что тогда? Подрались – за что?
Илюха и Сашка потупили взоры.
– Что же молчите?! – вспыхнул Миндиашвили. – За что тут друг друга мутызгали, позорники? И не стыдно? Люди смотрят! Ваш това-рищ – женится! А вы тут выясняете отношения, да ещё трезвые?! Пья-ные – я бы ещё понял!!!
Первым очнулся Сашка.
– Дмитрий Георгич, я, как комсорг цеха, ответственно заявляю Вам, что мы с Ильей Лагутенко, присекали хулиганские действия двух субьектов, которые несанкционировано пытались проникнуть на свадьбу…
Теперь пришло время удивляться Миндиашвили, но, справившись с этим чувством, он все ещё пытался иронизировать:
– Ага, значит, мне теперь вам по медали нужно выдать?
– А мы не требуем! – в один голос заявили Сашка и Илья.
– Как же так?! – не унимался Миндиашвили. – За подвиги требуют-ся медали!
– Ну, вот так... – насупился Сашка. – Не требуются… Но отлучать нас от тренировок, за хулиганство… Я считаю, что это – неправиль-но! – и Сашка, кинув взгляд на Илью, поправился: – Мы считаем, что так – неправильно!

 
Миндиашвили лихорадочно обдумывал сложившуюся ситуацию. – А чего ж тогда старшина на вас наговорил?
Илья, хмыкнув, улыбнулся:
– Так у него же Сашка в прошлом году невесту увёл, тут хочешь – не хочешь, а наговоришь!
– Да ну? – с сомнением в голосе переспросил Мито у Сашки.
Сашка скромно кивнул:
– Есть такое дело Дмитрий Георгич...
За стеклянной дверью зала вовсю гуляла свадьба, играла музыка, кто-то навеселе начал петь частушки с матерком, под взрывы дружно-го хохота…
Мито заговорщицки подмигнул ребятам, кивнув в сторону гуляю-щих:
– А она здесь?
– Ага, – коротко ответил немногословный Сашка.
Мидиашвили заулыбался и, обняв обоих парней за шеи, забормо-тал:
– Эх вы, горе вы моё луковое... Будут вам медали! А сейчас – крути-те отсюда педали! – И Мито грубовато, по-отцовски подтолкнул их к выходу, давая понять, что разговор окончен. – Всё. Шуруйте к своим девушкам...
Илья набычился и не уходил, пыхтя и вопросительно глядя на тре-нера.
– Что ещё? – нетерпеливо спросил Миндиашвили.
– А как же с тренировками?
Миндиашвили нарочито сердито сдвинул брови, хотя глаза его улыбались:
– Или неясно?! Не опаздывать на тренировки!
Ребята облегчённо выдохнули, рассмеялись и, обнявшись, раство-рились за толстым витринным стеклом двери, за которым пела и пля-сала большая дружная свадьба.
Мито, расстегнув ворот рубахи, с минуту постоял один, собираясь с мыслями, и двинулся за ребятами. И лоб в лоб столкнулся с молодожё-нами. Наташа за руку тянула Ивана на выход.
– Вы куда это, голубки? – поинтересовался Миндиашвили.
Наташа улыбнулась ему:
– На улицу. Я подышать хочу, Дмитрий Георгиевич, душно здесь. Миндиашвили смутился и, выписав рукой в воздухе замысловатый знак, предупредил:
– Вы это... аккуратнее там... а то еще невесту украдут!
Но, наткнувшись на полный удивления взгляд Ивана, махнул на него рукой.
– Ааа!.. о чем это я?.. пойду к гостям лучше...
Иван улыбнулся, а Георгич, распахнув стеклянную дверь, откуда сразу вырвался оглушительный поток музыки, исчез в толпе танцую-щих.
* * *
Иван и Наташа поднялись по лестнице, Иван обнял Наташу и бе-режно приподняв ее, перенес через баррикаду стульев, преграждав-шую путь на второй, не работавший сегодня этаж. Как Гулливер пе-решагнув преграду, обнял белеющую в полумраке Наташу. Они долго стояли молча, прижавшись друг к другу, раскачиваясь в такт только одним им слышной музыки. Неожиданно Наташа отодвинулась от Ивана и, посмотрев ему в лицо, почему-то поцеловала в щёку, после чего еще сильнее прижалась к его груди. Иван, блаженно прикрыв глаза, молчал, медленно раскачиваясь, словно убаюкивал Наташу. Приглушенно долетала до них музыка с первого этажа и бодрый голос ведущей:
– А сейчас объявляю белый танец!
Иван украдкой взглянул на часы, но Наташа, почувствовав беспо-койство Ивана, подняла к нему голову, ясно и пристально посмотрела ему в глаза.
– Ты чего?
Иван улыбнулся и, наклонившись к Наташе, прикоснулся к ее щеке губами.
– Ничего...
Наташа быстро поцеловала Ивана в губы и тут же отстранила от себя, заглядывая в его голубые глаза.
– А чего тогда на часы смотришь?
Иван смутился.
– Мы здесь, а гости там...
Наташа снова прижалась к Ивану.
– Ну и что?!
Иван повел плечом.
– Обидятся...
Наташа снова отстранилась от Ивана.
– А ну их… Замучали уже со своим «горько»…
Иван откашлялся.
– Надоело целоваться?
Наташа засмеялась.
– Нет...
– Тогда пойдем обратно.

 
Наташа обвила руками шею супруга.
– А я хочу только с тобой… Тем более, что им уже не до нас…
Наташа, прикрыв глаза, поцеловала Ивана в губы. Только в этот раз жадно, по-взрослому, прижимаясь к нему всем телом так, что у Ивана закружилась голова, и его руки непроизвольно стиснули Наталью так сильно, что та ойкнула и попыталась освободиться от объятий. Иван, очнувшись, разомкнул объятия, и Наташа соскользнула с его рук. Иван наклонился к ней, нежно поцеловал.
– Прости.
Они не слышали музыки, гомона свадьбы, для них перестала суще-ствовать реальность. Прошло минут десть, а они все целовались и це-ловались… Пока он не отстранил от себя Наташу.
– Ты чего? – удивилась она.
– Пойдем? – прошептал Иван.
Наташа напряглась.
– Нас гости ждут... – несмело ответила она.
Иван улыбнулся, обнял молодую жену, поднял её на руки и медлен-но закружился с ней в полумраке второго этажа.
– Ты же сама сказала, что им уже не до нас…
Наташа улыбнулась и, прикоснувшись к щеке Ивана губами, про-шептала:
– Наверное...
И, чуть помедлив, добавила:
– Давай убежим?
Иван улыбнулся и, еще сильнее прижав к себе свою единственную любовь, неожиданно твердым голосом сказал:
– Нет. Нас ждут...
Он снова подхватил Наташу на руки и, легко перешагнув через сту-лья, медленно, словно нехотя, стал спускаться в холл празднично укра-шенного зала, где родные и близкие люди праздновали их свадьбу.
АБАКАНСКИЙ ВОКЗАЛ
Александр сидел на лавке подле отца и матери, опершись локтем на спортивную сумку и клевал носом, досматривая недосмотренные сны в жарко натопленном вагоне поезда Красноярск-Абакан.  Яры-гин-старший, щурясь на солнце, неторопливо дымил папироской, а Евдокия Павловна внимательно наблюдала за прогуливавшимися по платформе молодыми, улыбаясь уголками глаз. И, когда Иван с Ната-шей повернулись к ней спиной, украдкой перекрестила детей, бесшум-но прошептав им в спины:
– Храни вас Бог...
– Чего? – встрепенулся Ярыгин-старший.
Евдокия Павловна, посуровев лицом, незло ответила:
– Ничего... Хватит коптить уже, Шурку вон всего закурил...
Прямо на перрон вкатил автобус, из него на ходу лихо выпрыгнул паренек и, пробежав несколько шагов, остановился возле Наташи и Ивана. Евдокия Павловна перекрестилась, но, увидев, что лихач дру-жески здоровается с Иваном, успокоилась. Из дверей автобуса с порт-фелем в руках вышел Александр Сергеевич Кардаш, давний знакомый семьи Ярыгиных директор абаканского мясокомбината, где Иван до армии работал грузчиком.
– Ну, поздравляю... – он с чувством пожал руку Ивану и, нескладно поцеловав Наташу в щеку, тут же ринулся к Ярыгину-старшему, кото-рый уже поднялся навстречу.
– Здравствуйте, Сергей Николаевич! – Кардаш повернулся к Евдо-кии Павловне:
– Еле успел. В горкоме совещание... В общем, так, в автобусе: ба-стурма, корейка, окорок… сервелата палок двадцать, должно хватить. Водки маловато... Но в пятницу я к вам через Означенное поеду, через паром, так что у Володи Малышкова перехвачу ещё пару ящиков, за одно и познакомлю вас...
Пока Кардаш обсуждал с отцом Ивана подготовку к свадьбе в Сизой, сам Иван с младшим братом помогали водителю затаскивать вещи с перрона в автобус.
Когда дело было сделано, и Иван с Наташей устроились на первых сиденьях в автобусе, в салон заглянул отец.
– А Шурка хде?
С заднего сиденья показалась поднятая рука брата.
– Здесь я, пап!
– Ага. Наш пострел везде поспел… – деловито крякнул Ярыгин-стар-ший, пропуская в салон автобуса супругу. Из-за руля в салон перегнул-ся водитель леспромхозовского автобуса Вилька Рагулин.
– Здрас те, Евдокия Павловна.
Евдокия Павловна улыбнулась ему.
– Здравствуй, Виля, как мама себя чувствует?
Вилька улыбнулся ей в ответ.
– Все нормально, спасибо. Вчера привез её домой, доктор говорит, что ничего страшного, мол возрастное.
Евдокия с довольным видом кивнула.
– Надо же, еще вчера держала тебя на руках, когда Василий привёз подругу из Черемушек с роддома, а сегодня – поди ж ты, уже водитель автобуса и у самого уже двое малых…

 
Виля рассмеялся.
– Да, Евдокия Павловна, жизнь летит…
Разговор их прервал Ярыгин-старший, на ходу прощаясь с Карда-шом:
– Ждем, Сергеич, и обязательно с супружницей! Дом у нас большой, всем места хватит.
Дверца закрылась, Кардаш остался на перроне, и еще долго махал им вслед, пока автобус не съехал на площадь и не скрылся за поворо-том. Сергей Николаевич, устроившись на кондукторском кресле подле обтянутого кожей капота, достал было пачку папирос, но, перехватив суровый взгляд супруги, спрятал ее в карман.
– Ну, Вилька, не виляй, на всю железку погоняй! – задорно крикнул Ярыгин-старший, когда ПАЗик, рванув с места, помчался за город. Ев-докия Павловна недовольно посмотрела на мужа, но ничего не сказа-ла, не таясь, перекрестилась и отвернулась к окну.
Сергей Николаевич еще побалагурил о чем-то с Вилькой, но, пере-ехав мост через Абакан, незаметно как-то задремал. Сказались напря-жение последней недели, шутка ли – принять двести гостей на свадь-бе... ПАЗик качнуло, и пачка папирос из кармана Сергея Николаевича незаметно выскользнула на пол. Иван поднялся было, чтобы поднять отцовские папиросы, но Евдокия Павловна, ловко наклонившись, взя-ла пачку и спрятала в карман кофты.
Какое-то время Иван ехал стоя, держась за поручни, любуясь Ната-шей. Ветер врывался в салон автобуса и развевал ее льняные волосы, и от этого она казалась ему еще прекрасней. Иван накинул на Наташи-ны плечи свой пиджак, и она утонула в нем. Иван наклонился, укутал ее как маленького кутенка, нежно, почти невесомо прикоснулся к ее щеке и прошептал:
– Я тебя люблю...
Наташа улыбнулась и ничего не ответила.
Переехав Минусу, на въезде в Селиваниху автобус тряхнуло так, что Ярыгин-старший  чуть было не упал со своего кондукторского кресла. – Ёкарлибабай! – воскликнул он, хватаясь за поручни. – Вилька! Чай, не дрова везешь!
Вилька виновато заглянул в зеркало заднего вида.
– А чего я могу поделать, дядь Сереж?! Яма на яме…
Сергей Николаевич еще что-то недовольно пробурчал себе под нос, но, хлопнув себя по карманам, в поисках папирос, напрягся лицом. – Эх, туды твою в качель!
Ярыгин-старший соскочил с кондукторского сиденья и стал загля-дывать под сиденья.
– Куды ж они закатились?
Евдокия Павловна вытащила папиросы из кармана и отдала мужу. – Вот, на, возьми свои соски, но здесь не копти, не обкуривай детей.
– Да я рази против? Но уж шибко курить хоцца… А чё, Виля, при-тормози где? – негромко, чтобы слышал только водитель, сказал Яры-гин-старший, присаживаясь на свое место.
Вилька обернулся и, хитро улыбнувшись, поддал газу.
– Ты куда это, бес волосатый? – возмутился Сергей Николаевич. Вилька, молча проехав еще пару улиц, притормозил у здания гори-сполкома. Ярыгин-старший недовольно огляделся.
– Чего здесь-то встал? Мне ж по нужде надо...
Вилька, два раза нажав на сигнал, обернулся к нему, лыбясь во всю ивановскую.
– Так ведь это, Сергей Николаевич… сюрприз тебе будет!
Сергей Николаевич подозрительно посмотрел на Вильку.
– Какой ешо сюлприз, пострел? Ты чего же это, змей, удумал? У нас же мяса полцентнера...
Вилька ещё раз нажал на сигнал и уже не так бодро залепетал: – Рыбаков шибко просил, как обратно пойду, чтобы к ним завер-нул...
Он хотел было посигналить еще раз, но из центральных дверей го-рисполкома нагруженный тяжелой ношей шёл сам Рыбаков в сопро-вождение двух женщин хлебами и рушниками.
Первым в салон поднялся с ящиком водки в руках сияющий Паро-мон Рыбаков, старый фронтовой друг Ярыгина-старшего и Кузьмича, а по совместительству – председатель горисполкома
– Не побрезгуй, Николаич! Это все – от трудящихся города Мину-синска… Привет, Вань!..
Он опустил ящик на пол и обнялся с Сергеем Николаевичем, и толь-ко теперь увидел за его спиной Евдокию.
– Здравствуй, дорогая моя Евдокия Павловна...
И посмотрел на Ивана с Наташей.
– Вот, молодежь, примите хлеб да соль от земляков… Поздравляю вас с официальным бракосочетанием. Счастья вам, детишек поболь-ше, ну и нашего сибирского здоровья.
Ярыгин-старший, выхватив бутылку водки из ящика, одним лов-ким движением ладони выбил пробку у бутылки.
– Сухим, душа моя, мы тебя не отпустим... Не рассчитывай, Парамо-ша! Кто за молодых бодрится, тому черт не будет снится!
Евдокия Павловна, не суетясь, неспешно забрала из рук мужа рас-печатанную бутылку водки.
– Нечего тут! – и, обернувшись к водителю, позвала его: – Виля!

 
– Чего, Евдокия Павловна?
Достав из кармана бумажку и сложив её вчетверо, Евдокия Павлов-на заткнула распечатанную супругом бутылку и, пристроив ее обратно в ящик, неспешно добавила:
– Давай, сынок, поедем уже…
Ярыгин-старший крутнулся на месте.
– Евдокия, ты что делаешь? Дай нам хоть молодых поздравить! Евдокия Павловна бросила на него ироничный взгляд.
– Вот завтра съедетесь, там и напоздравляетесь… Поедем, Виля, а то ведь мясо протушим! – добавила она тоном, не допускающим воз-ражений.
Ярыгин-старший беспомощно развел руками и, приняв от делега-ции хлеб да соль, обнял старого товарища.
– Завтра жду тебя, Паромоша! Очень жду, дорогой…
Парамон утвердительно кивнул и вышел из автобуса. Дверь авто-буса со скрипом закрылась, а Паромон Рыбаков, подняв руку, громко крикнул вслед:
– Совет вам да любовь, Ванюша!
…Разве мог он представить в том далеком сорок третьем году под Сталинградом, что они выживут, да еще Серега Ярыгин сына же-нить будет? Нет, конечно. Они даже боялись мечтать об этом… Па-рамон Рыбаков долго смотрел вслед автобусу, пока тот не скрылся из вида.
– Железная женщина! – вдруг ни с того ни с сего хмыкнул Пара-мон, вспомнив Евдокию, и, уважительно качнув головой, зашагал к центральному входу в здание Минусинского горисполкома.
ЭКСКУРСИЯ
Отшумела, отгуляла ярыгинская свадьба на двух берегах Енисея, в Сизой и Майне. Те, кто послабее и нуждался в похмельном квасе, дав-но похмелились и, отлежавшись дома, на квашеной капусте и рассоле от огурцов, потянулись за теми, кто похмелье свое привык гнать потом через кожу, на тяжелой работе: на строительстве Майнинской ГЭС или на таежных делянках леспромхоза, валя вековой лес.
Иван собрался с отцом в кузницу, но Ярыгин-старший, прикурив папироску и прищурив глаз, хитро улыбнулся.
– Нет, паря, ты давай работай над главным, а мы с Шуркой уж как-нибудь без тебя…
Иван не понял тонкого намека отца, пожал плечами.
– Это как это?
Сергей Николаевич поднялся с лавки и, притушив окурок, сунул его в карман брезентовой куртки, постучал по своей голове согнутым пальцем.
– Умственно... Экскурсоводом.
– Каким еще экскурсоводом? – удивился Иван.
– Наташа, чай, не видала наших просторов, вот и покажи ей... Иван удивленно посмотрел на отца.
– Чего там смотреть?
Ярыгин-старший улыбнулся.
– Энто тебе кажется, что нечего, а ей интересно будет узнать, с ка-кого улуса она себе муженька нашла... На ГЭС сбегайте… вон, Шуркин драндулет возьмите да и катайтесь себе. В Означенное мотанитесь или рыбалкой побалуйтесь. Сам решишь, не маленький, чай.
Ярыгин-старший прихватил холщевую сумку с обедом и двинулся к воротам. Шурка, выскочив было за ним, вернулся к Ивану.
– Вань, ключ в «ижаке», правда бензина литра три осталось. К дяде Боре заедь на ГСМ, скажи, чтобы шестьдесят шестого залил с автолом один к двадцати.
Иван хотел было что-то сказать, но Шурка, пожав брату руку, при-пустился догонять отца. И уже от ворот крикнул Ивану.
– Дядя Боря знает все, не морочь себе голову!
Новенький Иж-56 бежал ровно, с чувством запаса по мощности и скорости, но как только стрелка спидометра поднималась выше отмет-ки в восемьдесят километров, Наташа, сидящая за Иваном на заднем сидении, крепко обхватывала Ивана, изо всех своих сил прижимаясь к нему.
– Ваня! Вань! – кричала она, преодолевая встречный ветер. – Не гони так, я боюсь!
Иван улыбался и тут же сбрасывал скорость, ощущая ее тепло за своей спиной.
Наташу поразила Шушинская ГЭС, ее монументальность. Шутка ли, бетонная стена в Карловом створе, что поднялась за эти годы поч-ти на двухсотметровую высоту. Обратно ехали молча, и как бы Иван не пытался привлечь к себе внимание, то прибавляя, то сбрасывая скорость, Наташа не проронила ни слова, и лишь на переправе, когда ждали парома в Майне, чтобы перебраться через Енисей в Сизую, она прильнула к нему и прошептала на ухо:
– Какая большая...
Иван не понял и, заглянув Наташе в ее бездонные, небесного цвета глаза, переспросил:
– Что большая?
– Плотина... Большая... Страшная...

 
Иван прижал Наташу к себе.
– Сила. Мощь. Неотвратимость.
Наташа уткнулась ему в грудь.
– Ты опять уедешь в Москву?
– Сначала в Калугу на сборы, а потом в Москву.
Иван следил за борющимся с течением паромом.
Он хотел ещё что-то сказать, но Наташа прижала свою маленькую ладошку к его губам.
– Пообещай нам, что будешь писать каждый день...
Иван поцеловал её ладонь и рассмеялся.
– Обещаю…
Наташа серьёзно посмотрела на Ивана.
– Нет, не так!
Иван удивился и, поцеловав Наташу, спросил тихо:
– А как?
Наташа смутилась.
– По-настоящему, по-взаправдашнему.
Иван поднял голову вверх и, что было мочи крикнул туда, в зажатое скалами небо:
– Клянусь каждый день писать письма своей жене Наташе!
Несколько человек, собравшихся на причале в ожидании парома, обернулись на парочку с мотоциклом.
Наташа смутилась и шёпотом поправила его:
– Нет… нам...
Иван снова рассмеялся.
– Кому это «вам»?
Наташа повела плечами, и Иван, осенённый догадкой, тут же при-сел на корточки возле неё, глядя в васильковые глаза жены востор-женным вопросительным взглядом. Наташа оглянулась, чтобы убе-диться, что на них больше никто не смотрит, и легко, почти незаметно прикоснувшись к животу, наклонилась к уху Ивана, громко и горячо прошептала:
– Нам… Мне и нашему ребенку…
…Однажды на речке Сизой, много лет назад, когда леспромхозов-ская ребятня купалась и загорала на песочном пляже, баламут Прошка Котажеков ради шутки запалил и бросил в речку, подальше от берега, тротиловую шашку. Столб воды и гальки взметнулся вверх, и невиди-мая волна ударила Ивана в лицо, поглотив все звуки, застряла у него в ушах, погрузив в звенящую тишину. Всего на несколько секунд, на мгновение, смешивая чувство страха и восхищения.
Слова Наташи так же оглушили его, обожгли, напугали, но чувство восхищения и любви, родившееся сразу за этими чувствами, подбро-
сили его душу под небо, как ту воду с галькой от взрыва… Он подхва-тил Наташу и, закружившись с ней, закричал на всю округу:
– Я люблю тебя!!! Слышишь?! Я люблю тебя!!!
И эхо заскакало от берега к берегу, отражаясь от несущего свои чёр-ные воды Енисея, от серых, блестящих скал.
Паромщик и все ожидающие переправу, улыбаясь, молча ждали ре-бят, влюблённых друг в друга, в жизнь… Ждали терпеливо, не торопя их, не коря и не понукая. Ждали, пока у Ивана не отхлынет то звеня-щее восхищение, что оглушило его на несколько секунд.
Наташа, оглянувшись и встретив приветливые лица ожидающих их посторонних людей, смутилась и поторопила мужа.
– Побежали быстрей... нас ведь люди ждут.
ПРОЩАНИЕ
Иван тоскливо смотрел куда-то вдаль сквозь толстое стекло окна махачкалинского аэропорта, вполуха слушая наставления Георгича. – Я тебе говорил, что сказал о тебе Борислав Кузьмич?!
Иван пожал плечами. Миндиашвили подтянул Ивана к себе.
– Что ты плечами пожимаешь? Он сказал: «В будущем году, этот мальчик, – это он про тебя говорил, – выиграет у всех и станет выдаю-щимся борцом!»
Губы Ивана сломала ироничная улыбка. Миндиашвили, увидев ее, пришел в ярость, но, сдержав первый порыв, больно стиснул запястье Ивана и грозно зашипел на него:
– Чего ты ухмыляешься? Рыбалко просто так ничего говорить не будет! У него нюх на чемпионов, это ясно?! А от тебя требуется – не подвести! Оправдать эти ожидания, это ясно?!
Иван начал говорить Дмитрию Георгиевичу, что все понимает, что будет делать всё, что от него зависит, но приятный женский голос дик-тора аэропорта заглушил его слова.
– Регистрация пассажиров на рейс 7883 Махачкала – Москва закан-чивается.
Миндиашвили отпустил руку Ивана и из внутреннего кармана до-стал билет и паспорт.
– Черт знает, что… Попрощаться не дадут, – пробурчал Минди-ашвили.
Иван нахмурился.
– Опоздаете, Дмитрий Георгиевич…
Миндиашвили строго посмотрел на своего ученика.
– Не бойся, без меня не улетит.

 
И, снова притянув Ивана за руку, еще настойчивее зашептал: – Ты понимаешь, Иван!? Какая на тебе ответственность? Ты пони-маешь?
Иван кивнул в знак согласия.
– Да вы, Дмитрий Георгиевич, не переживайте. Отборюсь… как-ни-будь.
Мито от злости подпрыгнул на месте и всплеснул руками.
– Как-нибудь?! Что ты сейчас сказал, Ваня?! Я вот тебе покажу… как-нибудь! Как положено борись! С Гулюткиным на рэ не получит-ся… Он калач тертый, его на физику не возьмешь! … С ним на цыпоч-ках нужно... Аккуратно… понял?
Иван мотнул головой.
– Понял…
Миндиашвили, сжав кулак, постучал Ивану в грудь.
– Ну вот, другой разговор…
Женский голос в репродукторе заглушил его слова:
– Регистрация на рейс 7883 Махачкала – Москва завершена! Миндиашвили, хлопнув Ивана по плечу, помчался к стойке реги-страции.
Иван тоскливо смотрел вслед убегающему тренеру, и на губах его появилась грустная улыбка. Миндиашвили добежал до стойки, пере-дал стюардессе билет и паспорт и неожиданно бросился обратно. Иван машинально осмотрел пространство вокруг себя: может Георгич за-был чего?
Но Мито подбежал к нему и заключил в железные объятия.
– Ваня, прости, прости меня... Так надо, понимаешь? Борись! Сло-май его! Прости меня, Ваня, за все! Никуда бы от тебя не полетел… Кто придумал эту Болгарию?!
И, легко оттолкнув растерявшегося Ивана, снова бросился к стой-ке регистрации, на ходу смахивая подлую слезу, выскочившую из его глаз самостоятельно, без разрешения.
Еще раз обернувшись в проеме двери на Ивана, Миндиашвили под-нял руку, и в ту же секунду стайка стюардесс с веселым щебетанием затолкала его в зону досмотра.
До Ивана только теперь стал доходить смысл слов тренера, толь-ко сейчас он понял, что Миндиашвили никакая Болгария не нужна, просто есть производственная дисциплина, которую обязан соблюдать каждый спортсмен, тренер, судья… вот и все. Как говорится: «Партия сказала “надо” – комсомол ответил “есть”».
Иван еще долго стоял у окна, наблюдая, как взлетают и садятся са-молеты. В каком-то из них, только что улетел единственный родной ему человек в этом городе, его тренер, его друг, его старший брат.
А ведь завтра ему нужно будет выходить на ковёр Чемпионата СССР по вольной борьбе и бороться в финале с главным своим соперником и товарищем Володей Гулюткиным.
Иван вздохнул.
– Эх, если бы Наташа была рядом…
ФИНАЛ
Апрельское солнце нещадно пекло. К тому же прорвавшие мили-цейские кордоны зрители, кому не хватило места на трибунах, запол-нили всё пространство на стадионе, плотно облепив центральный ко-вёр, на котором проходили финальные встречи борцов.
Главный судья не выдержал и, встав из-за судейского стола, подо-шел к полковнику в милицейской форме.
– Сделайте что-нибудь! Проводить финальную встречу в такой об-становке невозможно!
Милиционер развел руками.
– Николай Александрович, а что мы можем сделать? Сами посмо-трите.
Он обвел взглядом притихших нарушителей спокойствия.
– Толпа прорвала кордоны, а если сейчас начать их вытеснять, то могут начаться беспорядки! Знаете, как у нас в Дагестане борьбу лю-бят?!
Главный судья промокнул носовым платком взмокший лоб и, еще раз посмотрев на возбуждённую толпу, махнул рукой.
– Да уж… теперь знаю… Ладно! Будем проводить, иначе действи-тельно стадион разнесут!
Безнадежно махнул рукой и ушел на свое место.
Иван стоял возле ковра, машинально разминая руки и торс, а сам все время думал о Миндиашвили. Как он? Почему именно его сорвали с соревнований? Ивану не хватало сейчас его крепкой руки, его заводя-щего на схватку бурчания на ухо. Из задумчивости Ивана вывел голос секретаря соревнований, который, откашлявшись перед микрофоном, сделал объявление:
– Для проведения финальной схватки в полутяжелом весе на ковер приглашается мастер спорта Владимир Гулюткин, спортивное обще-ство «Спартак», город Киев. Красное трико.
Гулюткин барсом шагнул на ковер и, подняв руку, обозначил свое присутствие под приветственный гул толпы.
Хрипловатый голос секретаря через короткую паузу объявил выход Ивана.

 
– Для проведения финальной схватки в полутяжелом весе на ковер приглашается мастер спорта Иван Ярыгин, Красноярский край, спор-тивное общество «Труд». Синее трико.
Иван сделал шаг и поднял руку. Толпа одобрительно загудела. Дик-тор еще что-то говорил о составе судейской бригады, о нещадно па-лившем солнце, о дисциплине, которую необходимо соблюдать всем присутствующим, но Иван уже не слышал его.
И вот на центр ковра вышел судья в белой рубашке и пригласил к себе борцов. Раздался гонг, и рука судьи на ковре взметнулась вверх, рассекая пространство между борцами.
– Начали! – прохрипел он.
И время остановилось, для Ивана, замерло.
«Как там Георгич? Долетел, наверное, уже», – успел подумать Иван.
И в тот же миг толпа болельщиков ахнула, а ковёр, перевернувшись, полетел куда-то вверх. Иван инстинктивно сгруппировался и, при-землившись одним плечом на ковер. Оперся головой в раскаленный весенним солнцем ковер, прогнувшись в спасительном мосте. Гулют-кин, забегая то с одной стороны, то с другой, пытался прогнуть Ивана, сломить его, припечатать, но силы вернулись к Ивану. На стадионе воцарилась гробовая тишина, и теперь Иван отчетливо слышал треск сухожилий, мышечных волокон и глухой, утробный хруст хрящей и суставов в своем натренированном теле.
ВСТРЕЧА С ПИКАССО
Миндиашвили взялся за ручку входной двери очередного кабинета, недобро дернул ее на себя. Дверь оказалась закрыта. Он вскинул руку и посмотрел на часы.
– Где их всех черти носят...?! – в сердцах сам себе задал вопрос Мито, но в этот момент за его спиной раздался мягкий, с нотками на-зидания голос:
– А у нас обед, уважаемый...
Миндиашвили резко обернулся и встретился с холодно улыбающи-мися глазами замначальника канцелярии Олимпийского комитета. – Обед... В соответствии с установленным регламентом, – пояснил он, недобро разглядывая нетерпеливого посетителя.
Миндиашвили отступил в сторону, пропуская чиновника с ключа-ми в руках. Тот шагнул к двери и, повозившись с замком, вошел в ка-бинет. Миндиашвили протянул было бумагу, на которой чиновник от
спорта должен был поставить свою закорючку, но чиновник, улыбнув-шись царственной улыбкой, посмотрел на часы.
– Нет, нет, зайдите через семь минут.
Миндиашвили, привыкший за годы своей работы к общению с эти-ми людьми, опешил и снова посмотрел на наручные часы.
– Так ровно уже...
Чиновник снова улыбнулся и, шагнув ему навстречу, с деланной озабоченностью дал ему взглянуть на свой недешевый японский хро-нограф.
– Нет, уважаемый, до конца обеда осталось ровно шесть минут тридцать две… теперь уже тридцать одна секунда.
Миндиашвили ошалело посмотрел на свои наручные часы, которые показывали ровно два часа, и что-то зло пробормотал себе под нос. Чиновник, подойдя к нему вплотную, демонстративно вскинул левую руку с хронографом на уровень глаз Миндиашвили.
– У вас какие часы? Какой фирмы?
– Фирмы? – переспросил Миндиашвили. – «Полет» у меня.
Чиновник засиял, как только что включенная киловатная лам-почка.
– Вот видите, а у меня «Сейко» последней модели, точнейший, до-ложу я вам, хронограф, и хотя эта модель и механическая, но зато с автоподзавдом и противоударным механизмом... Видите? Стекло тол-стое и с голубым отливом, сапфир...
Миндиашвили заворожено смотрел в лицо воодушевленного рас-сказом о своих часах чиновника. Он раньше никогда его здесь не ви-дел, этого... человека.
Чиновник жеманно, выражая глубочайшую скорбь, скуксил лицо. – К великому моему сожалению, искусственный, но все же сапфир. Мито физически ощутил, как кровь от его лица отлила куда-то вниз к сердцу, губы стиснулись и побелели как лезвие ножа, а глаза сузи-лись и в них пробежал недобрый, холодный огонек ярости. Казалось, еще одно мгновение и его уже ничто не остановит, чтобы опрокинуть этого глупого болтуна на пол, но неожиданно из соседнего кабинета его окликнули:
– Дмитрий Георгиевич!
Миндиашвили, сцепившись взглядами с наглым чиновником, не отреагировал.
– Дмитрий Георгиевич! – более настойчиво позвали его.
Миндиашвили с трудом оторвал взгляд от гадливо улыбающегося любителя сапфиров и фирменных часовых механизмов.
– Здравствуйте. Зайдете ко мне? А то я через пятнадцать минут должен буду уехать. – Это был Лев Борисов – начальник управления единоборств. Миндиашвили облегченно выдохнул и, снова обернувшись к глуповатому незнакомцу, протянул бумагу.
– Подпиши. Прошли твои тридцать секунд…
Чиновник передернул плечиками и, пройдя вглубь кабинета, де-монстративно поправив подушечку на стуле, поудобнее уселся, от-кашлялся и, посмотрев на играющего жевлаками Миндиашвили, тор-жественно предложил ему зайти.
– Давайте свои бумаги.
Миндиашвили подошел и положил бумаги перед чиновником. – Теперь Ваши документы...
Миндиашвили снова начал нервничать, но молча вытащил паспорт из внутреннего кармана и протянул его хлипкому упырю. Тот, нето-ропливо взяв паспорт, стал его досконально изучать. И чем больше любитель точных японских хронографов изучал паспорт, тем ниже склонялся широкий, изборожденный морщинами от возмущения лоб Мито. Чиновник испугано покосился на него, хотел было что-то ска-зать или, быть может, спросить, но Миндиашвили не дал ему этого сделать. Ударив по столешнице широкой ладонью с отнюдь не музы-кальными пальцами и улыбнувшись чиновнику оскалом, Мито злове-щим шёпотом поинтересовался:
– Издеваешься?
Чиновник, поперхнувшись застрявшим в его горле словом, неуве-ренно мотнул головой, издав какой-то загадочный звук.
– Тогда подписывай!
Мито пододвинул бумагу ближе к чиновнику, который подозритель-но заерзал в кресле на своей подушечке и как-то по-особенному стал расправлять свои не развитые плечики. Но Миндиашвили упредил его. – Подписывай, не то начальник управления уедет, и тогда ты меня на своём горбу в Болгарию повезешь…
Чиновник хмыкнул, брезгливо пододвинул к себе бумагу и, достав из нагрудного кармана ручку с золотым пером, зафинтил мудреную, сотканную из каких-то вензелей и завитушек подпись. И чем дольше чиновник рисовал вензеля и завитушки, тем выше и выше поднима-лись брови Миндиашвили, а в его глазах читалось неподдельное дет-ское удивление.
– Вот! Возьмите! – наконец, торжественно объявил чиновник. – Счастливого пути! Вы там давайте! Всех... скрутите, что ли!
Миндиашвили не выдержал и уже в коридоре рассмеялся в голос. – Ты чего, Дима? – заулыбался вместе с ним вышедший в коридор с портфелем в руках начальник управления Борисов.
Миндиашвили, не в силах ответить ему от смеха, замахал руками в сторону кабинета, откуда только что вышел.
– Да этот... пожелал мне там всех скрутить. Я ведь не в милиции работаю.
Борисов, кинув беглый взгляд на дверь, недобро отмахнулся.
– Давай бумагу.
Начальник управления достал ручку из кармана и, прислонив до-кумент к дверному косяку, поставил свою подпись – короткую и ясную как его жизнь.
– Пикассо, туды его! – проворчал негромко.
– Что? – не понял Мито.
Борисов вернул подписанный документ Дмитрию и, пряча в кар-ман ручку, кивнул на дверь злополучного кабинета:
– Художник, говорю, хренов… прислали к нам из ЦК.
Они пожали дрг другу руки и разошлись – каждый делать свою ра-боту. И лишь художник из ЦК мечтал о новых, мельком увиденных им на приеме у посла США в Москве, часах фирмы «Ролекс» в золотом корпусе и рубиновым стеклом.
Миндиашвили дошел до бухгалтерии, но, встретив выходящего из кабинета дзюдоиста Мамму Маммаева и пожав ему руку, вдруг загру-стил, вспомнив об Иване, которого он вынужден был оставить одного в Махачкале, откуда Мамма был родом.
«Как он там без меня?» – подумал Миндиашвили, и Мамма, словно прочитав его мысли обернулся на ходу и, махнув ему рукой, крикнул: – Не грусти, Георгич, все будет хорошо! Ваня победит, вот увидишь! Его наши старики любят, а они далеко не всякого полюбят...
«Если бы! Ох, если бы Иван победил!.. Я бы этому художнику из ЦК не то что с золотым пером, а полностью из чистого золота ручку бы купил...» Миндиашвили тряхнул головой и вслух добавил.
– Надеюсь, Мамма!
И он решительно открыл дверь бухгалтерии.
ЛЮБОВЬ И ВОЛЯ
Раскаленный ковер обжёг левую лопатку Ивана. Гулюткин вот уже целую минуту не мог проломить стоящего на мосту соперника и от того начал нервничать. Возбуждённо галдели облепившие ковер зри-тели, диктор в своей прохладной комментаторской кабине с кондици-онером что-то комментировал, судья, лёжа на ковре, ждал момента, чтобы зафиксировать победу борца в красном трико… Всё вокруг для Ивана окрасилось в красный цвет, даже небо. В какой-то момент про-пали почти все звуки, лишь гул наполнял пространство, медленно на-растая и набирая силу.
«Если проиграю схватку, все равно серебро наше...» – пронеслась в голове у Ивана предательская мысль.
Неожиданно голосок усилился, и Иван отчетливо услышал смех отца:
«Взялся за гуж – не говори, что не дюж!»
Иван попытался вглядеться в мельтешащие лица зрителей, но не узнавал их.
«Я тебе отборюсь! Я тебе покажу «как-нибудь»! – вдруг зазвенело в ушах миндиашвиливское предупреждение…
Иван закрыл глаза и неожиданно погрузился куда-то в прошлое, где у подъезда встретил девочку с льняными волосами, только теперь она не смущалась, а смеялась над ним:
«А я-то думала, что ты чемпион!»
Иван напряг мышцы и, сделав невероятное усилие, улыбнулся ей… Судья на ковре удивлённо посмотрел на улыбающегося Ярыгина, которого уже полторы минуты как ломал соперник на сорокоградус-ной жаре. Иван вдруг приподнялся и, неожиданно ослабив сопротив-ление, совершенно невероятным образом прокрутившись в мокрых от пота руках соперника, оказался на животе. Быть может, лучше бы он этого не делал. От прикосновения к раскаленной поверхности ков-ра Иван хотел было вскрикнуть от пронизывающей боли, но сдержав себя, очнулся и открыл глаза. Не понятно было одно, что это за звук такой рвет барабанные перепонки.
Когда Иван, вывернулся из рук именитого соперника, стадион оце-нил его действия народным ликованием: трибуны трещали от вос-торженного топота ног болельщиков, кто-то гортанно кричал, кто-то улюлюкал, кто-то просто свистел, восхищаясь стойкостью Ивана и во-лей к победе.
Теперь Иван отчетливо видел волнующихся вокруг ковра людей, но не слышал их голосов. Только звук гонга медленно расплывался в за-мутненном жарой и напряжением сознании. Судья на ковре прервал схватку.
Сейчас Ивану не хватало поддержки Георгича, как воздуха, как воды в пустыне... Его наущений, темперамента, наглости, спортивной злости... Иван ударил кулаком в ковер с такой силой, что все, кто об-лепил центральный помост, не только услышали, но и ощутили этот удар.
Судья еще только выходил на центр ковра, собираясь пригласить борцов, а Иван, издав утробный рык, улыбаясь странной улыбкой, уже рванулся к нему. Судья жестом остановил его.
– С вами все в порядке?
– Как никогда... – улыбнулся ему Иван.
И снова ударил гонг, и рука судьи плавно, словно в замедленном кино, поплыла вверх. Иван встретился взглядом со своим соперником. Иван улыбнулся ему и мысленно сказал: «Прости, дружище... Так уж вышло, что мне чемпионский титул нынче нужнее, чем тебе».
Иван не понимал, что с ним происходит, но это состояние неве-сомости, безвременья, когда всё и вся движется вокруг тебя неторо-пливо, как в замедленной кино, и ты можешь наслаждаться свобо-дой движения и скоростью полёта мысли… Он отчетливо видел, как судья отступил на шаг назад, освобождая борцам место на ковре, как Володя рванул с места, бросился на него, как медленно, словно во сне, наклоняет торс и протягивает руки, на какое-то время за-висая в плотном, желеобразном воздухе, пытаясь провести прием... Иван подныривает под соперника и, прихватив его за торс, отрыва-ет от ковра... Странно всё это, но Иван, сосредоточенный, казалось бы, на борьбе, боковым зрением успевает заметить одинокую фигу-ру, стоящую чуть поодаль от толпы болельщиков... Он смотрит ему в лицо, но не видит его, лишь понимает, что стоящий там человек улыбается ему... И Иван улыбается ему в ответ. Неожиданно движе-ние замирает вовсе, и Иван, напрягая память, пытается вспомнить, где он видел эту чуть сгорбленную фигуру, полную спокойствия и достоинства…
Как удар взрывной волны, что выбивает стекла в здании, так и воз-вращение в действительность Ивана было неожиданным и внезапным. Вернулись звуки, жара и рев трибун. Иван прогнулся, и соперник по-казал солнцу подошвы своих борцовок, с большой красивой амплиту-дой описав в воздухе дугу, приземлился спиной на раскаленный ковер махачкалинского стадиона. Иван перехватился. И, навалившись на соперника, вздыбившегося на задний мост, – проломил его. В воздухе повисла тишина. Картинно вставший на одно колено судья вскинул руку и в звенящую тишину пронзительно крикнул:
– Туше!
Уже в следующую секунду стадион взорвался как полуторатонный фугас. Иван смотрел на лежащего на ковре товарища, и хотел было по-мочь ему подняться, но обезумевшая толпа болельщиков, ворвавша-яся на ковер со всех сторон, подхватила его и понесла на руках, вдоль беснующихся от восторга трибун. Медленно из общего рева, словно формируясь по буквам, по слогам стало слышно одно слово:
– Мужчина! Мужчина! Мужчина!
Стадион ревел, а Иван смотрел туда, где во время схватки заметил неприметную фигуру, полную достоинства и покоя.
«Быть может, это Прошка Катожеков? – мелькнула у Ивана мысль, и он испугался её бредовости... Ведь Прошка уже много лет назад утонул в Енисее. В памяти всплыла Наташа, и он словно услышал её го-лос: «Я тебя люблю».
Иван закрыл глаза и улыбнулся, восторженные болельщики несли его на руках, а стадион дружно скандировал, стоя под палящим солн-цем Дагестана:
– Мужчина! Мужчина!
И небо эхом вторило им.
ПОБЕДА
За большим, во всю стену, окном гостиничного номера с утра висела серая пелена мелкого дождя, навевая скуку и уныние на собравшихся вокруг богато сервированного для завтрака стола. Они только приле-тели в Болгарию для обмена опытом. Официантка, поправив крышеч-ку на только что заваренном чайнике, осмотрела стол и, улыбнувшись дежурной улыбкой, поинтересовалась:
– Может быть, коньяку или водки?
Старший тренер группы устало улыбнулся.
– Нет, нет, спасибо…
Девушка улыбнулась ему в ответ своей милой, но пустой улыбкой. – Но если вдруг что-то понадобится, обратитесь к дежурной по эта-жу, и вам доставят.
Олег кивнул ей в ответ, и официантка, распахнув входную дверь, вы-катила в коридор большую ресторанную тележку. Дверь за ней закры-лась, и в номере повисла напряженная тишина, изредка нарушаемая всхлипами новенького транзисторного приемника, которого «мучил» Костя Эпанчинцев, осваивая мудреную заграничную технику. Переме-шивая английскую и китайскую речь, вырывая из эфира возгласы ни то на немецком, ни то на румынском языках, все это перемежая му-зыкальными вставками и обрывками из всех мыслимых музыкальных произведений всего земного шара. Костя изредка переключал кнопки диапазонов, и в номер ненавязчиво, совсем тихо врывался вдруг «го-лос» космоса или морзянка, а то и вовсе далекий шум прибоя. Звуки эти никому не мешали, а, может быть, даже наоборот – успокаивали, убаюкивая присутствующих.
Мито, закрыв глаза, пытался дремать, но сон, как и ночью, не шел к нему.
«Как ты там, дорогой мой человек? Как ты там без меня?» – думал он, вспоминая Ивана и их последний разговор в порту Махачкалы. Губы его дрогнули, он открыл глаза и посмотрел на часы.
– Уже полчаса, как начались финалы!
-М-да Володя Гулюткин.
– Ай да молодец! Дай! Дай мне его! – и Миндиашвили, схватив ра-диоприемник, стал целовать его, причитая:
– Ты сделал это! Ты сделал это, Ваня!
Еще долго Костя не мог вырвать из цепких рук Миндиашвили по-ющий и свистящий на все голоса мира приемник, ещё долго ребята поздравляли, хлопали по плечам и обнимали счастливого Мито, пока тот силой не утащил всех в ресторан, где и отпраздновал победу с гру-зинским размахом.
БАРИН И ПРОРОЧЕСТВА
Иван заглянул в тёмное окно купе и увидел там респектабельного молодого человека в галстуке и белой рубашке. Иван, довольный сво-им видом, крякнул и озадаченно покосился на заправленную постель соседней полки, забронированной для Миндиашвили. Решительно от-крыл лежащую на столике в купе красную бархатную коробочку и на-дел на шею алую ленту с увесистой золотой медалью. Встал, прошёлся по пустому купе и, подбоченившись, остановился у большого, в рост, зеркала. Поправил сбившуюся на бок медаль, повернувшись в три чет-верти, поднял руку, приветствуя невидимых зрителей.
– Рад, очень рад...
Иван снова посмотрел на себя и расхохотался.
– Ну и ну! Гоголь... Совсем одурел? Что люди подумают… Хорошо, мама не видит... Не чемпион, а барин какой-то.
Со скепсисом прокомментировал он свое величавое отражение. И, сорвав с себя галстук и медаль одним движением, он ловко рас-стегнул ворот и снял накрахмаленную рубашку, как в детстве, через ворот, принял упор лежа и, не глядя в зеркало, начал отжиматься, не-громко считая вслух.
– Раз, два, три, четыре…
Поезд уносил его в Москву, где он встретится с Георгичем… Эта ме-даль – заслуга тренера... И Наташи... И мамы, отца, братьев и сестер, односельчан, однобригадников-грузчиков с мясокомбината и даже майора Абросимова – начальника автошколы, что затащил его играть в футбол, ну и, конечно же, Владимира Ильича Чаркова, что с таким упорством ловил его по енисейской тайге, уверяя всех, что ловит буду-щего олимпийского чемпиона... Иван давно перестал считать, отжи-маясь под стук стальных колес поезда, и мысли его летели вместе с этим поездом. Вспоминая проворного, быстроглазого Чаркова, Иван улыбнулся и, поднявшись во весь рост и посмотрев на себя в зеркало, с сомнением скривил губы.
– Ну, это навряд ли, Владимир Ильич... Про Олимпийского чемпи-она – это ты уж загнул. Разве они такие?
Он, выключив свет и устроившись поверх неразобранной постели, еще долго смотрел в потолок, по которому пробегали тени и всполохи света, а колеса поезда, словно старые часы в отцовском доме, отмери-вали не то секунды и минуты, не то жизнь, большую светлую жизнь, что ждала его впереди.
Тук, тук, тук, тук... Стучали молотки... но улыбающийся во сне Иван их не слышал, его мысли были уже не здесь, а где-то дома: с отцом, мамой и Наташей...
Пройдут годы, нелёгкие, порой горькие от утрат и разочарова-ния, а порой и радостные – от очередных побед и рождения детей: сначала сына Серёжки, названного в честь Ярыгина-старшего, а потом и дочери Татьяны. И сбудутся пророчества первого тренера Ивана, Владимира Ильича Чаркова. И Иван станет Олимпийским чемпионом.
ЖИЗНЬ
Наташа ещё раз проверила спящих детей. Сережка, разметавшись по постели, как всегда сбросил с себя одеяло, и она, укрыв его и неве-сомо поцеловав в лоб, ушла на кухню, чтобы заварить крепкого чая и побороть усталость, накопившуюся за последние дни, ведь сегодня у Ивана финал встречи на Олимпийском ковре.
Наташа включила телевизор и устроилась с ногами в большом уют-ном кресле.
«Главное не заснуть», – говорила она себе. И когда веки станови-лись тяжелыми, она делала небольшой глоток черного, горького чая. «Вот так… И как Сергей Николаевич пьет эту гадость?» – вспомни-ла она тестя.
Но чай делал свое дело, и кровь бежала быстрее, и веки уже не сли-пались сами по себе. Наташа провела по лицу ладонью и села повыше, пытаясь стряхнуть с себя караулившую ее дрему…
Диктор в телевизоре что-то говорил про наших легкоатлетов, про прыжки в высоту и в длину, и в тот момент, когда Наташа встала, что-бы прибавить звук, раздался телефонный звонок. Не дожидаясь вто-рого звонка, Наташа подняла трубку.
– Да. Слушаю вас...
– Наташ, ты смотришь? – раздался в трубке голос сестры Галины. – Да… Конечно...
– Может, к нам поднимешься?
Наташа посмотрела на прикрытую дверь в детскую комнату.
– Не могу, Галь… ребятишки спят…
Наташе показалось, что Галя там улыбнулась.
– Вот и хорошо… Хоть отдохнешь.
Наташа тряхнула головой, отбросив упрямую льняную челку с глаз.
– Да нет Галь, спасибо…
– Ну, как хочешь! У нас тут пол-управления собралось, целая три-буна… И Света Шумакова приехала. Приходи, мы шампанское приго-товили…
Наташа устало улыбнулась.
– Да нет, Галь, я совсем замоталась, до кресла только что добра-лась…
– Ну, как хочешь... Но если соскучишься, приходи!
– Хорошо…
Наташа положила трубку на телефонный аппарат, чуть прибавила звука в телевизоре и, снова забравшись в кресло и укутавшись легким пледом, сделала из любимого бокала Ивана небольшой глоток креп-кого, горького черного чая…
Она посмотрела на настенные часы, через десять минут уже начнут-ся финальные встречи борцов вольного стиля.
ТРЕВОЖНЫЙ СОН
Наташа спала, уютно устроившись с ногами в большом мягком кресле, перед включенным телевизором. Она то хмурила брови, то улыбалась во сне. Заиграл гимн Советского Союза и на высшую сту-пень пьедестала поднялся Иван Ярыгин:
– Еще одна золотая медаль добавлена в копилку нашей Олимпий-ской сборной!.. Поздравляю Ивана Ярыгина! Поздравляю нас всех, товарищи!.. На этой победной ноте мы заканчиваем телевизионную трансляцию из Олимпийской деревни в Монреале.
Неожиданный телефонный звонок трезвонил непозволительно долго. Наташа открыла глаза и несколько секунд не могла сообразить, в чём дело… Она бросила взгляд на включенный телевизор, по кото-рому начали показывать вечерние новости, потом на настенные часы и с ужасом осознала, что она всё проспала! Крепко заваренный чай не помог побороть сон! …Телефон надрывался. Наташа подняла трубку. Звонила старшая сестра Галя.
– Поздравляю тебя, Наташенька! – заверещала она, не дожидаясь никаких «аллё».
Было слышно, как в квартире Токмаковых ликуют гости, наблюдав-шие за триумфальным финалом Ивана.
– С чем? – заспанным голосом поинтересовалась Наташа, на лице ее промелькнула тень догадки и сердце учащённо забилось.
– С Иваном, с нашим Олимпийским чемпионом!
Было слышно, как на том конце провода кто-то несколько раз крик-нул «ура», выстрелила пробка шампанского, но все это уже доносилось до Наташи из одиноко лежащей на столике трубки телефона. Наташа, присев на корточки, прижала к лицу ладони и беззвучно плакала. – Прости, прости меня Ваня... – шептала она сквозь слёзы, а в труб-ке звучал тревожный голос сестры:
– Что с тобой? Наташа!.. Наташ?! Я сейчас приду!
В телефонной трубке запищали короткие отрывистые гудки отбоя, а Наташа продолжала плакать, сдерживая громкие рыдания, чтобы не разбудить детей... Лишь всхлипы вырывались из груди, полные горе-чи и обиды на саму себя, что проспала, не увидела…
Галя, открыв своим ключом дверь, ворвалась к Наташе и, прижав её к себе, как это делала в детстве, запричитала:
– Ну, всё, всё, родная моя… всё, успокойся, всё замечательно! Побе-дил наш Ваня… и Сашка Шумаков победил. Мы победили.
ДВА ЧЕМПИОНА
Бронированная дверь в кабине пилотов открылась, и на пороге, пригибая голову, появился Иван Ярыгинс в сопровождении командира экипажа.
– Спасибо большое, а то бы вот так всю жизнь прожил, а в кабине самолета так и не побывал бы.
Иван пожал командиру экипажа руку.
– Ну что вы, Иван Сергеевич, для нашего экипажа это великая честь… Милости просим, как в Москву соберетесь, берите билет на наш рейс, я вас за штурвал посажу…
Иван рассмеялся.
– Спасибо конечно, но я не...
Иван не успел договорить, к ним подошел Миндиашвили и, увлекая Ивана за собой, приложил руку к сердцу, извиняясь перед команди-ром экипажа.
– Извините, ради Бога.
И, подталкивая Ивана к свободному иллюминатору, зашептал ему на ухо:
– Ты посмотри, Ваня, посмотри, что там творится!
В салоне самолета появилась стюардесса с микрофоном в руках. – Товарищи пассажиры, наш лайнер произвел посадку в аэропорту го-рода Красноярска. К услугам гостей города имеются уютные гостиницы, такси и маршрутные автобусы. Не забудьте получить свой багаж и лич-ные вещи. Экипаж корабля еще раз поздравляет наших земляков – крас-ноярцев Ивана Ярыгина и Александра Шумакова с Олимпийским золо-том! И желает им спортивных успехов и крепкого сибирского здоровья! Поднявшиеся на выход пассажиры зааплодировали, смутив чемпи-онов.
Самолет подруливал к выстланной до самого аэровокзала красной дорожке. Иван уткнулся в иллюминатор, вглядываясь в толпу встреча-ющих. В бок его негрубо толкнул Миндиашвили.
– Ты чего?
Иван, не отрываясь, всматривался в толпу.
– Наташу ищу…
Миндиашвили оттеснил его и тоже взглянул в иллюминатор. – Разве в такой толпе увидишь?
Наташа с букетом цветов, не в силах прорваться к красной дорожке, стояла на краю волнующейся толпы земляков, рядом с пожилой па-рой. К приземлившемуся самолету подъехал автотрап. Дверь самолета открылась и на верхнюю площадку вышла белокурая девушка в уни-форме аэрофлота, поправляя на ходу сбившуюся пилотку. Городской оркестр ударил в литавры, заиграв спортивный марш… Прошла целая минута, пока Мито, наконец, умудрился вытеснить из самолета Ивана и Сашу Шумакова.
– Не позорьте меня! – шипел он на своих подопечных. – Нас весь город встречает!
Женщина, стоявшая рядом с Наташей, вцепившись в руку мужа, бравого усатого прапорщика при полном параде, вскрикнула:
-Ой, Валерочка! Ярыгин с Шумаковым прилетели...
Мужчина, оправив усы, деловито заметил:
– Они вам что, Валентина Ивановна, простите меня, карлсоны или перелетные птицы?
Супруга, захихикав, восхищенно посмотрела на мужа и виновато спросила:
– А как правильно надо сказать?
– А вот так… четко, по-военному, как и положено: на самолете Ту-134 рейсом Москва-Красноярск на родину прибыли чемпионы лет-ней Олимпиады 76 борцы Иван Ярыгин и Александр Шумаков!

 
Женщина всплеснула руками, поднялась на цыпочки и чмокнула супруга в щеку, оставив на его загорелом скуластом лице алый след от помады.
– Ой, какой же вы у меня, Виталий Евгеньевич!..
Прапорщик снова подкрутил усы и весомо сообщил не только су-пруге, но и всем окружающим их людям:
– Я с Иваном Сергеевичем, между прочим, в одной спортроте слу-жил в Новосибирске…
Кто-то из толпы с ноткой иронии в голосе поинтересовался:
– А вы тоже спортсмен?
На что прапорщик, выпятив и без того выпяченную грудь, сообщил: – Навроде того… Только по снабжению... Что-то они долго не спу-скаются… – заметил прапорщик, поправив фуражку за козырек. Вышедшая на трап стюардесса вопросительно посмотрела на Мин-диашвили. Тот развёл руками, давая понять ей, что ничего поделать не может и сильнее надавил на Ивана, который не хотел спускаться первым.
– Ваня! Ты что, совсем одичал? Нас люди встречают! Хлеб-соль приготовили, а ты тут жмёшься, как дева на выдание?!
Иван, отнекиваясь, уворачивался от рук Георгича.
– А че я? Не пойду я первый, сам иди или вон Саня пусть!
Шумаков попятился.
– А чего я? Ты у нас дважды Олимпийский, вот первым и выходи! Иван снова увернулся от рук тренера. Миндиашвили вспылил. – Ну всё, с меня хватит! Ты посмотри назад – людям тоже нужно выходить! А они из-за тебя в самолете сидят, дышать уже нечем! Иван оглянулся в салон, где, добродушно улыбаясь, терпеливо жда-ли выхода пассажиры.
– Ладно… только ты первый…
– Какой разговор! – Миндиашвили сделал вид, что выходит, бы-стро развернулся и ловко вынес Ивана перед собой, подтолкнул его на трап. Иван не удержался и сделал несколько шагов вперёд, толпа встречающих увидела его и зааплодировала.
Иван Ярыгин повернул голову, с отчаянием посмотрел на Миндиа-швили и пообещал:
– Георгич! Я тебе этого не забуду!
Миндиашвили замахал поднятой рукой, приветствуя краснояр-цев.
– Хорошо, хорошо, Ваня, не забудь… Только сейчас улыбайся, не порть людям праздник.
Иван, растеряно улыбаясь, шагал вниз по трапу, вглядываясь в тол-пу и пытаясь найти глазами Наташу.
«Где ты, моя родная? Где ты?» – повторял про себя Иван, чувствуя, что ему просто необходимо её сейчас увидеть, чтобы успокоить своё волнение.
Его внутренний монолог заглушил голос диктора:
– Слово для приветствия предоставляется председателю гориспол-кома Красноярска товарищу Мореву! – и, чуть отдалившись, диктор передал микрофон:
– Прошу Вас, Александр Ильич.
Морев подождал, пока спортивная делегация Красноярского края в полном составе остановится перед импровизированной трибуной. – Товарищи! Земляки! В этот торжественный для всех нас день хочу сердечно поблагодарить вас за гостеприимство и теплоту, с которы-ми вы встречаете наших Олимпийских чемпионов Александра Васи-льевича Шумакова и Ивана Сергеевича Ярыгина, а так же их тренера, Дмитрия Георгиевича Миндиашвили… У нас сегодня большой празд-ник, огромная радость…
…Потом слово взяли и другие руководители города и края.
Наташа плакала, вставала на цыпочки, но из-за толпы народа, сто-явшей перед ней плотной стеной, так и не могла увидеть Ивана. Какой-то старик в старой лётной фуражке подбодрил её:
– Не плачь, дочка, еще увидишь его, а ежели повезет, то и замуж за него выйдешь!..
Наташа, стерев беззвучные слезы ладонью, улыбнулась старику: – Спасибо, я уже…
– Что «уже»? – удивлённо поднял брови бывший лётчик.
– Вышла замуж за него… За Ярыгина. – и, просияв, сунула старику свой букет и побежала к выходу с летного поля, к КПП.
Старик, покрутив в руках букет, понюхал его и, лихо заломив на за-тылок фуражку, радостно вопросил не пойми у кого:
– Во дают! И когда это они все успевают?!
ДОЛГОЖДАННАЯ ВСТРЕЧА
У подъезда дома, где жили Ярыгины, остановилась чёрная горко-мовская «Волга». Из машины вышел Иван, а за ним – Морев.
Александр Иванович протянул Ярыгину руку.
– Еще раз, Иван Сергеевич, прими мои поздравления и благодар-ность! Вечером жду вас супругой на праздничный ужин...
Иван посмотрел вверх на окна своей квартиры.
– Спасибо, Александр Ильич, обязательно будем… Только…

 
– Что только? – Морев не выпускал руку Ивана.
Иван снова посмотрел на окна.
– …Я вот только Наташу не встретил… Может, случилось что? Морев облегченно выдохнул.
– Да нет, не волнуйся, я ее лично на аэродром привез… Просто вы разминулись... Народу-то сколько было!.. Как на первомайскую де-монстрацию.
Морев еще раз крепко пожал Ивану руку.
– Спасибо тебе Иван, за то, что ты сделал.
Иван смутился.
– Да разве я один? И Саша вон медаль привез… Да и вообще... Это Владимира Ильича Чаркова заслуга, и Дмитрия Георгиевича Минди-ашвили, и Наташина, и Володи Малышкова, и родителей наших, и Ваша заслуга. Это ведь мы вместе всё сделали, все мы…
Морев на прощание обнял Ивана и уехал по своим неотложным де-лам.
Иван ещё с минуту постоял, вглядываясь в Наташины окна и, нако-нец, шагнул к дому, нерешительно открыл дверь.
Зайдя в подъезд, Иван машинально достал из кармана связку клю-чей и собрался было отомкнуть почтовый ящик, когда кто-то возник за его спиной и протянул к нему руку. Уже в следующее мгновение Ярыгин железной хваткой сжимал запястье неизвестного.
– Ой! – вскрикнул нарушитель спокойствия Наташиным голосом. – Наташка! Ты? Прости! – Иван рассмеялся и схватил её на руки, жадно целуя в нос, шёки, губы… Ощутил соленый вкус слёз на гу-бах. – Ты что, родная? Не смей плакать! Я уже вернулся, я здесь, я с тобой...
Наташа, обхватив его руками за шею, как она это делала в детстве, когда ее на руки брал отец, прижалась к Ивану, и счастье лучилось из ее глаз.
– Ваня, ты – медведь! Чуть руку мне не оторвал… – пожаловалась она шёпотом.
Иван медленно поднимался по ступенькам с Наташей на руках и, целуя ее, виновато оправдывался:
– Предупреждать надо...
Где-то наверху хлопнула дверь квартиры, это вышла по делам их соседка, Анна Прокофьевна. Увидев Ивана с Наташей, она всплеснула руками:
– Ванечка! Ой, Ванечка, мы за тобой так переживали! Петрович чуть от радости в больницу не загремел! Весь корвалол, собака, выла-кал, по двору носился…
Иван смутился.
– Спасибо, Анна Прокофьевна, приходите к нам...
Иван вопросительно посмотрел на Наташу.
– …Завтра! – подхватила разговор Наташа. – Завтра приходите, от-метим!
Соседка улыбнулась.
– Спасибо, Наташенька, спасибо дочка... Вы отдыхайте! Устал-то как небось? Лёгкое ли дело… – сокрушённо покачала головой Анна Прокофьевна и, оглянувшись по сторонам, как бы убеждаясь, что их никто не подслушивает, приблизилась к ребятам вплотную и прошеп-тала заговорщицки:
– Вань, а медаль-то отдали? Или как?
Иван улыбнулся.
– Или как.
Соседка ахнула.
– Вот изверги!.. Заслууженную!
Иван снова улыбнулся.
– Да отдали, отдали, теть Ань, кому она нужна-то?
– Ну ты тоже… скажешь, Ваня, она ведь золотая... Или так себе, тока выкрашенная?
Иван расхохотался.
– Да не переживайте, тетя Аня, настоящая она!.
– Ну тады ладно, Ванечка, – соседка перекрестилась, – слава Богу. – Пойду, своему скажу, а то он запереживал… Говорит: «Все медали в переплавку и заграницу идут, а нашим, говорит, с люминия наделали и шиш с маслом…»
Прокофьевна ринулась было вниз, но Наташа окликнула ее.
– Баб Аня, приходите завтра с Петровичем, я его любимых пирогов напеку…
Прокофьевна рассмеялась.
– Да, дочка, думаешь, ему пироги нужны?! – Она щелкнула себя по горлу указательным пальцем. – Вот ему чего нужно! Он назавтра сабантуй на дворе гоношит, уже всех соседей сбаламутил.
Иван переглянулся с Наташей и, получив её молчаливое одобре-ние, весело сказал:
– А мы тогда сами придем! Скажи Петровичу, что я сам завтра про-ставляюсь, как положено.
Прокофьевна всплеснула руками.
– Ваня!.. Налакаются, как в тот раз, и будут до утра песни горла-нить! Зря ты их балуешь! Их надо вот где держать!
И Прокофьевна показала натруженный за жизнь кулак. Но вдруг, услышав через окно зычный голос Петровича, припустилась вниз по лестнице.

 
– Побегу, покуда не утек, а то потом его вообще не поймаешь! – крикнула она на ходу.
Оставшись наедине, Иван и Наташа рассмеялись.
Иван, счастливо улыбаясь, нагнулся к жене и поцеловал её в воло-сы.
– Давай договоримся с тобой...
– О чем?
– Что, когда станем старенькими, ты меня, как Прокофьевна, ло-вить не будешь!
Наташа озорно щёлкнула его по носу.
– А ты, как Петрович, будешь от меня бегать?
Иван рассмеялся в голос, очень громко.
– Еще хуже! Вот увидишь, когда на пенсию пойду… Буду такие крен-деля выписывать, Петровичу и не снились!
– Ну и как ты себе это представляешь? Почетный гражданин города Красноярска и… кренделя.
Иван ухмыльнулся.
– Я по нечетным буду. Тоже скажешь, почетный гражданин! Этих почётных – раз – два и обчелся…
– А ты разве не знал?
– О чем?
– Что тебе, Георгичу и Саньке присвоили... – проговорилась Ната-ша и испуганно закрыла ладошкой рот.
Иван остановился.
– Нет.
Наташа сокрушённо покачала головой.
– Это, наверное, пока ещё секрет, Вань… Проболталась я… Какая же я болтушка...
Они уже подошли к своей квартире. Иван открыл дверь и обернулся на притихшую Наташу. Засмеялся, поцеловал её и клятвенно заверил: – Я никому не скажу!
Иван и Наташа зашли в квартиру и остановились в темной прихо-жей.
– Я люблю тебя... – зашептал Иван, нежно прижав к себе Наташу. – Если бы ты знала, как я соскучился!
– И я, Вань… – зашептала Наташа, целуя его в жесткую небритую скулу. – Какой же ты колючий… Я... я больше тебя никуда не отпущу. – Я сам больше от тебя никуда… Ни за что. Ни на шаг… У меня от-пуск, возьмем детей, поедем в Анапу…
СТРАННЫЙ СОН
Хотя за окном гостиничного номера на спортивной базе Олимпий-ского резерва была глухая ночь, но в комнату неведомо откуда проса-чивался мягкий свет, вырисовывая нехитрую обстановку номера: од-номестную кровать у стены, на которой, разметавшись, тревожно спал Иван, стол с пустой вазой для цветов, телевизор на тумбочке и кресло в дальнем углу.
Иван стонал во сне и бессвязно бормотал что-то. Лоб его покрылся холодной испариной. Иван проснулся и потянулся к графину с водой, что стоял на столе.
…В углу комнаты, в кресле, сидела неясная фигура. Иван уловил чу-жое присутствие по странному движению воздуха. Будто кто-то тяже-ло выдохнул… Иван сделал несколько шагов, остановился перед раз-мытым силуэтом, пытаясь разглядеть лицо сидящего в кресле.
– Георгич, это ты?
Голос из темноты еле слышно ответил:
– Нет...
Ватные ноги не держали Ивана. Он без сил, выдвинув стул из-под стола, опустился на него и, наклонившись ближе к креслу, шепотом спросил:
– А кто?
Ивану показалось, что силуэт в кресле поменял позу и улыбнулся. – Ты не знаешь меня, – негромко и миролюбиво ответил незнако-мец.
Ивана осенила мысль, и он, осмотрев свой номер, выдвинул до-гадку:
– Что со мной? Господи, я заболел?
Силуэт в кресле отрицательно покачал головой.
– Нет... Ты просто напуган...
Иван вытер ладонью ледяную испарину со лба.
– Напуган? Чем?
– Завтрашним днем...
Иван повел плечами.
– Мне не нравится это чувство... Оно, словно мокрая простынь, об-лепило меня... Тянет и... мучает.
Голос стал мягче, словно силуэт улыбнулся.
– Я знаю, это неприятное чувство... но оно нужно людям.
Иван откашлялся.
– А почему у меня его раньше не было?
– Ты был молод…
– А теперь? – удивился Иван.

 
– А теперь ты повзрослел.
Иван сжал и разжал кулаки.
– И из-за этого пришел страх?
Силуэт с насмешкой ответил:
– Нет, конечно, просто ты делаешь шаг…
Иван сглотнул слюну:
– Куда?
– В завтра, – бесстрастно ответил тот.
Иван взял со спинки стула полотенце, приложил прохладное сукно к лицу и глухо ответил:
– Я думал об этом… Я совсем не знаю, что мне теперь делать… – Поэтому и боишься…
Иван встал.
– Зачем? Я не хочу испытывать это... это чувство!
Гость успокоил его.
– Так надо… Когда человека лишают возможности заниматься лю-бимым делом, ему становится больно и страшно, как тебе… сейчас... Иван опустил руки и снова присел.
– Но я никогда ничего не забирал у других... За что со мной так? Тень в кресле колыхнулась, и голос скорбно дрогнул:
– Я знаю… Но тебе ещё предстоит это делать… В новой жизни. Иван выпрямил спину.
– Я не хочу приносить людям страх…
– Вот именно поэтому тебе и будет доверено вершить судьбы дру-гих… Ты правильно сделал, что отдал право бороться другому…
– Почему?
В комнате воцарилось молчание.
– Потому, что ты будешь бороться за их души... – произнёс, нако-нец, голос незнакомца.
Иван выдержал паузу и спросил:
– Я буду попом?
Голос с иронией ответил:
– Нет. Не обязательно быть служителем церкви, чтобы бороться за души людей.
Иван молчал. Молчал и незнакомец.
– А кем же я буду? Кем?
– Не торопись, ты сам скоро все узнаешь...
– Завтра?
Незнакомец улыбнулся.
– Нет... Всему свое время. Завтра ты сделаешь свой первый шаг... Иван удивился.
– Куда?
Тот бесстрастно ответил:
– Во взрослую жизнь.
Иван мотнул головой и снова попытался вглядеться в бесформен-ную тень в кресле.
– А как я пойму, что она уже наступила? И если она наступила, что мне с ней делать, с этой новой жизнью?
– Ничего, – спокойно сообщил голос. – Просто живи и будь собой... Отдыхай… Прими это как должное, как заслуженное тобой, как пен-сию...
Иван вскочил со стула, и в голосе его появились нотки возмущения. – Как это – пенсию?! Я еще молод и полон сил… А ты... Вы говорите, что завтра мне уже не нужно идти в зал, тренироваться, бежать вместе со всеми кросс… Не нужно делать все то, что я делал все эти годы? Де-лал с любовью, с полной отдачей сил!..
Тень кивнула.
– Да, но для начала большого пути – просто отдохни, отлежись, тебе еще нужны будут силы… много сил и терпения.
Тень растаяла в предутреннем свете, просочившемся из распахну-того окна, а Иван, нервно дернув щекой, проснулся…
Иван ещё долго лежал на кровати без движения, вслушиваясь в утренние звуки проснувшегося пространства… Пробудилась и радио-трансляционная точка в коридоре, запела громкими и бодрящими ак-кордами «Спортивного марша»:
«Ну-ка, солнце, ярче брызни,
Золотыми лучами обжигай!
Эй, товарищ, больше жизни!
Поспевай, не задерживай, шагай!»
Музыка из репродуктора оживила Ивана. Он оттолкнулся спиной от упругого, пружинистого матраса, встал на ноги, быстро схватил со спинки кровати полотенце и прошёл в душевую. Было слышно, как Иван, заглушая шипение ледяного душа, подпевал радиоточке:
– …Чтобы тело и душа были молоды! Были молоды, были молоды… Ты не бойся не жары и не холода!..Закаляйся, как сталь!
Иван пел все громче и громче, и от этого вода, казалось, станови-лась теплее, даря ему утреннюю бодрость и силу.
Когда он вышел из душевой, энергично вытираясь полотенцем, за окном послышался голос помощника старшего тренера:
– На первый-второй рассчитайсь!
– Первый! Второй! Первый! Второй! – неслось с улицы.
Иван, не глядя за окно, оделся и, застелив постель, включил телеви-зор и лег поверх покрывала на кровать.
В дверь постучали. Иван хотел было привстать, но передумал.

 
– Войдите, – громко позвал он.
В комнату заглянул Валерка.
– Иван, ты чего валяешься?
Иван развалился поудобней и, улыбнувшись, значимо сообщил, удивляясь самому себе:
– Я на пенсии!
Валерка удивился.
– Шутишь?!
Иван поднялся и прошелся по комнате, зачем-то поправив стоя-щую на столе вазу для цветов.
– А что, разве, похоже на шутку? ...Вчера на совете решили – на Олимпиаду поедет Илюха... А вы давайте, тренируйтесь! Пашите, не отвлекайтесь...
Валерка помрачнел.
– Ну, ты даёшь! – с укором сказал он и скрылся за дверью.
А Иван, мгновенно помрачнев, посмотрел в окно и как-то невесело, сам с собой, закончил разговор:
– Мы своё отпахали... Пора на колбасу...
ДОМОЙ
Миндиашвили серьёзно посмотрел на Ивана, на стоящую рядом с ним спортивную сумку, сжал плотно губы, повернулся к Ярыгину спи-ной и хотел было пройтись вдоль прозрачной стены аэровокзала, но снова развернулся к Ивану.
– И что ты там будешь делать?! – воскликнул Миндиашвили, в де-ланном недоумении раскинув руки.
Иван неопределенно пожал плечами.
– Детей растить буду… Ты ведь знаешь, Наташа их одна поднима-ет… Бываю дома раз в полгода, и что это за отец такой?
Мидиашвили, соглашаясь с доводом Ивана, одобрительно кивнул. – Это правильно, конечно, ну а как же спорт?
Иван грустно улыбнулся.
– Спорт? Да я на него всю свою молодость угробил. Хватит с меня... И Иван провел ладонью себе по горлу.
Миндиашвили неодобрительно покачал головой.
– Так не бывает, Ваня… Ты не сможешь уйти…
Иван посмотрел за окно, где к зданию аэровокзала подруливал са-молет. Миндиашвили зябко повёл плечами.
– Что они говорят?
Губы Ивана сломались в недовольной улыбке.
– А что они скажут? Предлагают мне остаться в Москве…
Миндиашвили занервничал.
– Ну и? А ты что?
Иван отрицательно качнул головой.
– Не хочу я…
Миндиашвили всплеснул руками и так громко зашептал Ивану, что с дальнего ряда кресел несколько ожидавших свой рейс пассажиров оглянулись на них.
– А чего ты хочешь?! Чего ты-то сам хочешь?!
Иван повернулся к тренеру и долгим невозмутимым взглядом по-смотрел ему в глаза.
– Не знаю я, Георгич… Нужно подумать… Может, пацанов наберу, тренировать буду…
– А как же соревнования? – не унимался Мито.
Иван снова пожал плечами.
– В Абакан буду их возить, к Ильичу...
Миндиашвили от злости крутанулся на месте.
– А уровень?!
Иван, улыбнулся.
– Пацаны у нас крепкие… Не один ведь я такой… Найду еще пару футболистов... Вон, в Новосибирске у Виктора Кузнецова красавец вы-рос – Сашка Карелин… Любо-дорого посмотреть…
Миндиашвили, увидев, что Иван говорит осознанно, без эмоций, по-деловому, смягчился.
– Я его видел… Конечно, молодец... Но, такие, Ваня, как ты и Каре-лин – не каждый день в зал приходят… У вас это от Бога... Понимаешь хоть ты это, упёртая твоя башка?
И он по-отечески настойчиво, не сильно ткнул Ивана в лоб своим коротким мощным указательным пальцем.
– Не каждый день, месяц, год, жизнь!.. Вы непростые ребята! Как ты этого не поймешь?!
Иван пожал плечами.
– А мне всё равно… Буду с обычными заниматься, Бог даст, и они вырастут… Сережку вот своего тренировать буду…
Миндиашвили сник. В глубине души он еще надеялся отговорить Ивана от возвращения домой, но теперь понял – тот давно все проду-мал и обратной дороги нет. И потому кинул Ивану в лицо последний свой аргумент.
– А как же твоя мечта – построить борцовскую школу?!
Иван улыбнулся.
– Вот там, Георгич, и построю… Дома, как говорится, и стены помо-гают...

 
Голос диктора прервал Ивана.
– Регистрация на рейс 171-й, Москва – Красноярск, завершается у стойки номер восемь. Граждан, не успевших пройти регистрацию и контрольное взвешивание багажа, просят не задерживаться...
Иван протянул Георгичу руку, но тот, проигнорировав этот жест, молча притянул к себе огромного Ивана и крепко обнял.
– Ладно, лети... Что я могу? Ты уже все решил!
Они постояли, обнявшись, секунд десять, и Иван, подхватив свою сумку, ушел в сторону стойки, где заканчивалась регистрация, а Мин-диашвили, отвернувшись к окну аэровокзала, забурчал себе под нос: – Ничего... Ничего, Ваня, отлежишься в своей берлоге и вернёшься! Куда ты без большого спорта денешься?... И школу свою ещё постро-ишь…
Он неодобрительно взглянул в окно на приземлившийся самолёт и решительно зашагал к выходу.
НОВЫЙ КАБИНЕТ
Прошло долгое время, прежде чем Иван вернулся обратно в Мо-скву… Хоть и говорят: «Не войти дважды в одну реку», но – человек предполагает, а Бог располагает. Бог вернул его обратно, так же, как и всю его жизнь, сопутствуя и оберегая его… За мать ли за его, что моли-лась за своих детей? Или за ушедших до срока братьев? – кто об этом может знать, кроме Него?.. Но, так или иначе, Иван вернулся в Москву и, отработав десять лет главным тренером сборной страны по вольной борьбе, принял пост президента Федерации спортивной борьбы всей России. Сколько ему тогда было? Сорок четыре? Сорок пять? Теперь это уже неважно. Важно то, что те мысли, которые в нем жили все это время, наконец-то можно было реализовать. Новый кабинет? Да Бог с ним, с кабинетом, не кабинеты делают дела, а люди.
Иван разбирал привезенные им фотографии, расставлял их на сто-ле и развешивал по стенам: вот они с Наташей и с детьми, отец с ма-мой, брат Шурка улыбался открытой своей солнечной улыбкой, это он сейчас, став матерым охотником и промыслом в тайге, замолчал, заду-мался, посерьезнел.
Иван присел в кресло и еще раз посмотрел на портрет брата. – Шурик-Шурик... – произнес Иван вслух, и хотел было поставить портрет на большой, полированный стол, как зазвонил телефон. Иван снял трубку:
– Федерация спортивной борьбы России, Иван Ярыгин… Слушаю Вас...
Откуда-то издалека послышалось эхо, сипение и потрескивание электрических разрядов. Иван улыбнулся. Из Лос-Анджелеса звонят по-другому, и из Пекина, и из Токио... Он знал – нужно немного по-дождать, и он ждал, ждал, и не мог не ждать, ведь такая связь могла быть только там, откуда он родом… Прошла минута, а треск в трубке только усиливался. Иван встал и поставил портрет Александра рядом с портретом отца и матери, всего на мгновение отпустив руку с труб-кой, чтобы дотянуться до стола, и уже в следующее мгновение услы-шал бесцветный голос девушки-телефонистки:
– Москва. Вызывает Саяногорск..
Иван улыбнулся и ответил в трубку:
– Москва слушает.
Девушка на другой стороне провода так же бесчувственно сооб-щила:
– Соединяю.
Снова в трубке послышалось шуршание.
– Иван?
Было плохо слышно, и Иван, прикрыв правое ухо большой сво-ей ладонью, прижал телефонную трубку так, что, казалось, хрустнул хрящ в ушной раковине…
– Слушаю, Ярыгин у телефона! – громко и отчётливо произнёс он. – Здравствуй, Иван, это Чарков.
Иван улыбнулся, он был рад услышать этот голос.
– Здравствуй, Владимир Ильич... Спасибо, кабинет обживаю… При-езжай, конечно, ждем… Когда будешь?... Отлично, по размещению команды вопрос решен, командировочные, талоны на питание полу-чишь здесь, в Федерации… Отлично... Ему тоже привет передай. Как погода? А у нас еще тепло... Да какой я президент, это так... Название одно... Я побирушкой работаю… Как? Да вот так: утром встаю и думаю, где денег взять? И ночью ложусь с этой же мыслью… Кого? Сашку Бур-ляева? Конечно, знаю, он наш мясокомбинатовский, в одной бригаде работали… Ильич, ты говори погромче! Плохо слышно! Да! Да! Теперь хорошо…
Иван опустил правую руку от уха. И, вслушавшись в речь собеседни-ка, горячо продолжил:
– На работу просится? Ну и что, что из тюрьмы… мало ли? Па-рень-то он хороший, не душегуб, не пакостник… Владимир Ильич, ты возьми его, а приедешь, мы здесь, на месте и разберемся... Квартиру? На этой неделе поедем с Натальей смотреть… Что? Не понял?
Иван опять зажал открытое ухо и, перекрикивая помехи в связи, за-орал:
– Приезжай, говорю!!! И здесь разберемся уже. Жду...

 
В трубке раздались короткие гудки, а девушка-телефонистка бес-цветным голосом сообщила:
– Разговор окончен.
Иван положил на аппарат нагревшуюся трубку и, хмыкнув, попро-бовал представить себе телефонистку…
«Разговор окончен…» Нет бы людям чего приятного сказать… Как там Высоцкий пел? «Девушка, здравствуйте, как вас звать? – Тома…» – сам с собой разговаривал Иван… Он встал с кресла и, взяв со стола большую, застекленную общую фотографию триумфальной сборной по вольной борьбе 1992 года, напевая себе под нос, повесил ее за своим столом на заранее вкрученный шуруп, отступил, сделав шаг назад, и, упершись в спинку кресла, прищурив левый глаз, посмотрел на фото-графию, словно в прицел охотничьего ружья.
– «Быть не может, повторите, я уверен – дома!.. Ну вот, уже ответи-ли... Ну, здравствуй, – это я!»
Фотография висела идеально, но Иван всё равно, сделав шаг впе-ред, зачем-то поправил ее. И в этом шаге, и в любой аккуратности к мелочам – читался в нём его отец… Каждым движением Иван неволь-но копировал Сергея Николаевича.
Дверь открылась, и в кабинет вошел Михаил Мамиашвили.
– Привет, Сергеич, обживаешься?
Иван шагнул ему навстречу, и они обнялись.
– Привет, Миша. Присаживайся. Утром был на совещании у мэра, Лужков поддержал нашу идею создания борцовской школы в Москве. Михаил присел.
– Ты понимаешь хоть, какое мы дело сдвинули?
Иван встал и заходил по кабинету.
– Через год-другой пацанов со всей страны привезем... Интернат сделаем, школу. ... Ты чай будешь? – Иван воткнул в розетку чайник, но поняв, что воды в нем нет, махнул рукой. – Ладно, пойдем в буфете чайку попьем и заодно обсудим – и школу, и ситуацию в Кисловод-ске... Согласен?
Михаил кивнул, и они скрылись за дверью ещё толком не обжитого, новенького кабинета, в котором Иван только и успел, что развесить по стенам фотографии близких ему людей.
СТРАШНОЕ ИЗВЕСТИЕ
Телефон надрывался как-то особенно настойчиво. Иван вошел в ка-бинет, нутром почувствовав – что-то случилось, поднял трубку:
– Да! Ярыгин слушает.
Звонил брат.
– Ваня, мама умерла, – сказал он три слова.
Вот и всё… Время остановилось, а сам Иван словно с головой прова-лился в душное мягкое сено, где свет померк, а сам он оглох.
Иван непозволительно долго молчал в телефонную трубку, пока она вновь не заговорила встревоженным голосом брата:
– Вань? Ты меня слышишь? Вань, мама умерла…
Иван закрыл глаза.
– Слышу, – выдавил он. – Держитесь там. Я вылетаю.
Иван положил трубку на рычаг, сел за стол и обхватил голову рука-ми.
«Мамы больше нет», – эта мысль отчаянно кружилась в его голове, как щепка в водовороте, и он не мог осознать её...
В кабинет вошел Михаил, но увидев бледное лицо Ивана остано-вился.
– Сергеич, что с тобой?
Сковывающая пелена медленно сползала с Ивана, сначала от нее освободилась голова, потом шея и плечи, потом указательный палец правой руки несколько раз самопроизвольно вздрогнул, и ожила вся кисть. Иван поднял к бледному лицу руку и, проведя по нему, словно стирая с себя невидимую осеннюю паутину, негромко ответил Михаи-лу:
– Ничего... Мне домой Миша нужно... на неделю.
ПОМИНКИ
С кладбища молча пришли домой и так же молча сели за стол, на котором возле каждого из сидящих стояла небольшая чаша с кутьей. Иван не любил этот сладковатый с изюмом рис, слишком горьким он был для него, слишком часто в его жизни ставили перед ним его: два брата, отец... Теперь вот мама...
Кто-то вставал и что-то говорил, молча поднимали наполненные водкой рюмки и, не чокаясь, выпивали. Но не горечи водки, ни хмеля Иван не ощущал, он вроде как находился не здесь, не со всеми. Брат обнял его за плечи, и что-то негромко говорил ему. Иван не слышал, не видел ничего, кроме портрета матери в траурной рамке… А во рту ощущал неприятный, сладкий вкус кутьи.
За окном потемнело, и, хотя грома не было слышно, то и дело чер-ные, нависшие над Сизой тучи отражали всполохи молний. Иван за-крыл ладонью глаза и так просидел долго, не ощущая ни времени, ни пространства.

 
В окно забарабанил крупный дождь, и Иван, повернувшись к окну, замер – в тёмном стекле окна отражался портрет Евдокии Павловны, которая смотрела со двора на него, через заплаканное стекло. Над до-мом вспыхнула белым огнем молния, стерев лицо матери со стекла, и ударил гром. Иван вздрогнул. Кто-то положил на его плечо руку, и он оторвался от видения. Шурка негромко сказал ему:
– Давай, Ваня, помяним маму.
Иван кивнул и крепче сжал в затекших пальцах рюмку с водкой. Они выпили, и Иван, молча поставив рюмку на стол, вышел во двор. Не прикрываясь от дождя, он прошел вдоль глухой стены, придер-живаясь правой рукой за шершавые обструганные догола лиственнич-ные бревна и, завернув за угол, остановился у освещенного изнутри окна, за которым стоял стол с ненавистной кутьей, закуской и портре-том мамы, что смотрела оттуда на него ласково и спокойной. Горло Ивана сдавила боль, он попытался было сделать вздох, но не смог, ком в горле скатился вниз и застрял в груди, разливаясь внутри расплав-ленным свинцом. Иван застонал и, опустившись на корточки, вцепил-ся обеими руками в землю и зарыдал.
Горячие слезы смешивались с холодным дождем. Иван закрыл лицо ладонями, перепачканными землей, и ощутил нежное тепло материнских рук, что гладили его, когда он совсем еще пацаном таял от привязавшейся к нему болезни. Иван оторвал от лица руки и, по-смотрев в непроглядную темень неба, хотел было крикнуть что-то обидное ЕМУ, тому, кто прячется где-то там, за облаками, кому так искренне молилась его мама, но горло перехватила боль, а небо, ос-лепив его молнией и оглушив раскатом грома, лишила возможности слышать. В голове у Ивана тихо и успокоительно зазвучал церковный хор и невнятный голос батюшки забормотал молитву... Иван долго прислушивался к его спокойному голосу, к тихой прощальной песне церковного хора, пока слова священника не обрели смысл. Пальцы Ивана сами собой сжались в трехперстие, и Иван, осенив себя кре-стом, стал вслушиваться слова молитвы:
«...Сам Един еси Безсмертный, сотворивый и создавый человека, земнии убо от земли создахомся, и в землю туюжде пойдем, якоже по-велел еси, Создавый мя и рекий ми: яко земля еси, и в землю отъиде-ши, аможе повелел еси, Создавый мя и рекий ми: яко земля еси, и в землю отьидеши, аможе вси человецы пойдем, надгробное рыдание творяще песнь: алилуиа, алилуиа, алилуиа».
Иван трижды перекрестился и, подняв глаза к небу, уже отчетливо и осознанно выговаривая каждое слово, подхватил за невидимым чтецом: «…Достойно есть яко воистинну блажити Тя, Богородицу, При-сноблаженную и Принепорочную и мать Бога нашего. Честнейшую
Херувим и славнейшую без сравнения Серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя, величаем. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь».
Иван снова трижды перекрестился, слушая.
– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас. Аминь. В блаженном успение вечный покой по-даждь, Господи, усопшей рабе твоей Евдокии Павловны, и сотвори ей вечную память. Вечная память, Вечная память, Вечная память.
Иван перекрестился.
– …Душа его во благих водворится, и память его в род и род.
Молния высветила в конце улицы одинокую фигуру в старом бре-зентовом плаще, что манила его рукой к себе. Ему даже показалось, что он слышит отцовский голос:
– Ваньша! Сынок! Подь сюды...
Иван, закрывая глаза от дождя ладонью, пытался вглядеться в фигуру в плаще, но сколько бы он ни шел, так и не смог прибли-зиться к ней, а тот, что окликал его отцовским голосом, все манил и манил к себе.
– …Ванятка! Вот тебе лошадка! А ну подь ко мне!
Молния снова ослепила Ивана, и он закрыл лицо ладонями и так стоял долго под холодным дождем, ни о чем не думая, никуда не торо-пясь, один, не понимая, где он и что с ним. Вдруг кто-то словно потя-нул его за рукав…
– Ну чаво ты, Ваньша, маракуешь? Отец тебе зовет... – зашепеля-вил голос Прошки Катожекова. Иван вздрогнул и медленно отстра-нил ладони от своего лица, тут же ощутив холод ночного дождя, ка-ждую его каплю… Прошки нигде не было, зато из темноты к нему шагнула фигура в старом отцовском дождевике с надвинутым на глаза капюшоном. При вспышке молнии Иван отчетливо увидел на рукаве плаща неладно заштопанную отцовской рукой дыру, что поя-вилась на нем после того, как на бензопиле ни с того ни сего порва-лась цепь и рассекла плотный брезент. Иван протянул было руку, но фигура в плаще снова отдалилась от него. Иван поднял руку и что есть мочи закричал:
– Подожди… Отец!
Иван сделал шаг и тут же снова оказался перед фигурой в плаще. Он наклонил голову, пытаясь заглянуть в темноту под капюшоном или услышать знакомое ему с детства отцовское дыхание, но под ка-пюшоном была лишь темнота, точно такая же, что окружала Ивана. Ивану казалось, что в темноте кто-то должен улыбнуться.
– Чего ты хочешь?
Иван растерялся.

 
– Я? Я не знаю...
Ивану показалось, будто чья-то рука легла ему на плечо, холодная и невесомая.
– Это от печали… Изгони ее из сердца своего… Ни что не вечно в этом мире… Кроме памяти и веры… В памяти твоей живут ушедшие… В делах живешь ты и те, кто рядом с тобой… В созидании таинство бы-тия… Крепи веру свою делами своими.
Иван явственно ощутил, как правая рука его сжимает деревянный черенок. Иван посмотрел на свою руку и увидел, что держит в руке кирку.
Фигура отступила, лишь голос ее остался с ним.
– Иди и делай то, что должно… Живя ради живых, и помня ушед-ших, ты возводишь храм веры.
Снова блеснула молния. Фигура в отцовском плаще исчезла. Даль-ний раскат грома забухал где-то за пихтами, там, где скрывался в ночной темноте Борус, величавый, вечно украшенный шапкой лед-ника.
УТРО В КОНТОРЕ
Иван сидел на стареньком шатком стуле, опустив голову, безучаст-но смотрел на вытертый до голых досок пол конторы.
Кисть левой руки его была замотана свежим бинтом.
Кузьмич, склонившись над Иваном и ворча, заматывал ему таким же белоснежным бинтом правую руку.
Иван хотел было отодвинуть от себя «целителя», но Кузьмич гроз-но прикрикнул на него:
– Не шали паря! – он надорвал конец бинта на две тонкие ленточки и ловко завязал узел. – Эх Ваньша, Ваньша! Ишь, чего удумал?!
Иван непонимающе поднял на Кузьмича опустошенные горем глаза.
– Киркой пол-утеса стесал!… – ответил Кузьмич на немой вопрос Ивана, с укоризной взглянув на него. – Дурь некуда девать? Так давай на деляну, баланы катать! Или сучкорубом, милости просим! А хошь поукладестей, так вспомни детство и давай на трелевку – чалки пудо-вые таскать!.. А то, ишь чего удумал, земляком туды ее…
Иван молчал, потупившись, как провинившийся школьник.
– Жить нужно, Ваня, а не хайдокать себя. Жить! – не унимался Кузь-мич. – За тех, кто ушел раньше, иль ко времени ушел из этого мира… Для семьи своей жить, для Наташи, детей своих, для продолжения рода Ярыгиных!
Кузьмич чиркнул спичкой и, поднеся ее к папиросе, прикурив, вы-пустил дым в лучик солнца, который стал молочным, распадаясь на струйки, туманные дали, облачка.
Иван хотел что-то ответить Кузьмичу, но мышцы лица его не слу-шались, а спекшиеся за ночь губы так и не смогли разомкнуться. Иван только покачал головой.
Кузьмич подошел к столу и с силой шандарахнул своей каленой ла-донью по фанерной столешнице, та от удара жалобно хрустнула и за-дребезжала, как рассохшаяся от времени гитара.
– Ты не молчи, Ваня! Не молчи! Так оно только хужее будет. Вон почернел как головешка…
Иван поднял голову и удивленно посмотрел на Кузьмича, пыхтяще-го своей папиросой. Кузьмич уселся на свой председательский стул и неожиданно предложил.
– Давай-ка выпьем … За упокой души рабы Божьей Евдокии. Иван пошевелил спекшимися губами, но так ничего не произнес, только слезы самопроизвольно покатились из его глаз, губы защипало от соленой теплой влаги.
Кузьмич достал из стола початую бутылку водки, поставил перед Иваном, налил в мутный от времени стакан, что вечно стоял на его столе возле такого же мутного графина.
– Пей, говорю. Все одно тебя не возьмет, так хочь сердцу легше будет. Иван взял забинтованной рукой стакан и, поднеся к губам, сделал маленький глоток. Маленький первый глоток… Когда-то они с отцом ездили по делам леспромхоза в Баган Новосибирской области, и вот там, в степи, Иван по неопытности, зачерпнув из озера кружку воды, как это он делал дома, хотел было ее выпить, но соленная горечь вста-ла у него поперек горла. Так и сейчас, первый глоток водки оказался горьким и соленым, как та вода в Кулундинской степи. Горло Ивана сжалось и издало какой-то жалостный стон.
– Пей, – приказал Кузьмич, придерживая отстраненный было Ива-ном стакан с водкой. – Пей.
Иван закрыл глаза, сделал над собой усилие и, разрывая спекшиеся губы, одним глотком опрокинув ненавистную водку, замер.
– Вот так! Молодец, Ваньша! Прорвемся! Где наша не пропадала! Кузьмич забрал у Ивана стакан и, плеснув в него из бутылки, одним махом выпил сам, затянулся папиросой и, сев подле Ивана, долго не выпускал дым из себя.
Наконец выдохнул и строго посмотрел на Ивана:
– Хватит кишки мотать паря. Что дальше делать думаешь?
Иван спокойно взглянул в жесткие, выцветшие от тяжелой жизни глаза Кузьмича.

 
– Церковь поставлю…
Кузьмич, как маятник старых часов, заходил по конторе туда-сюда, отстукивая время каблуками сапог.
Иван встал, и Кузьмич, словно ожидавший этого, подошел.
– Хорошее дело задумал, Иван Сергеевич. Хорошее. А мы всем ми-ром тебе в этом поможем… Всем миром.
РАЗГОВОР С БРАТОМ
Александр, обтерев руки о чистую тряпку, поглубже засаживал за-остренные ветки тальника в рыбу и тут же втыкал их с подветренной стороны от костра. Крышка закопченного чайника мелко дребезжа-ла, пуская через узкие щели горячие пузыри. Александр повернулся к брату.
– Вань, дай заварку.
Иван отложил нож, которым от нечего делать вырезал замысло-ватые узоры на тальниковой ветке, и, порывшись в старом отцовском рюкзаке, протянул брату помятую жестяную банку с потертым фиоле-товым узором, на крышке которой старославянским шрифтом было вытравлено «Тогучинская чайная артель Иня».
Александр, сняв с таганка чайник и аккуратно поставив его подле себя, присел на корточки, ножом снял крышку, потом вытряхнул на ладонь черный как порох чай, прищурившись, зачем-то взвесил чаин-ки на руке, и точным движением высыпал в еще бурлящее жерло чай-ника. Прилег подле Ивана на кусок брезента. Бросил взгляд на часы, потом посмотрел на небо, закурив, о чем-то задумался. Иван улыбнул-ся, глядя на Шурку… Как же он похож на отца… Каждое движение, каждый жест. Только «чутка» покрупнее будет, да поскуластей. Не хватало только говорка, да отцовских прибауток… Шурка и раньше-то был не особенно говорливым, а когда остался старшим на хозяйстве, так вообще лишнего слова из него было не вытянуть. Иван закрыл гла-за, и услышал голос отца:
– Чай не пил, какая сила? Чай попил – совсем ослаб...
Иван улыбнулся и, перевернувшись на живот, бесцельно стал смо-треть на бегущую невесть куда реку. Александр шевельнулся и, прищу-рившись, посмотрел на Ивана.
– Ты чего?
Иван прильнул к пропитанному осенним холодком брезенту и, вы-тянув руки, замер.
– Отца вспомнил... Как же вы похожи с ним...
Шурка недовольно крякнул.
– Я уж думал, заплохело тебе.
Он сунул руку в рюкзачишко и достал из него старенькую, видав-шую виды солдатскую фляжку отца, молча налил по алюминиевым кружкам по глотку самогона. Они чокнулись и выпили, молча. Шурка достал пачку папирос и, смяв по-отцовски «гильзу», ловко прикурил от головешки. Пошурудив в костре, бросил догорать. Затянулся креп-ким дымом и, посмотрев на папиросу, причмокнул губами.
– Махрячку бы сейчас... – сокрушенно обронил он. Точно так же, как делал отец.
Иван ничего ему не ответил, просто смотрел и смотрел на изъеден-ную бурунами реку, подмечая, как мелкая рыбешка выпрыгивает из воды на стремнине, спасаясь от какой-то не видимой Иваном крупной рыбины, что решила им закусить.
Александр смотрел на огонь и думал о своем, пока не докурил папи-росу до бумаги.
– Ну чего, чайку?
Иван кивнул и, поджав под себя левую ногу, поудобнее умостился возле брата.
– Можно...
Александр хотел было потянуться за чайником, но наткнулся на фляжку.
– А, может, еще по маленькой?
Иван согласно кивнул.
– Можно... Нам сейчас с тобой всё можно. Дня два у нас в запасе. Александр плеснул в кружки и, не чокаясь выпив, протянул Ивану горячего, только что снятого с прута харизка.
– Закуси, а то осовеешь...
Иван улыбнулся.
– Горячий ещё, пусть постынет... Веришь нет, Шурк, я когда домой приезжаю, я воздухом могу закусывать.
Иван глубоко вдохнул и, чуть повременив, громко выдохнул облач-ко пара. Александр хохотнул.
– Чем щас закусывал? Тайменем или сохатинкой?
Иван посомтрел на брата.
– Домом, мамиными шаньгами, отцовским словцом... Тайгой, гора-ми. Ты знаешь, бывает накатит… Вот так!
Иван провел ладонью по горлу.
– Просто снега белого поесть... Выть хочется от Москвы от этой... Александр повел плечом.
– А чего тогда там сидишь? Ехай домой, что нам с тобой места не хватит?
Иван встал.

 
– Хватит, Шурка, хватит, но дела нужно доделать... Вот что держит. А так бы, – Иван махнул рукой, – …не возвращался бы туда. Давно бы с Натальей перебрались бы. Устал я там. Иногда думаю, для чего мы живем? Что мы оставим после себя? Какую память?
Александр, прихватив чайник за ручку, наполнил кружки дымя-щимся чаем. И тут же в воздухе, смешиваясь с горьковатым осенним воздухом тайги, запахло крепким купцом.
– Детей… Дела свои… Дом… Оставишь. – весомо заметил Александр. Иван, размяв ноги, обошел костер:
– Это все правильно, это ты верно говоришь, Шур, но это только вблизи, а вдалеке что? Чьи имена помнит человечество? Христа… Ма-гомеда, Будды… Пройдут еще тысячелетия, прежде чем в этом коро-теньком списке появится еще хоть одно новое имя.
Александр втянул в себя горячий чай и иронично заметил.
– Эк ты загнул!
Иван прилег на брезент и, взяв в руки кружку, посмотрел на торча-щую над пихтачом белую вершину Боруса.
– …Нет, правда, я все думаю: значит ли, что если человек не Хри-стос, не Магомед и не Будда, то он умирает бесследно, окончательно и навсегда… И знаешь, до чего додумался?
Александр молча посмотрел на брата.
– Не умирает! Ведь Россия будет жить вечно, а это значит, что вечно будем жить и все мы, как маленькие, скорее всего безымянные частич-ки ее… Ведь когда я выходил на ковер бороться, вместе со мной выхо-дили и те, кто уже ушел из жизни… А когда уйду я, то буду выходить с теми, кого тренировал, кого вырастил… Разве нет?
Александр, прищурив глаз, серьезно посмотрел на Ивана.
– Ты к чему это? Тебе еще и пятидесяти нет... Отдохнешь щас, и хрень эта из тебя вылетит. Запыхался – вот пурга всякая тебе в голову и лезет. Иван упрямо мотнул головой.
– Через неделю в Минводы с Натальей уезжаем, там и отдохнем… Шурк, а поехали с нами!.
Александр весело, по-отцовски оскалился.
– Ага, щас! Разбежался! Через неделю шишка пойдет, а я, значит, с вами там нарзан пить буду?
Они рассмеялись громко, не стесняясь никого, так как смеются люди у себя дома. Иван рупором сложил ладони, приставил к губам и крикнул что было мочи:
– Ого-го-го!!!
И эхо ответило ему в тайге, в горах и в реке…
Стоявшая в заводи рыбина, перепугавшись, шуранула хвостом, ухо-дя на стремнину.
Иван подхватил фляжку, сделал из нее глоток, передал брату, а сам закусил обжигающую гортань настойку подостывшим харюзком. – Хорошо, дома! Ой, как хорошо!
Александр насупился.
– Вот и оставайтесь дома, на кой вам чужой нарзан сдался? На той стороне вон Гремячий ключ бьет, все болячки лечит.
Иван рассмеялся.
– Эх ты, тайга! Мы же не лечиться туда едем!
Александр, умастившись на брезенте, с любопытством глянул на Ивана.
– А на кой леший тогда?
Иван присел к брату.
– Решили с Натальей прокатиться, посмотреть мир… Ну что я ви-дел в этой жизни? Вокзал, аэропорт, гостиница, борцовский зал, опять вокзал… С одной разницей только, что на разных языках там люди говорят… А вот так, чтобы по-человечески, культурно, по городу по-ходить... Мне ребята и видеокамеру подарили, я теперь кино буду сни-мать, вернемся – смотреть будем, по телевизору.
Александр нарочито вздохнул.
– Значит, в режиссеры собрался? А как же дела, Федерация?
Иван весело отмахнулся.
– А что с ней будет? Миша Мамиашвили справится… Мы с Наташей уже и план написали, сперва поедем в Афины, в Мюнхен, потом в Япо-нию. Пока визы будут делать, слетаем к Крису в Канаду, ну а пока – в Минводы с Володей Малышковым.
Александр, отхлебнув из фляжки, хитро прищурился, иронично, по-отцовски, с хрипотцой в голосе заметил:
– Понятно... В туристы, значит, заделался. Юрий Сенкевич, тоже мне, нашёлся…
ДОРОГА В ОДНУ СТОРОНУ
Приняв бодрящий душ, Иван на ходу растерся полотенцем. Когда он вышел из ванной комнаты, Наташа уже собирала на стол завтрак. Откуда-то из распахнутого окна долетала песня.
«Просыпается с рассветом вся советская земля...»
Иван подхватил песню своим густым баском:
– Холодок бежит за ворот,
Шум на улицах сильней,
С добрым утром, милый город,
Сердце родины моей...

 
Наташа обернулась к Ивану и улыбнулась ему, а он, отбросив поло-тенце на кресло, обхватил её и, оторвав от пола, закружился с ней по комнате, подпевая:
Кипучая, могучая,
Никем непобедимая!
Страна моя, Москва моя,Ты самая любимая...
Песня уже закончилась, а Иван все целовал и прижимал к себе На-ташу. А она смеялась и, делая вид, что сопротивляется, пыталась вы-рваться из его могучих объятий.
– Вань, хватит...
А Иван все целовал и целовал ее, не выпуская из рук.
– Иван. – Наталья посмотрела на супруга нарочито строго. –Хва-тит баловаться, нам еще собраться нужно, в половине десятого придет машина, а мы ведь хотели посмотреть ещё всё, что связано с Лермон-товым...
Иван поцеловал Наташу и отпустил.
– Мне еще красоту навести нужно... – Наталья подошла к зеркалу и поправила прическу, заглядывая на мужа через зеркало.
Иван, встретившись с ней взглядом, заулыбался, любуясь ею. – Ты у меня и так самая красивая...
Наташа, улыбнувшись ему в ответ, скрылась в соседней комнате. Иван взял в руки горячий заварник и налил полный бокал креп-кого чая, подхватил бутерброд с сыром и, примерившись, хотел было надкусить его, но неожиданно задребезжал телефон. Иван оторвался и с надеждой посмотрел на дверной проем, где минуту назад скрылась Наташа, а телефон, настойчиво и бесповоротно требовал, чтобы на него обратили внимание. Голос Наташи вывел Ивана из оцепенения. – Вань, ну ты чего? Не слышишь?
Иван дернулся, и несколько горячих капель чая, просочившись через тонкую материю его белых брюк, обожгли ему колено, оставив желтые кляксы на льняной ткани.
– Тьфу ты! – ругнулся Иван, отставляя бокал с чаем вместе с так и не надкушенным бутербродом.
Из комнаты выглянула Наташа.
– Вань, возьми трубку, может, это Лида Малышкова звонит или Во-лодя.
Иван приложил трубку к уху, и в ней повисла тревожная, наэлек-тролизованная, полная неизвестности и шорохов тишина.
– Алло. Вас слушают...
Трубка молчала.
– Вас слушают! – раздражаясь, повторил Ярыгин в трубку, и через секунду его же голос вернулся обратно:
– Вас слушаю...
Иван недовольно посмотрел на кружку чая, над которой поднимал-ся еле заметный парок, и хотел уже положить трубку, но неожиданно голос, чужой голос долетел с другого конца провода.
– Вас вызывает Махачкала.
Иван наклонил голову, и так, чтобы Наташа в соседней комнате не услышала, сказал:
– Слушаю, да… Да, это я... Эрцеган же сам хотел прилететь… Нет, нет, я не могу… Разумеется, что я с уважением отношусь к Магамед Али Магомедовичу, но у меня другие планы… На машине?
Иван поднял взгляд и уперся в чистые, васильковые, небесные, полные тревоги глаза Наташи.
– Кадыров поедет? – продолжил он разговор с невидимым собесед-ником. – Хорошо! Пусть подъезжает! Да! Жду.
В повисшей тишине комнаты было слышно, как в трубке тревожно аукает сигнал отбоя.
Наташа подошла к Ивану и, обняв, с отчаянием посмотрела ему в глаза... Иван не выдержал ее взгляда и прикрыл глаза, наклонился к ней и поцеловал в щёку.
– Ты уедешь? – спросила Наташа.
Иван кивнул.
– Куда?
Иван приподнял ее подбородок и посмотрел в васильковые глаза. – Нужно ехать в Махачкалу…
Наташа отступила от него на шаг.
– Ты ведь обещал…
Иван взял кружку с чаем.
– Наташ… Я сам не знал… Я к ночи уже буду обратно… Пойми, я, как президент Федерации, обязан… лично наградить Магомед Али Маго-медовича… Вспомни, сколько он помогал борцам! Сколько он сделал для борьбы! Разве я могу поступить иначе?
Наташа вздохнула.
– Я понимаю… Ты все правильно делаешь...
И, отойдя к трюмо, снова посмотрела на мужа через зеркало.
– А почему на машине?
Иван сделал глоток несладкого чая и поставил на стол фарфоровую кружку.
– Так быстрее. Пока до аэропорта. Пока то да сё… Неизвестно ещё, что с рейсом… Только время потеряем… А на машине – я туда и обратно…

 
Не отрывая взгляда от супруги, он подошел к ней и, глядя на нее через зеркало, обнял за талию.
– Клянусь Наташа, это в последний раз… Приеду, и я от тебя ни на шаг…
Наташа устало усмехнулась.
В распахнутое окно, как взъерошенный воробей, влетел сигнал ав-томобиля. Наташа повернулась к Ивану.
– Ладно... Если нужно так нужно... – улыбнулась она, поправляя на Иване галстук.
– Иди ко мне...
Потянул ее к себе Иван. Они обнялись и стояли бы так наверное вечность, если бы взъерошенный воробей автомобильного сигнала снова не спугнул тишину. Наташа, поцеловав Ивана, слегка подтол-кнула к выходу.
– Всё, иди... Тебя люди ждут.
Иван ещё раз поцеловал Наташу и вышел за порог.
Наташа слышала, как Иван сбегает по лестнице, как стукнула дверь подъезда…
Она подошла к окну и, отодвинув легкую занавеску, выглянула на-ружу. У подъезда стоял Изамутдин Кадыров, который увидел её и по-приветствовал улыбкой и поднятой рукой.
– Здравствуйте, Наталья Алексеевна!
Наташа кивнула ему и улыбнулась.
– День добрый.
Кадыров поздоровался с подошедшим к нему Иваном.
– Извини, Иван Сергеевич, что так всё получается...
Иван обернулся к Наташе и, улыбнувшись, помахал рукой.
Снял пиджак и пригнув голову, скрылся в машине. А в следующую минуту машина сорвалась с места и скрылась за поворотом.
Наташа осталась одна. В распахнутое окно неожиданно ворвал-ся ветерок и, прикоснувшись к волосам Наташи, затих. Стоявшая на подоконнике кружка с чем качнулась и, чуть помедлив, словно в за-медленном кино, зависла в воздухе… Вот кружка наклонилась, и из нее показался темно-коричневый язык чая, потом язык стал вытяги-ваться, а кружка, перевернувшись вверх дном, словно колокол, стала, раскачиваясь, медленно опускаться к полу.
– Бум! Бум! Бум! – зазвучал где-то церковный колокол.
– Бум! Бум! – звон усилился и заполнил всё пространство комнаты. Кружка коснулась пола. Остатки чая, словно фейерверк, медленно взлетели вверх и на какое-то время повисли в воздухе. Кружка тресну-ла и раскололась сначала на две равные половины, а потом рассыпа-лась на мелкие осколки, один из которых, вонзился ей в руку, отозвав-
шись в сердце нестерпимой болью. И маленькая капля алой крови тут же окрасила фарфоровое жало.
ПРОЩАНИЕ С МИТО
Иван поставил сумку в багажник машины. Подошел к Миндиашви-ли, обнял его за плечи.
– Георгич, ну ты чего?
Миндиашвили отстранился от Ярыгина и посмотрел на него как-то необычно мягко, как мама всегда смотрела на Ивана, когда провожала из дома. Иван смутился и, чтобы скрыть смущение, обхватил Мито под руки и оторвал от земли. Они часто так шутили. Но в этот раз, быть может, первый и единственный раз в их жизни, ни одна мышца в тре-нированном до рефлексии теле тренера не дрогнула, не напряглась, не отозвалась на опасность быть атакованным. Он еще секунду подождал и мягко поставил своего учителя на махачкалинский асфальт.
– Ты чего, Георгич?
Миндиашвили скорбно посмотрел ему в глаза.
– Останься, Вань…
Пряча свое удивление за браваду, Иван хохотнул.
– Георгич, ты меня как на войну провожаешь! Ты же знаешь, что Наташа меня ждет, я ей пообещал: туда и обратно. Если сейчас мы стартанём, то к утру во Владикавказе будем.
Мито снова серьезно посмотрел в смеющиеся глаза Ивана.
– Останься, а завтра поедешь себе спокойно.
Иван упрямо мотнул головой и снова обнял тренера.
– Не мо-гу, Георгич. Не мо-гу, нужно ехать, я ведь обещал… Да и Володя Малышков с утра приехать должен с Людой. Билеты уже ку-плены…
Миндиашвили опустил голову.
– Останься, прошу тебя.
Иван знал и этот взгляд исподлобья, и тон своего тренера, с кем прошел по жизни плечо к плечу больше тридцати лет, и понимал, что Миндиашвили сейчас не шутит и через минуту-другую «взорвется». Ситуацию спасла шумная толпа, вывалившаяся из распахнутых две-рей гостиницы с дарами хлебосольной Махачкалы. Миндиашвили, стоявший спиной к вышедшим, сделал последнюю попытку остано-вить Ивана.
– Я про-шу тебя…
Иван изумленно посмотрел на него и тихо переспросил:
– А Наташа?

 
Миндиашвили отвел взгляд.
– Позвони ей, она поймет…
Вышедшие из гостиницы провожающие, уложив подарки в багаж-ник машины, подошли к Ярыгину и Миндиашвили.
Иван, наклонившись к Мито, зашептал:
– Да мы и так всю жизнь по телефону, да через почту… Не могу я… И неожиданно прислонился к щеке Георгича. Мито слышал его ды-хание и даже, ему показалось, слышал, как бьется сердце Ивана. Спо-койное, сильное сердце родного ему человека.
Миндиашвили отмахнулся от него.
– Ладно, раз решил…едь уже!
Старый знакомый Мамма Маммаев широко улыбнулся.
– Сергеевич, может, ко мне? Дом большой, места всем хватит. Миндиашвили прервал его:
– Некогда ему… Наташа ждет. Надо ехать.
Попрощавшись со всеми провожающими, Иван открыл дверь ма-шины и сел на переднее сидение. Но неожиданно для самого себя вы-шел из машины и, подойдя через толпу провожающих к тренеру, еще раз крепко обнял Мито.
* * *
Новенькая БМВ Изамутдина Кадырова, за рулем которой сидел его сын Максуд, рванула из Махачкалы в сторону Владикавказа.
Иван смотрел через лобовое стекло машины и чему-то улыбался. Быть может, думал о том, как обрадуется Наташа, что он вовремя приехал? А, быть может, вспоминал их свадьбу или тот день, когда по-знакомился с маленькой девочкой с льняными волосами из далекого и незнакомого города Салавата...
Уже выехав за город, Иван открыл глаза и увидел остановившуюся у придорожного ресторана свадьбу. Снова улыбнулся и, тронув за пле-чо водителя, попросил:
– Притормози, Максуд.
Старший Кадыров, сидевший со вторым сыном на заднем сидении, забеспокоился.
– В чем дело, Иван Сергеевич?
Иван повернулся к нему и весело подмигнул:
– Свадьба там! Люблю я свадьбы. Надо бы поздравить ребят.
ЧУЖАЯ СВАДЬБА
Свадьба была в самом разгаре, и кортеж из десятков машин остано-вился на запланированный обед перед дальней дорогой в горы, в ро-довое село жениха. Звучала музыка, молодежь истово танцевала лез-гинку. Иван, здороваясь на ходу с незнакомыми ему людьми, добрался до жениха и невесты. Преградивший ему было путь дядя невесты от-ступил, узнав Ярыгина.
– О! Дорогой Иван Сергеевич! Какими судьбами?! Рады, рады, очень-очень рады!..
Иван, обменявшись горячим рукопожатием, улыбнулся.
– …У нас в Сибири говорят: «Кто мимо свадьбы ходит, у того день зря проходит! Кто молодых не одарил, тому Боже не налил…
Иван полез было в карман, но не успел, тамада уже поднес ему огромный рог с вином.
– А у нас на Кавказе говорят: «Кто путника не встретил, того Бог не отметил!» Скажите что-нибудь молодым…
Тамада вскинул руку, и музыка тут же утихла. Иван оглядел улыба-ющиеся лица, поднял над головой рог с вином.
– Пусть ваш дом будет – полная чаша! Любите и помогайте друг другу. Любите родителей своих, как своих детей, и детей, как родите-лей.
С этими словами Иван под аплодисменты осушил хрустальный рог, достал из кармана деньги, и все, до последнего рубля, передал моло-дым.
Музыка заиграла, свадьба закружилась, и Иван, вовлеченный в хо-ровод, попав в эпицентр пляски, тоже прошелся под азартную, бьющу-юся в небо лезгинку и дружные хлопки танцующих. Какая-то молодая, красивая женщина составила ему пару, а он, глядя на нее, мысленным взором видел свою Наташу… И думал о том, как было бы хорошо, если бы она была сейчас рядом с ним, и не нужно было бы торопиться и ехать куда-то за тридевять земель… Так и танцевали бы здесь до утра с этими замечательными людьми под нежарким осенним солнцем, и все бы видели, какая она у него красавица.
Неожиданно Иван уловил на себе взгляд, как уже ни один раз было с ним и раньше, взгляд спокойных вдумчивых глаз.
Он оглянулся, ища этот взгляд, и встретился глазами со стариком, стоящим у выхода с открытой веранды ресторана. Иван, аккуратно пробравшись к нему между танцующими, неожиданно понял, что окружающие его звуки: свадебная домбра и барабаны, и голоса лю-дей – всё кануло в тишину, еле слышно доносясь до него из неведомо-го далёка.
Иван оглянулся, но свадьба не остановилась, не исчезла, она была тут, рядом, но он перестал её слышать. Иван вздрогнул от легкого при-косновения к его руке и голоса, что едва коснулся слуха.
– Здравствуй.
– Здравствуйте...
Старик грустно улыбнулся.
– Веселишься?
Иван кивнул:
– Свадьба ведь, ребята новую жизнь строят.
Старик пристально взглянул на него.
– Это правильно.
Иван еще раз оглянулся на пляшущую, как в немом кино, свадьбу и снова повернулся к старику:
– А ты что, отец, грустишь? Радоваться надо…
На Ивана смотрели бездонные, полные скорби, глаза. Ярыгину по-казалось, что прошли столетья… Неожиданно губы старика дрогнули, и он устало улыбнулся.
– Не сегодня… Я видел это нескончаемое количество раз… И столь-ко же раз радовался вместе с ними и плакал… От радости... Сегодня другой день…
– Какой? – поинтересовался Иван и не узнал своего охрипшего го-лоса. – Какой же сегодня день?
Старик прикрыл глаза и, глядя через веки на солнце, выронил из губ слово:
– Другой…
Иван вопросительно молчал. Старик открыл глаза и заглянул Ива-ну в лицо.
– Сегодня Солнце зайдет много раньше, чем ему отведено...
Старик поднял руки и опустил их.
– Колесо вертится… Ни что не может остановить его… Даже время. Иван завороженно смотрел на иссохшие руки старика, на его паль-цы, запястья, подернутые легким загаром. Сделав волевое усилие над собой, Иван снял со своей руки часы и протянул старику.
– Возьми, отец… на память.
Старик отрицательно покачал головой.
– Нет… Это не исправит ничего… Они отсчитывают твое время, твою жизнь, твою память… Память о тебе, о том, что сделал ты для других, для близких и далеких, для родных и не очень…Вот и сейчас, скажи ты мне, для чего ты отдал все деньги, что у тебя были, молодым?
Иван снова обернулся на свадьбу, но не увидел ее. Словно пелена упала на его глаза.
– Я всегда так делаю…
Старик улыбнулся.
– Я знаю. Вот это и есть память. Память о тебе будет жива, пока на земле живут настоящие мужчины, уважающие тебя, и настоящая женщина, любящая тебя… Помнишь, что говорила твоя мать? Любовь долго терпит…
Ивана качнуло, но он устоял на ногах. Прикоснулся к своему лбу, словно пытался вспомнить, откуда он знает этого старика, эти умные всепроникающие глаза, мягкий, завораживающий голос?
– Да… Да… Любовь долго терпит… Так говорила моя мама… Откуда ты знаешь об этом?
Старик поднял лицо и, не размыкая губ, что прятались под седой бородой, закончил разговор:
– Потому что это истина… И время не властно над этим…
Иван снова вздрогнул от легкого прикосновения к своей руке, от-чего очнулся и открыл глаза. Старика перед ним не было, вокруг шу-мела свадьба, с музыкой, топаньем танцующих ног и веселым разно-голосьем.
– Иван! Иван Сергеевич!
Иван обернулся и увидел идущего к нему и машущего рукой Кады-рова-старшего.
– Иван Сергеевич, пора ехать…Поедем, а то не успеем…
Иван улыбнулся и посмотрел на свои часы, которые держал в руках. – Успеем… А теперь успеем?..
И, обратившись к подошедшему Изамутдину, поинтересовался: – Здесь есть телефон?
Кадыров изумился.
– Что-то случилось, Иван Сергеевич?
Ярыгин приобнял друга.
– Ничего… Я Наташе хочу позвонить, забыл ей кое-что сказать… Телефон нашелся в кабинете у директора ресторана. Иван, поздо-ровавшись, взял трубку и вдруг понял, что не знает номера телефона в доме, где они остановились с Наташей. Иван усмехнулся.
– Я могу от вас в Москву набрать? – уточнил Иван.
Тот поспешно закивал головой и, всплеснув руками, затараторил о том, что такой уважаемый человек, как Иван Ярыгин, может из его кабинета звонить куда угодно, даже в Америку.
Изамутдин, увлекая за собой радушного директора, вышел вместе с ним в зал ресторана, оставив Ивана одного. Иван набрал номер до-машнего телефона и услышал родной голос Наташи, записанный на автоответчик.
– Здравствуйте, сейчас нас нет дома, но после гудка вы можете оста-вить свое сообщение.
Иван улыбнулся и закрыл глаза. На его сорок восьмой день рожде-ния Володя Малышков, его друг… нет, скорее брат, чем просто друг, подарил ему эту японскую игрушку – автоответчик. В трубке прозву-чал сигнал, извещающий о начале записи, и Иван снова улыбнулся, подумав о Наташе.
– Здравствуй любимая… Наташенька моя родная, не удивляйся мо-ему звонку, когда мы вернемся домой и будем слушать эту запись, бу-дем смеяться… А сейчас я хочу сказать тебе самые теплые, самые неж-ные слова… Я люблю тебя... Родная моя... Единственная… Люблю и всегда, всегда буду любить…
Иван перевёл дыхание и хотел ещё что-то сказать, но в трубке писк-нуло, и связь с Москвой прервалась.
В кабинет заглянул Изамутдин Кадыров.
– Иван Сергеевич, нужно ехать…
Иван положил трубку на телефонный аппарат и, встав с кресла ди-ректора ресторана, задумчиво произнес:
– Да, да пора…
ВОЗВРАЩЕНИЕ
БМВ рванула с места. Кадыров-старший, тронув Ивана за плечо, за-ботливо поинтересовался:
– Иван Сергеевич, все в порядке?
Иван кивнул.
– Да... нормально все…
Глянул на часы. И, обернувшись к сидящим на заднем сидении отцу и сыну Кадыровым, улыбнулся.
– Вспомнилось что-то… У нас, в леспромхозе, в Сизой, Прошка Ко-тожеков болтался, балагур был, все за золотишком в тайгу мотался, рыбалкой промышлял, ну и так… подшаманивал маленько. Как-то встретил он меня на берегу… Пьяненький, балагурит как обычно, при-плясывает вокруг меня, а потом вдруг наклонился ко мне и трезво так, по-серьезному говорит:
«Ты, Ваньша, не бойся никого и ничего, большим человеком ста-нешь, а в железную арбу не садись, не твое это. Смерть на ней пра-вит…»
Иван рассмеялся.
Кадыров-старший нахмурился.
– И где он теперь, этот Прошка?
Иван посмотрел в лобовое стекло.
– Утонул, его мужики внизу на Означеном выловили… Ниже по те-чению… А потом явился мне и сказал…
Кадыров-старший напрягся.
– Мертвый приходил?
Иван обернулся к Кадырову и насмешливо посмотрел ему в глаза. – Шутишь? Как мертвый прийти может? Я тогда воды ледяной на-пился, у меня температура под сорок была, воспаление легких хвата-нул…
Кадыров расслабился.
– Привиделось, значит?
Изамутдин прижал к себе младшего сына, тихо сидевшего рядом с ним.
– Ты чего, Расул? Иван Сергеевич шутит…
Иван снова отвернулся к лобовому стеклу и, чуть помолчав, доба-вил:
– Да кто его знает… Он такой был, все на воду шептал… Далеко за-глядывал.
В салоне повисла тишина. Неожиданно Иван обернулся к Изамут-дину.
– Часа за четыре успеем до Кисловодска?
Кадыров задумался.
– Можно конечно, но зачем так гнать? У нас говорят: «Тиши едешь – больше нальют».
Иван рассмеялся.
– И у нас так говорят, только все равно едут быстро.
Изамутдин улыбнулся.
– Давай, как Бог даст.
Иван кивнул и повторил за Кадыровым.
– Как Бог даст…
Иван снова взглянул на часы и закрыл глаза. Тяжелый день был, Эрцеган не смог прилететь в Махачкалу на награждение президента Дагестана Магомеда Али Магомедовича золотым орденом ФИЛА. Раз-ве мог Иван отказаться лично наградить человека, который столько сделал для возрождения вольной борьбы? Нет. Поэтому и сорвался в Махачкалу из Пятигорска, где находился на заслуженном отдыхе вме-сте с Наташей.
Иван улыбнулся во сне. Через дрему он слышал шуршание шин по асфальту, оно странным образом превратилось в шум воды, вы-рывающейся из приоткрытого шлюза Шушинской ГЭС на двухсотме-тровой запруде в Карловом створе. Именно такой раз на всю жизнь запомнил ее Иван, когда отец взял его с собой в Черемушки, в то вре-мя еще маленький рабочий поселок гидростроителей… Потом звук
воды превратился в шум тайги, в шелест пихт, в тишину утренней ры-балки с отцом… Как тепло ему было в нагретой его телом фуфайке!.. Мама, вынимающая из печи хлеб… Костер у зимовья, где они с бра-том Шуркой слушали рассказы отца о тайге, о золотой бабе… Иван вдруг реально ощутил сладкий запах махорки… В памяти всплыли чьи-то стихи…
«Уха – не хитрый суп стреляжий,Немного водки, дым костра,
Осенний холод, крик лебяжий,И лодка на реке видна…
Рыбак удит неторопливо:
Забросит, вытянет улов,
Осенний лист плывет тоскливо,Как будто лист из книги снов…»
Иван вздохнул в полудрёме… «Домой, домой, – подумалось ему. – Вернуться… Надо вернуться домой… Сколько уже можно терпеть эту Москву?.. Вернемся из отпуска, попрошу Мишу Мамиашвили возгла-вить Федерацию, а сам уеду домой, возьму детей и Наташу и уеду…» Машину качнуло, Иван открыл глаза, краем глаза взглянул на часы. Было двадцать пять минут одиннадцатого… До места оставалось ехать часа полтора.
Иван снова прикрыл веки.
«Еду-еду, еду к ней, я к Наташеньке моей, – мысленно пропел он и улыбнулся. – К моей Наташеньке… Как же я скучаю без тебя, мой род-ной человечек, как одиноко мне без тебя… А как тебе было нелегко все эти годы, пока я мотался по свету…»
Иван заворочался на пассажирском сиденье и, найдя наиболее удоб-ное положение, снова задремал. Опять привиделась ему Сизая, мама, отец, сестры… Кузмич с Клепиком и Шипиленком… Пьяный Прошка Котажеков, пляшущий в своих валенках с галошами, чего-то бормотал шаманил, кружил вокруг Ивана, потом вдруг остановился, посмотрел на заснеженную вершину Боруса, зачем-то обмуслявил в беззубом рту палец и подняв его над собой деловито сообщил:
– Пора Ваньша, пора возвращаться…
Иван посмотрел на него снизу вверх.
– Пора?
Прошка, улыбнувшись, подмигнул ему:
– Угу…
Иван оглянулся.
– А Наташа?
Прошка замолчал… Пошамкал пустым ртом и неожиданно улыб-нулся:
– Папа говорит ей рано ещо… Ну, давай, – несильно подтолкнул он Ивана в плечо.
– Не дрефь, паря… Энто как зуб выдрать – раз и все.
Иван посмотрел на циферблат часов, стрелки показывали двадцать два часа тридцать минут… Секундная стрелка вдруг остановилась, че-го-то подождала, потом маятником качнулась назад… Отчего-то Ива-ну вспомнилось, как отец его вез лесной дорогой на заимку, когда он умирал от воспаления легких. Телега неслась, потряхивая Ивана, а он все смотрел и смотрел вверх на бездонное, голубое небо в лесной про-галине.
На стекле часов медленно, словно сонная змея, расползлась тре-щинка, стрелка остановилась, а в лобовом стекле машины, в кромеш-ной темноте вспыхнуло нестерпимое по яркости солнце. Иван, осле-плённый светом, прикрыл было глаза рукой, но, ощутив невесомость, улыбнулся, уносясь с бешеной скоростью вперёд, растворяясь в потоке белого неземного сияния.
                ПОСЛЕСЛОВИЕ
Черные воды Енисея неторопливо переваливаются друг через друга, неспешно шевелят локтями, мощными шеями и спинами. Бугры мышц наливаются темной, свинцовой силой студеной воды. Неведомые богатыри то сходятся лбами, то ворочают друг друга, не обращая внимания на течение, уносящее их вниз к Северному Ледовитому океа-ну. Для того, чтобы, пройдя по руслу реки до самого конца, вновь и вновь возвращаться к своим истокам… Туда, где они из небольших, только что народившихся, еле замет-ных ручейков, снова превратятся в страшную силу, вечно волнующуюся и вечно делящую между собой величайшую реку мира.
               
Евгений Ермаков Алтай: Ищу спонсора третьего издания данной книги.