Стереометрия. Часть первая. Глава 1

Глава первая: Гуси и яблоки


1.
Врач стоял у низкого стола, читал рецепт в голос, понимая, что кроме него самого, никому не разобрать его почерк.

Судья опускал майку на дряблый пуп, другой рукой потянувшись за рубахой. Пахло потом. Жарко.

Пациент старался запомнить возможно большее количество лекарств, догадываясь – зачем читает врач. Впрочем, не особенно надеясь на память, больше – на находчивость аптекаря.

Ворот рубахи сошелся под подбородком. Врач сел. Вот и приговор, - подумал судья, не дослушав диагноз: теоретически он был болен, фактически – стар.

Заходите еще, дорогой мой. В нашем возрасте не плохо лишний раз побеспокоиться… навестить… М-да, и еще вот это – тоже не помешает, впрочем – как организм позволит. И обязательно поостерегитесь сквозняков, - сами знаете, как это бывает…

Судья раздраженно дернулся, встал:

До свидания, - опустил соломенную шляпу на голову.

Но все-таки – свежий воздух, м-да…

Дверь легко хлопнула.

На улице судья заметил свои колени, - никогда не обращал на них внимания, теперь же, на ходу, колени так и прыгали перед глазами.

Ему представилось, каково выглядит со стороны его фигура: горбатый, подбородок трясётся, подошвы туфель поднимают пыль. Одна прямая линия – трость.

Мы все туда придем!.. – Услышал откуда-то судья и вздрогнул

Он давно заметил, что голоса улицы бывают довольно актуальны. В молодости он иногда принимал за истину шепот в зале, перед тем, как огласить вердикт, полагая гораздо более приятным подарить победу в процессе чему-то постороннему, нежели красноречию прокурора или адвоката. Два человека, первый из которых профессионально заинтересован в уничтожении подсудимого, второй, на тех же основаниях, требующий для него свободы. Судьба становится жертвой случая, и это называется справедливостью. Судья – воплощение произвола.

Целям он верил меньше, чем случаю, позволяя себе видеть в подсудимом скорее жертву случайности, нежели злоумышленника. Что отнюдь не означало в нем снисходительности: жертва случайности – жертва ее до конца. Судебные документы – только стекла калейдоскопа.

Судья иногда думал о своей судьбе. Казалось ему, что его нет вовсе. Он – только сила, которая движет все вокруг, заставляет вещи и людей ходить от места к месту. Людей же судья никогда не уподоблял себе, полагая их едва ли не собственной противоположностью. Он думал, что именно из соотнесения по причине соответствия рождается представление о разности. Подобные формулы составляли весь его ум: он складывал, множил, делил общие места, строя место себе. Вавилонская башня для одного.

У судьи никогда не было отца, не было сына. Мать никогда не позволяла видеть себя, будучи всё время рядом. Она была больше угрюмого мальчика, который рос, а она всегда была больше.

Впервые судья был удивлен событием, на которое не мог влиять – тот день, когда мать умерла. Стало пусто. И он, раздаваясь, старался расшириться до пределов этой пустоты. Суета здесь помогала. Пустота невсеобьемлюща, так принято полагать, - и она имеет предел, а значит форму.

С тех пор он поменял своё отношение к случайностям – они начали строить его судьбу. И теперь, старик, он всюду наблюдал их мелкие суетливые шажки.

В этот день утром судья проснулся с одной вполне определенной целью – умереть. В молодости следы смерти он искал бы вокруг себя – ему снились кошмары, но теперь он искал ее наедине с собой, в безмолвии собственного сердца.

Пахло желтой акацией.

2.
Дома судью ждал едва теплый обед.

Каждая вещь в этом доме знала своё место. Всё стояло так, как стояло давно. Обстановка вдавалась внутрь комнат, перешед ту грань, за которой оканчивается уют и начинается громоздкость. Судье нравилось подобное положение вещей – как будто крепкие руки держали его со всех сторон, не давая упасть, вдохнуть лишнего, дабы не захлебнуться воздухом.

Поражало отсутствие мелких деталей, - всё было основательно, почти монолитно. На окнах плотные шторы бросали две густые тени по потолку и вдоль стен. Комнат было четыре.

Судья прислушивался к себе, двигаясь каждый день одним и тем же маршрутом. Книги лежали ровно к углу стола, - если хозяин брал читать их, то непременно возвращал это первобытное состояние.

Судья обедал аккуратно. Вещи стояли в строгом порядке.

3.
Вечером зашел сосед, человек, при появлении которого все вещи в доме судьи шарахались и разбегались в стороны, даже тени от штор. Всё приходило в движение.

Сам он – маленький, как и судья, гораздо полнее и лысее последнего, не вписывался в квадраты обстановки своей овальной фигурой, обязательно выглядывая с какой-нибудь стороны. Он шел, задевая кресла и столы, которые, отпрыгивая со своих мест, оставляли на коврах следы, по которым судья мог вернуть им привычки. Сосед был почтовым служащим.

Здравствуйте сосед. – Сказал сосед.

Разговор, начавшийся, как водится, с обмена новостями и жалобами, зашел довольно далеко. Вскоре судья уже и забыл, что послужило поводом для развития темы, которая действительно волновала его.

Я думаю, что мы не виноваты в факте своего рождения. Оно есть произвол: желание жить родилось гораздо позже факта жизни.

Дорогой мой, каждый получает, в качестве наказания, то, во что не верит. – ответил сосед, грызя ноготь.

Ерунда! Как же самоубийцы, в таком случае. Что с ними-то делать?

А вы, драгоценный, полагаете – самоубийцы верят в неизбежность смерти? Расскажу Вам забавный анекдотец об одном моём знакомом… Придумал он как-то, что жить ему не за чем. Возможно, вследствие внутренней душевной избалованности…


Угу.

Знаете, бывает так иногда – скажут «Здрасьте, миленький мой, как вы прекрасно выглядите!» А миленький стоит и думает себе «Ага, льстишь, сволочь, значит, завидуешь…» И не дает себе усилий предположить, что все это может означать ничуть не более, чем хорошее настроение знакомого.
Так вот, мой герой сидел, сидел, смотрел на вполне счастливое течение своего существования, ну жив же, да и разозлился, пойди знай почему. Может ему захотелось большего, а может, слишком обычно радости выглядели… Однако же разозлился. Напился он морфию – лег помирать. Лежит, помирает. И вдруг скучно ему становится – этак лежит и думает: «Ну не осел ли я?» И ну орать. Откачали. Что вы думаете? – живет. Вот вам и самоубийцы.

Судья молчал.

4.
Соседка зашла в поисках мужа. Она была сродни своему супругу, однако, ее окружности были правильной, невыразительной формы, из таких, которые легко вписываются в квадраты, а потому, судье даже приятны бывали порой ее посещения. И он согласился когда-то позволить ей за некоторую плату наводить порядок в его комнатах, чем она занималась каждое третье утро, когда он выходил из дому на прогулку или с визитом к врачу.

Посмотрев на жену, сосед заметил:

Красивые женщины рады утверждать, что ума не существует…

Он начал рассказывать какую-то историйку, привязанную к этой фразе, благо у него были сотни для любой, но судья уже не слушал. Он наблюдал, как полные белые аккуратные руки механически стирали пыль с книжных полок и думал о своей идее. Он пытался представить себе приход смерти, даже закрывал глаза и задерживал дыхание. Однако, нечто мерно ухающее внутри не давало получить полной картины. Его мысли скакали с каждым новым толчком в новом направлении. Умереть не удавалось. Тогда он начал соображать, каково бы сейчас выглядело, если бы его руки опали, а голова мотнулась в сторону и опрокинулась. Какова бы была реакция соседей? Удивились бы, наверное.

Впрочем, он позволял этому знакомству существовать с той только целью, чтобы его тело, буде случится ожидаемое, было бы обнаружено не по запаху. В сущности, он одинок.


5.
Ночь судье не спалось, он лежал на кожаном диване, не раздевшись, и грезил. Ему отчего-то виделись гуси, топчущие яблоки, спотыкающиеся и падающие носами о землю. Тогда он начал считать гусей, но сосчитав около ста, всякий раз сбивался. Сбиваясь, он досадливо плевал в беса и принимался считать сначала.

Судья не мог заснуть, его мучило чувство, что не все еще закончилось, что приключение, в которое его втравила мать, продолжается. Это ощущение противоречило желаниям, но от того было только острее.

Судья открыл глаза, посмотрел на светлые полосы, лежащие на потолке от окна, проследил взглядом вдоль. Ему приходили на память события, которые вносили в его жизнь и работу неожиданности. Их было немного, большая часть забылась. Теперь эти ситуации приносили ему облегчение. Лица, вещи, истории толчками возвращали судью к жизни.

«Желанию спастись мешают развиться искушения.» – Подумал судья.

Судье сделалось смешно, но, поскольку смеяться он не умел, то и уснул с легким сердцем.

6.
Наутро третьего дня судья наблюдал свои колени по дороге к врачу. Сердце молчало.